"Вячеслав Назаров. Восстание супров" - читать интересную книгу автора

окопы после боя. Он пошел из солидарности со мной на высшую доступную
жертву - отказался от "Песков Марса" и только вздыхал, проходя мимо
магазинных витрин.
Кончилось все тем, что я получил письмо от сына единственное в моей
жизни. Оно было написано тайком от матери. Это сумбурное послание я храню
как талисман-оно примирило меня с планетой и одновременно ожесточило.
В нем была исповедь. Сын, оказывается, всем своим еще не очерствевшим
сердцем жалел меня, жалел мою "загубленную жизнь". В странной исповеди была
вся демагогия материнского тщеславия, но было и нечто, заставившее Юла
утаить свой поступок. Сын жаждал всегалактической справедливости и
всепланетного добра, не понимал, что подлость и справедливость, зло и
добро-понятия, рожденные на Гее, и лишь для Геи пригодные. Тем не менее он
хотел немедленного, насильственного воцарения этих понятий во всей
доступной Вселенной, снова забывая, что насильственное добро-самое
тягчайшее из зол. Единственным инструментом для своих целей он считал
армию. Я не мог, не имел права оставить его заблуждение в силе. Я
командовал в свое время тысячами таких вот преданных идее юнцов-и я знаю,
какие безмерные гнусности порой совершались их чистыми руками, какую
мерзость защищали они своими чистыми сердцами.
У меня был один путь борьбы-снова надеть мундир. Только мундир мог
вернуть мне ту силу, которая взорвет изнутри очарованное царство Устава и
спасет моего сына.
Так я оказался на Рубере - на той самой Рубере, название которой так
часто мелькало в статьях, призывающих усилить оборону Геи.
Армия-особый мир, где обычные нормы и методы бессильны. Но я этот мир
знал, как свою собственную биографию, и поэтому действовал безнаказанно и
не вызывая подозрения.
Я ждал сына на Рубере, уверенный, что нам не разминуться, и дождался
его. Но об этом позже.
Из всего личного состава я чувствовал определенную симпатию к 3истору
Либеру. Он привлекал меня своей крепкой и гибкой костью-такого не сжуешь за
раз. Армию он знал так же хорошо, как и я, так же, как и я, не был
приспособлен к мирной работе, так же, как и я, боролся с жертвами ветряных
мельниц доступными ему приемами. Вся разница состояла в том, что он делал
это ради собственной персоны, а я - ради моего мальчика.
Вряд ли Кол Лйбер догадывался об этой симпатии: я ревностно следил за
ним и строго карал каждый промах, поддерживал его тонус, как у беговой
лошади хлыстом.
Был на Базе еще один человек, перед которым я едва не раскрылся и
который дал мне хороший урок сохранения тонуса, как я-зистору Либеру. Он
показался мне неисправимым чудаком, влюбленным в науку, ученым той редкой
породы, который не замечает во что одет-были бы под руками его любимые
игрушки. Я недоверчив, и поэтому устроил ему не один строгий экзамен,
прежде чем довериться. Сим Бибиоз выдержал их на "отлично".
Я стал даже подумывать, что не совсем прав в своем апостольском рвении
сломать армию изнутри, что под руководством сугубо штатских людей науки она
постепенно потеряет свое разрушительное жало.
Я все больше и больше передоверял цид-биологу функции управления
базой, одновременно пытаясь сблизиться с ним духовно, мне был так необходим
если не союзник, то хотя бы нейтрал, перед которым можно выговориться в