"Николай Алексеевич Некрасов. Помещик двадцати трех душ " - читать интересную книгу автора

пойду к ней? Чтоб довершить муки своего сердца, чтоб увидеть ее счастливою с
другим... О, никогда! никогда!
Я сумасшедший, я дурак первой руки: целые десять дней я думал о том,
что можно было решить в одну минуту.
"Быть или не быть", "идти или не идти" - не выходило у меня из
головы... "Незачем!" - ясно как день - "незачем!"
Не пойду к ней. Стану продолжать свои записки.
Благодаря собаке, которой в доме Супонева ждали все с необыкновенным
нетерпением, я был принят прекрасно. Мне дали на завтрак одного кушанья с
нею. Супонев обласкал меня и сказал, что будет моим вторым отцом; я
поцеловал ему ручку... глупый поступок!.. Г-жа Супонева сказала, что я
"жантиль", и дала мне ватрушку с вареньем; я поцеловал ей обе ручки, и мне
сделалось тошно: от "ручек" пахло свиным салом и огуречным рассолом. С тех
пор я получил чрезвычайное отвращение от целования чьих бы то ни было рук,-
за что много терпел как в доме моего "второго отца", так впоследствии и во
всем белом свете... Все кучера и бабы из кухни, все девки из девичьей, целая
стая борзовщиков, доезжачих, подъезжих из псарни,- словом, все, что было в
доме живого, сбежалось в прихожую и смотрело сквозь полурастворенные двери
на новоприезжих: со всех сторон раздавалось мое имя, сопровождаемое громкими
похвалами собаке. Я был на седьмом небе. Вдобавок ко всему - я увидел Зизи!
Забуду я сладость первой конфетки, забуду тот нелепый восторг, который
заставлял меня бегать высуня язык, когда я увидел в "Сыне отечества" первое
мое стихотворение, с примечанием, которым я был очень доволен, забуду вас,
расстегаи и танцовщицы, вас, устрицы и шампанское, тебя, душеоживительный,
мятежный банк, где человек живет полно и совершенно, где все нервы
напряжены, все страсти возведены в квадрат и душа ежеминутно просится на
карту вместе с последним рублем, забуду вас, балы Американского клуба, вас,
громкие, славу и торжество знаменующие вызовы Александрийского театра, вас,
буйные ночные прогулки по Невскому проспекту,-

И вас, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,-

забуду все,- но не забуду, никогда не забуду той минуты, когда в первый
раз увидел ее! То была минута великая и решительная, которая имела влияние
на всю мою жизнь...
Я красноречив, когда говорю о собаке, но бледно слово мое, когда я
заговорю о себе. Как будто на язык сядет типун, как будто сверхъестественная
сила скует мысль свободную и готовую плавно излиться, как будто заяц
перебежит дорогу слову резкому и выразительному. Лучше не говорить о себе...
К обеду пришли француз Бранказ, маркиз (по словам хозяина), немка
Шпирх, баронесса (тож), и русский учитель Поношенский. Француз был настоящий
француз: вертелся на одной ножке, пел куплеты, присвистывал, льстил хозяину,
любезничал с хозяйкой и болтал за семерых, болтал живо, умно, занимательно.
Немка,- в когда-то голубом, а теперь сине-сером капоте, в зеленой шляпке,
бледная, сухая, стройная и длинная, как дреколье,- с первого взгляда
напомнила мне кабак: серый шест, примкнутый к углу полуразрушенного дома, и
наверху зеленая елка - девиз заведений такого рода - мог бы безбоязненно