"Жерар де Нерваль. Жак Казот" - читать интересную книгу автора

сам насмехавшийся над собственной доверчивостью; Апулей, то и дело
прибегавший к иронической усмешке, сбивающей с толку читателя, готового
принять его всерьез, - вот кто был родоначальником этого семейства
писателей, которое может еще по праву принять в свои ряды автора "Смарры" -
этой античной грезы, этого поэтического воплощения самых потрясающих
феноменов кошмара.
Многие читатели увидели во "Влюбленном дьяволе" всего лишь забавную
небылицу, похожую на множество подобных произведений той поры и достойную
занять место в "Кабинете фей". Самое большее, на что он мог бы, по их
мнению, претендовать, - это встать в один ряд с аллегорическими сказками
Вольтера; с таким же успехом можно сравнивать мистическое творчество Апулея
с мифологическими фацециями Лукиана. "Золотой осел" долго служил темой
символических теорий философов Александрийской школы; даже христиане
относились к этой книге с уважением: сам святой Августин почтительно
называет ее опоэтизированной формой религиозного символа. "Влюбленный
дьявол" вполне достоин не меньших похвал и являет собою значительный шаг
вперед в развитии творческой манеры и писательского таланта Казота.
Таким образом этот человек, известный вначале как изысканный поэт школы
Маро и Лафонтена, затем как наивный сказочник, увлекающийся то сочностью
старинных французских фаблио, то ярким причудливым колоритом восточной
сказки, введенной в моду благодаря успеху "Тысячи и одной ночи", и, наконец,
следующий более вкусам своего века, нежели собственной фантазии, вступил на
самый опасный путь литературной жизни - иными словами, начал принимать
всерьез собственные выдумки. Правду сказать, это было несчастьем и славой
величайших авторов той эпохи; они писали собственными слезами, собственной
кровью; они безжалостно предавали, в угоду вульгарным вкусам читающей
публики, тайны своего духа и сердца; они играли свою роль с той же истовой
серьезностью, с какой некогда актеры античности обагряли сцену настоящей
кровью для развлечения всемогущего плебса.
Но кто мог бы предположить в этом веке всеобщего неверия, когда само
духовенство едва ли не насмехалось над верой, существование поэта, любовь
которого к чисто аллегорическому чуду мало-помалу завлекла его в бездну
самого искреннего и пылкого мистицизма?!
Книги, посвященные каббале и оккультным наукам, изобиловали в тогдашних
библиотеках; самые странные и нелепые средневековые суеверия возрождались в
форме остроумной, легковесной притчи, способной примирить эти подновленные
идеи с благожелательным вниманием фривольной публики, полунечестивой,
полуверующей наподобие патрициев Греции и Рима времен упадка. Аббат Виллар,
дом Пернетти, маркиз д'Аржан популяризировали тайны "Эдипа Египетского" и
ученые грезы флорентийских неоплатоников. Пико делла Мирандола и Марсилио
Фичино возрождались в новом обличии в духе XVIII века, - в "Графе де
Кабалисе", в "Каббалистических письмах" и прочих образцах трансцендентной
философии, приспособленной для светских салонов. Героиня "Влюбленного
дьявола" - именно из этой компании шаловливых домашних духов, описанных
Беккером в статье "Инкуб" или "Суккуб" в альманахе "Зачарованный мир".
Слегка зловещая роль, которую автор в конце концов заставил играть
очаровательную Бьондетту, позволяет думать, что в это время он еще не был
посвящен в тайны каббалистов или иллюминатов: ведь они всегда тщательно
отделяли духов стихий - сильфов, гномов, ундин или саламандр - от ужасных
пособников Вельзевула. Однако рассказывают, что малое время спустя после