"Ким Ньюман. Мертвяки-американы в московском морге (Сб. "Число зверя")" - читать интересную книгу автора

в вестибюль, где их поджидал Толубеев со своей веревкой. Чирков повернулся
и успел бросить короткий взгляд на площадь, когда Валентина уже закрывала
двери. Американы все подходили. Новые мертвяки стояли на ступеньках,
которые чуть раньше занимали скелет и девочка, за ними пристроились две
или три фигуры. Прежде чем окончательно закрыть двери, Валентина в щелочку
оглядела очередь. Мертвяки стояли спокойно. А потом, словно по команде,
все поднялись на ступеньку. Офицер занял место "фотографа", соответственно
продвинулись и остальные. Валентина захлопнула двери, Чирков задвинул
засовы. После этого техник Свердлова приказала отвести подопытных кроликов
в парную.

***

На завтрак дали половину репки, на удивление свежей, пусть и
прихваченной морозцем. Грызя ее, Чирков вышел из кафетерия и спустился в
Бассейн, чтобы доложить о своем прибытии директору. Он полагал, что на
вечернем совещании Валентина сама сообщит о подопытных кроликах, сидящих в
парной, - не его дело распространять сплетни. Появившись в кабинете раньше
директора, Чирков первым делом принялся кочегарить самовар: Козинцев жить
не мог без горячего чая. Когда он поднес спичку к щепочкам, для растопки,
сзади кто-то словно щелкнул каблуками. Он огляделся, но не увидел ничего
необычного. Те же глина, парик, инструменты, череп, ящики, выполнявшие
роль стульев. Щелчок повторился. Чирков вскинул глаза на люстру. И с ней
ничего не изменилось. Самовар раскочегарился, забулькала вода. Чирков
жевал репу и старался не думать о сне и американах.
Это утро Козинцев опять намеревался начать с реконструкции. Череп
Григория Ефимовича Распутина буквально исчез под глиняными полосками. И
очень походил на голову американа, которого Чирков вытащил из очереди:
широкие красные полоски поддерживали челюсти, ныряя в дыры под скулами,
фарфоровые фишки заменяли отсутствующие зубы, белея на серовато-желтом
фоне, тоненькие волокна окружали глаза. Чиркову нравилось наблюдать за
манипуляциями директора. На одной из полок лежала стопка фотографий
Монаха, но Козинцев не любил сверяться с ними. Его метод пластической
реконструкции отталкивался от контуров костей, поэтому он не стремился
добиться схожести с фотографиями. Крестьянский нос картошкой Распутина
совсем его замучил. Хрящи давно сгнили, вот Козинцев менял и менял носы.
Несколько, упавших на пол и раздавленных, превратились в глиняные кляксы.
После революции фанатики вытащили тело целителя душ из могилы и вроде бы
сожгли. И существовали серьезные сомнения, решительно отметаемые
директором, а над распутинским ли черепом он работал?
На глазах у Чиркова челюсть Распутина отвисла, натягивая глиняные
мышцы, а потом, резко поднялась так, что клацнули зубы. Чирков подпрыгнул,
с губ сорвался нервный смешок. Прибыл Козинцев. Сбросил пальто, надел
халат, поздоровался, потребовал чаю, Чирков пребывал в полном
замешательстве, гадая, а не пригрезилось ли ему случившееся. Череп вновь
клацнул зубами. Козинцев движение уловил, снова потребовал чаю. Чирков,
выйдя из ступора, подал ему полную чашку. Потом, впервые, налил чаю и
себе. Козинцев не стал комментировать столь вопиющее нарушение
субординации. Он с интересом вглядывался в оживающий череп. Челюсть
медленно двигалась из стороны в сторону, словно череп что-то пережевывал.