"Екатерина Некрасова. Когда воротимся мы в Портленд " - читать интересную книгу автора

входа - горизонтальное прямоугольное отверстие в ладонь высотой. Заслонка -
доска в пазах - отодвинута, пазы заснежены и обледенели. Света из этой щели
почти не было - тем более что выходила она во двор, где уже протянулись
предвечерние тени. Зато из нее дуло холодом и летели снежинки.
Кроме окна, имела место еще одна запертая дверь - слева от входной. Как
и на той, на ней не было ручки - по крайней мере изнутри. Он пнул ногой в
металлическую полосу внизу двери, заглянул в замочную скважину (не увидев
ничего, кроме темноты) и отошел.
Вообще, все-таки вряд ли это была тюрьма. Для тюрьмы помещение было
слишком чистым и слишком же пустым. Всей утвари - длинная лавка вдоль одной
из стен. Лавка, правда, вытертая до блеска и даже с продавлинами. А стена, у
которой она стояла, преподнесла первый за этот день приятный сюрприз. Щупая
проконопаченные бревна, Эд обнаружил метровой примерно ширины глинобитный -
горячий - прямоугольник. Видимо, заднюю стенку печки, большая часть которой
находилась по ту сторону перегородки.
Он сел на лавку, прислонившись к печи спиной, через ткань плаща грея
растопыренные пальцы связанных рук. Потом лег, вытянулся, прижимаясь всем
телом. Его натурально тошнило.
Но печка грела, и даже ледяной сквозняк из якобы окна не очень мешал.
Убивать его, кажется, не собирались, человеческие жертвы на Руси
тринадцатого века вроде бы уже не приносили, князь Всеволод Олегович,
средний из троих, в летописи числился - это Эд точно помнил - благочестивым
христианином, построившим какую-то там церковь...
Мысли путались. И думать ни о чем не хотелось. Хотелось спать.
Почему-то. Не смотря ни на что. Разморило, да еще и поездочка эта вниз
головой... Я засыпаю в тринадцатом веке. А в это время там, в моем двадцать,
блин, первом...
Он рывком сел на лавке, спустив ноги. Снова лег.
Первый месяц мои будут думать, что я загулял - и будут спокойны. Потом
мама позвонит в универ и узнает, что экспедиция давно вернулась. Потом...
потом, когда они оборвут телефон у меня в квартире и не по разу наведаются
лично, кто-нибудь позвонит Галке. Не исключено, правда, что к этому времени
Галка уже сама заявит в милицию... но маловероятно. До дырки во времени она,
разумеется, не додумается, никаких других дырок на поле нет, поэтому она
будет вынуждена заподозрить изощренное свинство с моей стороны. И никому
звонить не будет.
...Еще через пару дней мама пересилит себя и позвонит Валерке, и
Валерка честно ответит, что последний раз мы виделись в феврале - при
разделе имущества. Еще через неделю родители обзвонят все морги, все
больницы и заявят в милицию. Никто нигде ничего знать не будет, и вот тогда
для них начнется самое страшное...
Он с размаху ударил лбом в лавку. Сел. Убейте меня, думал он страстно.
Я согласен. За Христа. За Аллаха. За любую власть в любой стране. Но - ТАМ,
ТАМ! Я, в конце концов, не историк, мне все это вовсе не интересно, у меня
мать, отец, дочь, - я нужен там! Мать свихнется. Отец... Верка на себя еле
зарабатывает, куда ей еще ребенка кормить. Да они пропадут без меня!..
Гос-по-ди! - он размеренно бился головой об стену. Было невыносимо, и кто-то
в нем спохватился: "Думай о Галке. Еще неизвестно, кстати, все ли в порядке
с ней самой..."
Он сидел, плечом и лбом прислонившись к печке. От тепла связанные руки