"Жора Жирняго" - читать интересную книгу автора (Палей Марина)Глава 13. Смоквенский оракулПлодотворно пишущий (в смысле: плодотворно оплачиваемый) литератор — всегда отрадный феномен для его родственников. А дополнительно отрадный феномен — литератор выступающий. Такое явление равно благотворно и для семьи, и, скажем, для директоров клубов. И если первые довольствуются чувством эксклюзивности (благом, на наш взгляд, вполне отвлеченным), то вторые — успешно выбивают под «выступление автора» какие-никакие живые деньги (на крючок в туалете для дам и на люстру в своем кабинете). Иными словами, здраво сознавая, что даже регулярных полиуритановых щедрот ему не хватит на покрытие все нарастающих нутряных потребностей (а даже этот — первый — рассказ отчаянно, отчаянно буксовал!), Жора начал Как раз в эти самые дни он перебрался в Смокву. На брега неотвратимо ветшающего Петрославля Жора стал приезжать уже как почетный гость. …Одно из первых его выступлений проходило на Петропольской стороне города, в Малахитовом Дворце (чьи владельцы обрели наконец свой ключ забвенья на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа) — во дворце, который, на наш взгляд, заслужил тем вечером лучшей участи. Афиша, как водится, сообщала: Вопросы к жрецу были все те же, классические: почему нет в продаже животного масла? и: не еврей ли вы? Жора, отдыхая от интеллигентности, болтал без умолку — разнузданно, разухабисто, барственно, — демонстрируя какой-то диковинный стиль — колченогий гибрид, состоящий из пьяного в дугу базарного разносчика и тупого самодура чуть ли не усадебно-крепостническпго разлива (до чего сын турецкого подданного, кстати сказать, никогда бы не докатился: его уберег бы вкус). Том Сплинтер пришел на то духоподъёмное мероприятие с двумя своими приятелями — Сережкой Бергом, превосходным книжным графиком — и Игорем Крафтом, известным на Западе фотографом. (Из них первый вскоре взрезал себе вены, причем удачно, — а второй ещё долго мытарствовал: сначала блудным сыном направил стопы свои в Израиль, потом вкалывал в автомойке за океаном, потом более-менее пристроился во Франции, потом приехал в Петрославль, потом снова уехал в Париж и наконец вернулся в Петрославль, где, не выдержав энигматических смоквенских свойств, сначала долго и беспробудно пил, а затем, приведя в порядок сложные свои дела, повесился. Неужели в Париже не нашлось бы веревки?..) Но, на момент повествования, все они — Том, Сережка, Игорь — чувствуют себя китами, на которых держится румяная и толстая, на глазах обновляющаяся Земля. …Когда — после косноязычных и вместе задушевных приветствий директора, а также подобострастно-заумной вязи местного поэта (это был пай-карапузик, с губками бантиком, неизменной папочкой под мышкой — и головой, неизменно втянутой в навсегда опасливые плечики), — когда после этой, призванной разогреть публику цирковой интродукции на сцену вывалился Жора (а вывалился он так, словно потерял всякую координацию), — Берг, быстро-быстро штрихуя в своем блокноте, сделал карандашную зарисовку. Вот она. В клубах пыли (эх, администрация!) — в клубах пыли, выбитой из планшета сцены всеми ста пятидесятью (на глаз) Жориными килограммами, — стоит сам Жора, еще не вполне тогда обкатанный для эстрадно-кафешантанных заскоков в народ, но уже, как (не про него) сказал классик, Затем идет серия комиксов. Она называется «Оракульствующий». На каждой картинке — пузырем — застыл Жора, а над головой Жоры — завис другой пузырь, облачно-многомыльный — для высечения на нем проповедей. Итак, на первом пузыре значится: «Друзья, вы развели в городе страшную грязь. Почему бы вам не вымыть хотя бы свои окна?» На втором: «Я вернулся вчера из Смоквы и, признаться, не узнал родной город». На третьем: «Нехорошо!.. Знаете же сами, что нехорошо!» На четвертом: «Мне кажется, в Петрославле что-то изменилось... Раньше такой грязи не было». На пятом: «Нехорошо!..» На шестом: «А ведь кое-что зависит и от вас!» На седьмом: «Грядет Первомай». На восьмом: «Если каждый вымоет свое окно, в городе станет чище, светлей». На девятом: «Поднимите руки, кто уже вымыл окна». На десятом: «А кто еще нет?» На одиннадцатом: «Воздержавшиеся есть?» — Откелева в наши страны? — внятно спросил Игорь Крафт и сделал эффектную паузу. — Которого ветру клясть?! — С тобою в метро не встану… — широко открывая рот, подхватил Том. — Тише вы, сволочи!! — бросились на амбразуру пенсионерки. — Понаехало тут всяких!.. — Твоя — прохиндейская масть! — вдохновенно завершил свою мысль Том. — Барин! — страстно замычал Берг — Из Парижу! Упоительно. — Сейчас тех, кто окон не вымыл, — на конюшне сечь будет... — вслух догадался Том. — И воздержавшихся, — пессимистично откорректировал Берг. — Заткнитесь, сволочье!! — взорвалось несколько неуступчивых глоток, превосходно луженных в батальных сценах на интимной и бытовой почве. — Товарищи, тут есть дружинники?!! — А ты-то сам вымыл? — невозмутимо продолжил свой беспристрастный допрос Том. — Я — да, — с гордостью заржал светописец. — А ты? — И я — да, — сказал Том. — Всю дюжину венецианских витражей... — Тише вы!.. — огрела его сзади палкой бородавчатая старушка. — Мешаете Писателя слушать! — А ты, — перегнувшись через ноги Тома, обратился Крафт к хищно оцепеневшему над блокнотом Бергу, — ты-то, братец, свои окна вымыл? — Иди ты, знаешь... — пробормотал Берг. — Куда идти и с кем торжествовать? — громким басом поинтересовался фотограф. — Выдь на Волгу, чей стон… — сказал Берг. — У него комната без окна, — пояснил Том фотографу. — Маневренный фонд. Ты что, разве там не был? — Да тише вы!!. — синхронно брызнули слюной две старушки. — Писатель же говорит!.. — Вот за это и выпьем, — мгновенно подобрел Крафт. И было не ясно, за что именно он призывает выпить: получалось за то, что художник живет в комнате без окна. — А уши ты своим детям перед праздниками вымыл? — строго взглянул на него Берг. — От первого брака — да… — задумчиво вздохнул Крафт. — А от остальных, включая морганатические… увы. А ты? ... — Мой дедушка был граф, — между тем отчитывался пред народом Жора. — А далекий пращур получил дворянство за подлость. То есть я тоже граф. — В смысле — тоже подлец? — риторически ввернул Том. — Эх и ни хрена себе!.. — злорадно зашептал Крафт. — Это же как в анекдоте. Анекдот знаете? — Отстань, — поморщился Берг. — Ну? — сказал Том. — Это про честного. Министр просит народ выбрать его депутатом. Народ говорит: а зачем тебе. А тот: как зачем — чтобы взятки брать. А народ: ты ж их и так гребешь — как министр. А министр: депутатом я буду еще дополнительно хапать — как депутат. Народ говорит: вааааау!! ёкарный бабай! вот такие честные, открытые, самокритичные депутаты нам как раз и нужны!.. И выбрал. Берг заржал во все горло. Том ткнул его в бок, но было поздно. — Товарищ администратор!!! Выведите этого с бородой! Да, вот этого, этого! Всю эту банду! Они Писателя слушать не дают!.. Это же Писатель тут говорит!.. Блаженная память... «Говорит Писатель!..» (Ну да: «Говорит Смоква! Работают все радиостанции...») Как может, казалось, невинная реплика эксгумировать эпизод такой далекой эпохи? Намертво сплющенной грузом позднейших и, кстати, не таких уж «культурных», пластов? |
|
|