"Николай Алексеевич Некрасов. Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Кo " - читать интересную книгу автора

серьезно забралась мысль, но пошутит ли старик через неделю еще тысяч хоть
на двадцать пять. "Тогда, пожалуй, можно будет согласиться и пиявки
поставить, отчего не потешить добряка",- думал он. Хлыщов каждый день обедал
у Раструбиных, приходя часу в первом и просиживая до обеда с невестой своей
и с молчаливой Поликсеной Ираклиевной (так называлась госпожа Раструбина).
Его красноречивые, остроумные рассказы о Фреццолини, о Бореи (Гризи и Марио
тогда еще не было в Петербурге), о Фанни Эльслер, которую он называл просто
Фанни, видимо интересовали молодую девушку. Варюша спала и видела тот
вожделенный день, когда, сделавшись госпожою Хлыщовой и приехав в Петербург,
она появится в опере. Надо заметить, что Хлыщов в Москве прикидывался
страстным меломаном итальянской музыки и с пренебрежением отзывался о
цыганах. Называя себя борсистом (он действительно принадлежал к тем, которые
отдавали предпочтение Бореи перед Фреццолини), яркими красками описывал он
мнимые победы борсистов над фреццолинистами, к одержанию которых значительно
сам содействовал (чему нетрудно было поверить, приняв в соображение
массивные руки и вообще атлетическое его сложение). Все были от него в
восторге, не исключая и дородной Поликсены Ираклиевны, которая вмешивалась в
разговор единственно в таких случаях, где можно было ввернуть словечко
касательно того, как то или другое делается, растет, приготовляется или
употребляется "у нас в Персии". Хлыщов, не лишенный юмористического взгляда
на людей и людские деяния, скоро подметил слабую сторону доброй старушки и в
приличных случаях скромно подмигивал старику Раструбину, который открыто
смеялся над своею женою, называя ее не иначе как "у-нас-в-Персии". "А что
"у-нас-в-Персии" так присмирела? - говорил он, попивая кофе. - Что ни
говори, а "у-нас-в-Персии" прекрасная женщина. Какого плову сегодня подала
нам; жаль только, изюму и коринки слишком много положила". "У нас в Персии
всегда так кладут",- отзывалась Поликсена Ираклиевна, начинавшая уже
дремать. "Ха! ха! ха! опять - у-нас-в-Персии!" Старик добродушно смеялся. В
таких разговорах и шутках, до которых старик был большой охотник, не много
заботясь, как все разжившиеся веселые старики, о их достоинстве и пополняя
недостаток качества количеством,- проходило незаметно два-три часа после
обеда.
Часу в осьмом Хлыщов обыкновенно уходил, обещая завернуть еще
попозднее.
Куда шел он? - читатель догадывается.
- - А что, Мартын, нет ли у нас чего перекрасить? - почти каждый день,
отправляясь со двора, спрашивал он у своего человека.
И, спустя несколько дней, значительная часть его шейных платков,
косынок, шелковых рубашек (Хлыщов в дороге носил шелковые рубашки) и
некоторых других вещей была перекрашена. Принимая обратно вещи, которые
перекрашивались обыкновенно в темно-зеленый цвет, Мартын не мог надивиться
странному направлению вкуса своего барина.
"Что, нынче мода, что ли, на зеленый цвет?" - думал он и, как человек
начитанный, любивший обстоятельно обсуживать каждый предмет, погружался по
поводу прихоти Хлыщова в самые отвлеченные глубокие соображения, пользуясь
долгими часами одиночества. Не раз даже обращался он с разными вопросами по
поводу зеленой краски к своему единственному товарищу Прометею, с которым
вообще имел привычку разговаривать. Остановившись наконец на мысли, что,
видно, такая мода (а он любил следовать моде, и каждая новость в костюме
барина так или иначе отражалась в его собственном), он однажды на обычный