"Сьюзен Нэпьер. Смеющаяся богиня [love]" - читать интересную книгу автора

знойное лето. Он медленно потянулся, напрягая мускулы, и с удовольствием
зевнул, предвкушая отдых. Бенедикт снял часы "Ролекс" в металлической
оправе и бросил их на еще не тронутый записями блокнот на письменном
столе, служившем также и туалетным столиком. Предвкушая, как ляжет
обнаженным на прохладные, свежие простыни, он вдруг задумался: неужто
очутиться в невинных объятиях Морфея - это единственное его желание?
Наверное, он действительно стареет! Криво усмехнувшись, Бенедикт
повернулся к кровати... и замер.
Свет от лампы за его спиной едва доходил до одеяла, свисавшего до
полу, но даже при этом освещении ему стало ясно, что о свежих
накрахмаленных простынях следует забыть.
На его постели лежала женщина, вытянувшись на животе и свесив одну
руку; другая рука терялась в рыжеватых вьющихся волосах, рассыпавшихся по
плечам и блестевших в неярком свете, как старое золото. Лицом она
уткнулась в одну из огромных подушек. Большие подушки были слабостью
Бенедикта, и он всегда спал только на таких.
Бенедикт закрыл глаза и тряхнул головой, полный уверенности, что
увиденное - это галлюцинация от усталости. Открыв глаза, он нерешительно
подошел к кровати, все еще не доверяя своему далеко не совершенному
зрению, и увидел, как от дыхания поднимается и опускается у нее спина, и
даже услышал легкое посапывание уткнувшегося в подушку носа. Женщина была
настоящая и живая, это несомненно.
Ее ноги были под простыней, а бедра едва прикрывало что-то крошечное,
белое и атласное. Простыни и одеяло сбились в полнейшем беспорядке,
вызывая отнюдь не благопристойные мысли. Тонкая бретелька почти совсем
соскользнула с ее плеча, а белая атласная рубашечка задралась выше талии и
не могла скрыть совершенные линии тела и гладкую нежную кожу.
Бенедикта охватило жуткое возмущение. Он был настолько сбит с толку,
что ему и в голову не пришло спросить себя, что это за особа. Он
чувствовал лишь ярость оттого, что его столь тщательно охраняемое
уединение нарушили.
Это его постель, его комната и его дом, черт возьми! И не имеет
никакого значения, что раньше он никогда не называл этот особняк своим
домом, ведь подобных резиденций у него много. Главное - что он дьявольски
устал и ему хочется спать. Неужели человек не может рассчитывать на это в
своем собственном доме?
Больше всего его разъярил тот факт, что ни шум душа, ни зажженный
свет не разбудили посягательницу на его постель и покой. Она находилась в
том состоянии, в каком он сам отчаянно желал очутиться, - в глубоком и
блаженном сне. Ну, сейчас он ей покажет!
Нагнувшись, Бенедикт свирепо прорычал:
- Просыпайся, златокудрая! Папа-медведь вернулся в свою берлогу.
Никакой реакции не последовало. Сравнение, сорвавшееся с его языка,
оказалось до смешного уместным - достаточно было увидеть свое отражение в
зеркале на тумбочке по другую сторону кровати. Он не только ощущал себя
грубым "медведем", но и был похож на оного в голом виде! Язвительная
насмешка над самим собой несколько восстановила его душевное равновесие.
Ему пришло в голову, что, проснувшись и увидев мужчину, склонившегося над
ней в чем мать родила, эта особа начнет истерически рыдать, вместо того
чтобы смиренно удалиться. Только этой сцены ему и не хватало именно