"Виктор Некрасов. Кира Георгиевна" - читать интересную книгу автора

ласково погладил по голове. - Бессонница?
- А черт его знает, не спится чего-то. Душно.
- Душно. "Вечерка" писала, что Москва не знала такой жары последние
семьдесят лет. У них почему-то всегда семьдесят лет. Морозов таких не было
семьдесят лет, снега - тоже. Все семьдесят лет...
- А может, ты все-таки ляжешь спать? - сказала Кира Георгиевна. -
Четвертый час уже.
Он улыбнулся.
- Зачем же спать, когда гости пришли? Это невежливо.
- В таком случае надо угостить их чаем, - сказала Кира Георгиевна и
побежала на кухню.
Потом они пили чай, разостлав" салфетку на углу письменного стола, и
вспоминали, как Николай Иванович угощал впервые своего агитатора чаем еще
в Алма-Ате, тринадцать лет тому назад. Тринадцать лет... Подумать только -
тринадцать лет, улыбнулся Николай Иванович, тогда у него еще волосы на
голове были, не много, но были, и он старательно зачесывал их из-за левого
уха к правому, а теперь...
- Вот видишь этого седого, приличного господина в воротничке и
галстуке? - Николай Иванович кивал в сторону своей картины, на которой
изображены были три пожилых человека, сидящих за столом. - Сейчас он
академик, величина, толстые книги пишет... А ведь когда я писал его в
первый раз, был златокудрым красавцем, в кубанке, в красных галифе, с
таким вот маузером на боку. С самим Махно, говорят, самогон пил. А теперь
- валидольчик, курить бросил, вредно...
Он стал рассказывать об агитбригаде, с которой исколесил всю Украину и
Дон, о том, как сделал в один получасовой сеанс портрет Щорса и тот,
увидев его, несколько удивился, не обнаружив ни глаз, ни носа, но тем не
менее портрет взял и даже поблагодарил, как ездил в Крым, как познакомился
с Вересаевым, как поехал потом в Москву и пробился с двумя ребятами к
Луначарскому, которые внимательно выслушал их предложение расписать стены
Кремля фресками на тему "От Спартака до Ленина", а потом, устало
улыбнувшись, сказал: "А может, товарищи, пообедаем, вы, наверное, ничего
не ели?" - и они остались обедать и о фресках больше уже не заикались.
Кира Георгиевна, умостившись в кресле, поджав колени, слушала все эти
рассказы и, как всегда, поражалась тому, как много на своем веку видел
Николай Иванович и как мало об этом рассказывает. Только так, случайно,
"под настроение", заговорит и тогда уже может говорить всю ночь,
неторопливо, тихо, прикуривая папиросу от папиросы, и слушать его можно
без конца, вот так вот, в кресле, поджав колени.
Было уже совсем светло. Чирикали воробьи - днем их никогда не слышно, а
сейчас заливались вовсю, - загромыхали на улице грузовики. Николай
Иванович зевнул, встал, подошел к картине.
- Вот так вот, Киль, и жизнь прошла. Старичков теперь пишем и молодость
вспоминаем. - Он обнял ее за плечи и поцеловал в волосы. - А хочешь, я
твой портрет сделаю? Просто так, для себя. И повесим его в столовой рядом
с Кончаловским. Идет?
- Идет. - Кира Георгиевна весело рассмеялась. - Только обязательно во
весь рост, в бальном платье и с бриллиантами. Иначе не согласна.
Они разошлись по своим комнатам. "Вот и посидели хорошо... Ах, как
хорошо посидели..." Кира Георгиевна вытянулась на своей кровати, натянула