"Джордж Райт (Юрий Нестеренко). Яблоко и Ева" - читать интересную книгу автора

Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно
невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах, звук
голоса, волоски на коже, родинки... Раздражало жужжание бритвы тех, кто
брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая
мрачность ("и без того тошно! ") и чужая веселость, казавшаяся дико
неуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать
истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было
кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами, начать
мурлыкать песенку... Нельзя сказать, что все ненавидели друг друга
одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и даже хорошие
отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены экипажа могли
ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал неприязни.
Рождение Евы поначалу несколько улучшило ситуацию, но не надолго. И
дело было даже не в пронзительном детском плаче и пеленках, сооружаемых из
подручных материалов - точнее, не только в этом. Главная проблема состояла
в том, что Ева стала _восьмой_. Пока что система жизнеобеспечения, хотя и на
пределе, но справлялась с небогатыми потребностями младенца - но ясно было,
что, когда ребенок подрастет, кем-то из членов экипажа придется
пожертвовать.
Когда эта проблема была впервые названа вслух, Бартон предложил
наиболее очевидное решение - жребий. Время, в принципе, еще терпело, но
командир понимал, что, если не устранить этот дамоклов меч прямо сейчас,
выбросив кого-то в космос и тем самым разрядив обстановку, все это может
кончиться побоищем на станции. Понятно, что Линда сразу была исключена из
жеребьевки - Ева Евой, но лишаться единственной женщины детородного
возраста было бы крайне опрометчиво. Но тут и Дмитрий Антонов заявил, что он
- единственный уцелевший славянин, носитель не только генофонда
(генетический материал каждого из астронавтов уже хранился в холодильнике у
Харпера), но и великой русской культуры, а потому тоже должен быть исключен
из жребия. Его поддержал Пьер Жофруа, единственный западноевропеец; жребий,
по его словам, должны были тянуть четверо североамериканцев. Канадец Морис
Строу, однако, решительно возразил против того, чтобы его валили в одну кучу
с гражданами США, коих наблюдается явный избыток. Том Лерой, естественно,
потребовал исключения для себя на том основании, что он - черный. Харпер
был необходим, как врач, а Бартон заявил, что в критической ситуации
командир просто не имеет права жертвовать собой. Таким образом, идея жребия
потерпела полный крах.
После этого обстановка на станции стала совершенно параноидальной.
Каждый следил за другими, подозревая их в подготовке покушения на свою
жизнь. Стоило тем из астронавтов, что еще сохранили остатки нормальных
отношений, начать негромкую беседу (а тем паче попытаться избавиться от
общества остальных, перебравшись в другой отсек) - прочие тут же норовили
оказаться рядом, чтобы выяснить, о чем они сговариваются. При этом никому из
них не приходило в голову покушаться на Еву, нарушившую хрупкое равновесие;
все понимали, что эта девочка необходима для возрождения человечества, и все
искренне желали такого возрождения - но никто не хотел, чтобы сей
грандиозный проект осуществился именно за его счет. Если бы они знали, что
должны умереть все - пожалуй, они нашли бы в себе мужество принять это; но
мысль "я умру, а они все останутся жить" казалась каждому из них
невыносимой.