"Валентина Немова. Святая святых женщины " - читать интересную книгу автора

- Что же, я должна сию минуту еще куда-то бежать, добывать газету?!
Уступчивая Милочка поспешила меня успокоить:
- Не надо, Юля, не надо никакой газеты, обойдусь.
- А если не надо, - заявила я, - так вот и молчала бы про это!
- Уже, наверное, поздно, не удастся выписать, - стараясь не замечать
моей "вспышки", вслух рассуждала Мила.
- Поздно, поздно! В том-то и дело, что теперь поздно! - не унималась
я, - И кто же теперь должен ходить, просить, унижаться? Я? Только одна я!
Больше некого послать. Других ничто не касается! - очень меня обижало, что,
сколько ни делала для Милы добра, она меня не любила. Другие сестры не
желали даже палец о палец ударить ради нее, а она, тем не менее, обожала их.
Подумав об этом, я заплакала от обиды. Мила, обложенная подушками, бледная,
с впалыми щеками, своими огромными черными глазами с осуждением, может быть,
даже с ненавистью смотрела на меня, а я все ревела навзрыд, вспоминая свою
поездку в район, но не рассказывая больной про то, что чуть было не замерзла
в неотапливаемом автобусе. - Плохо я делаю, что возмущаюсь? - сквозь слезы
спросила я. - Зато там, в твоей редакции, сдержалась, не ругалась ни с кем,
потому что ты просила меня ни с кем не ссориться из-за тебя. Я там
промолчала, хотя надо было им прямо в глаза бросить, что они, сослуживцы
твои, должны были сами, не дожидаясь от тебя заявления, переоформить
документы и отправить бумаги в собес. Я там промолчала, но чего мне это
стоило?! Приехала, а бухгалтерша твоя вместо того, чтобы уделить мне
внимание, побежала обедать, хотя знала, что через час мне надо ехать
обратно. А когда с обеда прибежала, ей позвонила ее дочь. Болтали минут
двадцать. А я сидела и ждала. И опять молчала. А автобус в это время мог
назад в город уйти без меня. А следующий пришел бы только завтра. Значит, я
должна была бы в этой деревне остаться на ночь. А где бы я ночевала? Кто бы
меня пригласил к себе? Так что же ты думаешь, я железная, что ли, все это
вытерпеть? - Я плакала оттого, что, в угоду больной сестре, мне пришлось
подчиниться обстоятельствам, не попытавшись подчинить их себе. А это было не
в моих правилах - оставлять наглость такую вопиющую без ответа.
Расхваливают Милочку, восхищаются ею и как работником, и как человеком:
какая она умница, трудолюбивая, добросовестная, честная, а сами в это время
делают все, чтобы лишить ее, умирающую, средств к существованию: пытаются
притормозить выдачу ей пенсионного пособия, чтобы, дождавшись ее кончины,
присвоить большую сумму причитающихся ей денег и таким образом лишить ее
родных возможности достойно похоронить умершую. Гнев, который я сдержала
там, должен был прорваться. И прорвался. А иначе меня, наверное, хватил бы
удар. Негодовала я не только на тех хапуг, по месту работы Милы, но и на
сестер, которые должны были еще до моего приезда, до наступления холодов,
побеспокоиться о том, чтобы Милочке доставляли пенсию на дом. Но им, и той,
и другой - не хотелось в такую даль ехать. Они ждали, когда я появлюсь в
Летнем и все улажу. И даже тогда, когда я приехала, не удосужились сразу же
поставить меня в известность, что Милочке не носят пенсию. Узнала я об этом
совершенно случайно.
Хорошо, конечно, было, что мне удалось добыть Милочкины деньги, которые
чуть было не прикарманили другие люди. Но очень плохо было то, что я
сорвалась, наорала на несчастную, обреченную на смерть сестренку. Никогда
себе этого не прощу! Но что я должна была теперь делать?
В этот день стало мне абсолютно ясно: надо уезжать. Я так и сказала