"Могила галеонов" - читать интересную книгу автора (Стивен Мартин)

Глава 9

26 мая — 6 августа 1588 года

Портлендский поход

— Какого черта меня занесло на этот поганый испанский корабль? — осведомился Манион. — Чего я тут стою среди паршивых испанцев? Чтобы драться за их проклятую Испанию? Да я всех их ненавижу, не то что вы!

Они стояли на палубе «Сан-Сальвадора», не замечая волнения моря. Незнакомые, экзотические запахи испанского корабля — кисло-сладкий аромат олив, острый запах дешевого вина, который сразу можно было отличить от запаха английского пива, ароматы пряностей и зелени — заставляли англичан чувствовать себя чужими на его палубах. Здесь не бывало так, чтобы капитан корабля иногда сам помогал подчиненным, как, например, Дрейк. Здесь старших и младших разделяла глухая стена и существовала враждебность между рядовыми и офицерами.

— Ты сам сделал свой выбор, — заметил Грэшем, которого огорчали невзгоды его друга. — Ты ведь знал: это должно случиться, я должен буду оказаться здесь.

— Вы уверены, что с деньгами все в порядке? — спросил Манион, все время боявшийся, что измена Англии сделает их нищими.

— Я же говорил, — ответил Грэшем устало, — деньги в безопасности. Может быть, ты слуга изменника, но не слуга бедного изменника. А вот как с девушкой? Ты уверен, что ей ничего не грозит?

— Не больше, чем этот чертов корабль, — проворчал Манион. — Она знает, где и когда она должна быть. Ей заказано место на корабле, притом на хорошем. У нее есть деньги. Она знает, куда и к кому пойти, когда прибудет в Кале. Грэшему оказалось более чем неприятно сказать ей правду, прежде чем они отбыли во Фландрию.

— Вы будете опозорены, когда раскроется, что я испанский шпион, — сообщил он тогда.

— Но зачем же людям все это знать? — спросила Анна. — Почему не продолжить делать то же самое втайне? — Она впала в глубокое уныние, так как на глазах теряла вновь обретенную жизнь в мире двойного и тройного обмана и измен.

— Чтобы выполнить свой долг, — пояснил он, — я должен быть рядом с герцогом Мединой, стать его советником. А после этого я уже никак не смогу скрыть свою службу у испанцев.

— Сперва вы попросили меня предать Испанию, а теперь хотите от меня измены и Англии. Разве это честно? — Она готова была заплакать.

— Нет, не честно, совсем не честно, — отвечал Грэшем. — Но у меня есть мой долг. Я дал слово. Я хочу, чтобы вы выжили, вот и все.

Никогда еще на сердце у Грэшема не было так тяжело, как в то время. Он был почти уверен — он никогда больше не увидит Лондона, никогда не будет купаться в Озере Волшебного меча. Коллеги по совету колледжа будут злорадствовать по поводу его позора. Он велел Маниону побеспокоиться, чтобы Анна могла сесть на корабль до Кале, снял для нее жилье и назначил агента, прежде чем отплыть в Нидерланды. Он дал ей достаточно денег, чтобы купить небольшое имение во Франции и жить независимо. Сам он считал: найти хорошего мужа для красавицы вроде нее — только вопрос времени. Да отбоя от женихов не будет!

Они с Манионом оставили английскую делегацию во Фландрии якобы ради поисков мифического Жака Анри. На самом деле они сели на корабль до Испании. Он продвигался вперед медленно из-за сильных встречных зимних ветров, и Грэшем очень волновался из-за вынужденной задержки. На втором корабле они добрались до Лиссабона, причем погода была еще более скверной, и прибыли они за день до отплытия Армады.

— Ну, тут кое-что изменилось, — заметил Манион, когда они оказались в Лиссабоне. Герцог Медина Сидония сделал невозможное. Нынешний порядок и хорошее ведение дела являли яркий контраст с той обстановкой, которую они застали здесь прежде. В гавани стоял крупнейший в мире флот, готовый бросить вызов стихии.

Ирония состояла в том, что попасть на борт одного из кораблей Армады было почти невозможно. Корабли были окружены сторожевыми катерами для предотвращения дезертирства. С трудом Грэшему и Маниону удалось попасть на единственное доступное судно, попросив пропустить их на корабль с передачей — фруктами и вином для капитана «Сан-Сальвадора» от его жены, а потом, дав взятку, они получили разрешение занять места на его палубе. Паспорт, полученный Грэшемом от герцога Пармского, имел большую силу для испанских морских офицеров, но не имел смысла для неграмотных и невежественных охранников. Итак, они отплыли вместе с Армадой.

С самого начала «английскую экспедицию» короля Филиппа преследовали неприятности. Уже через несколько часов начало штормить. А когда стали открывать бочки с припасами, оказалось: питьевая вода гнилая, как в болоте, сыр заплесневел, а вяленое мясо безнадежно испорчено. Ограбление испанского побережья, учиненное Дрейком, принесло плоды. Сказалось и то, что флот слишком долго держали в гавани. Вскоре море было усеяно выброшенной с Армады гнилой провизией, превратившейся в корм для морских птиц.

Через три недели после выхода из Лиссабона часть кораблей были уже настолько потрепанными, что нечего было и думать об их участии в сражениях, а число больных множилось, как будто в военное время. Флот между тем только еще достиг Коруньи.

— Ну, теперь нас заведут в Корунью, — заметил Манион, как всегда, способный предсказать действия испанцев. Но необходимость в этом была и так очевидной. Сидония действительно велел флоту сделать остановку в Корунье, намереваясь отремонтировать часть кораблей и снова запастись провиантом. Следовало также оставить больных на берегу, чтобы они не заражали здоровых. В довершение невзгод страшная буря раскидала две трети испанских кораблей по всему Бискайскому заливу.

— Вот холера! — ворчал Манион, с тоской глядя на берег, когда судно стонало под ударами волн. Он стал более жизнерадостным, когда «Сан-Сальвадор» наконец вошел в Корунью, а сам Манион смог не просто сойти на берег, но и зайти в таверну.

— Вы ведь, кажись, хотели попасть на флагман? — спросил он Грэшема, когда они, стоя на берегу, обозревали обширный флот. Манион прижал к себе мех с вином, словно мать младенца.

— Мне следовало прежде всего увидеться с Сидонией, — ответил Грэшем. — Рядом с испанской знатью английские дворяне выглядят демократами. Он гордец и едва ли станет разговаривать с англичанином невысокого происхождения, да и для шпионов у него вряд ли найдется время. И все же я должен уговорить его сделать меня своим советником, чтобы мои знания не пропали без нужды.

— А что, если он не захочет принять игру? — спросил Манион, в чьем чреве вино подогревало словоохотливость.

— Тогда, — грустно ответил Грэшем, — я рискую ни за что потерять все, что я люблю.

— Испанцы могли бы побольше помочь вам в этих делах, после всего, что вы для них сделали.

— Они мне много помогали в то время, когда я работал на Англию, — ответил Грэшем. — К тому же шпионов никто не любит.

Но оказалось, встретиться с Мединой Сидонией не так уж трудно. Грэшем представил рекомендации герцога Пармского слугам, охранявшим виллу, которую занял герцог Сидония на берегу. Через день хозяин вызвал англичанина.

Его приняли в темной и холодной комнате, но вино на столе стояло отличное, а сам герцог был любезен. От него исходило чувство власти и уверенности в себе. Грэшему подумалось: люди, разговаривая с этим человеком, невольно понижают голос. В углу комнаты сидел секретарь, готовый тут же начать записывать все, что потребуется. Рядом с герцогом в почтительном ожидании стоял худощавый, болезненного вида субъект.

— Я — переводчик с английского при его светлости, — объявил он гордо.

— Герцог Пармский хорошо отзывается о вас, — сказал Сидония. Он обладал умением с достоинством нести свою власть, отчасти потому, что происходил из старинного рода, члены которого привыкли к повиновению окружающих, но отчасти это было его личное свойство. — Он говорит, вы храбро и умело сражались за наше дело три года, с большим риском для собственной безопасности. Это подтверждают и письма из Эскориала. Как давно вы встречались с герцогом?

— В марте, милорд, — отвечал Грэшем.

— И как он смотрит на вещи?

— Как вам известно, милорд, он собрал небольшие суда и баржи в каналах. У него нет глубоководных портов, но он надеется вывести свои войска из каналов через Дюнкерк под покровом ночи, имитируя поход на север. Есть две ключевых проблемы. Во-первых, голландские легкие суда хорошо вооружены и могут плавать даже в самых мелких водах. Но таких судов не очень много, а сами голландцы измотаны войной. Кроме того, часть их желает вторжения герцога в Англию, так как они полагают, что в его отсутствие мятежники скорее добьются победы у себя на родине. Герцог хочет обмануть голландцев, поскольку они и сами хотят быть обманутыми, особенно надеясь на то, что ваша светлость направит часть более мелких судов ему на помощь.

— Ну что же, неплохо, — заметил Сидония. — Каков же второй ключевой вопрос?

— Сможете ли вы отрезать английский флот от его кораблей? Герцог Пармский полагает: для вас достаточно блокировать английский флот. Не обязательно даже громить его и топить корабли.

Герцог Медина помолчал и подумал немного. Затем он сказал:

— И вы говорите, что ходили с Дрейком в Кадис?

Грэшем вкратце рассказал ему о своем участии в знаменитом рейде.

— Никто лучше меня не осведомлен об английском флоте, — добавил он. — Я предлагаю вашей светлости воспользоваться моими знаниями по своему усмотрению.

— А могу ли я доверять человеку, изменившему своей родине? — В голосе герцога вдруг зазвучал металл. Грэшем понимал: перед ним человек, всю жизнь проживший в строгом соответствии с моральными и религиозными ценностями.

— Может быть, и нет, — честно ответил он. — Но только я никогда ничего не делал ради денег, в которых не нуждаюсь. Я делал это отчасти ради моей веры, которую я многие годы сохранял в тайне, а раскрытие тайны в любую минуту могло стоить мне жизни.

— А еще почему? Ради чего еще вы служили Испании?

Грэшем помолчал. Он знал: этого человека не устроят простые ответы.

— Моя родная страна, — сказал он, — никогда не принимала меня, незаконного сына богача. Долгие годы на меня смотрели как на изгоя. Сейчас передо мной заискивают из-за моего богатства, но я по-прежнему остаюсь там чужим. Мою страну обороняют пираты, называющие себя патриотами, ею правит королева, которая твердит о благе Англии, но на деле служит только самой себе; женщина настолько эгоистичная, что не желает думать о наследнике для страны, а потому обрекает ее на гражданскую войну в случае своей кончины. Под стать ей и приближенные, такие как Роберт Сесил, чья мораль и вера вращаются вокруг его личных интересов. Королева, Сесил, Уолсингем, Бэрли… Все они хотели бы, чтобы я пожертвовал своей жизнью ради них. Но никто из них не хотел бы ничем пожертвовать ради меня.

— Вы еще слишком молоды, чтобы носить в душе такую озлобленность, — заметил герцог. — А когда вы узнаете, что на вашей второй родине, в Испании, вожди не чужды эгоизма, что не все являются истинно верующими, и даже среди служителей веры есть люди действительно порочные, не озлобитесь ли вы на Испанию так же, как на Англию?

— Англию я не выбирал, — промолвил Грэшем. — Выбор был сделан за меня. Я выбрал Испанию.

Наступила долгая пауза. Сидония испытующе смотрел на Грэшема. Тот спокойно выдержал его взгляд.

— Я, может быть, призову вас в советники, но не сейчас, — сказал герцог. — Пройдет не меньше недели прежде, чем мы подойдем к Англии, а на борту «Сан-Мартина» людей гораздо больше, чем следует.

Дело обстояло именно так. Помимо моряков и солдат на корабле находилась также свита герцога и множество молодых испанских дворян, жаждавших славы.

— Может быть, вы понадобитесь мне поближе к началу военных действий, — продолжал герцог, — а может быть, и нет. И еще я чувствую: у вас в душе — напряжение и разлад, но не понимаю, в чем тут дело.

При этих словах Манион, понимавший по-испански, усмехнулся и что-то пробормотал.

— Да ты наглец! — возмущенно заметил герцог.

— Простите, ваша светлость, — ответил Манион по-испански, — но я помню его еще вот таким. — Он показал рукой расстояние от пола до своих колен. — Он и тогда был напряженным и в разладе сам с собой. Это никогда не менялось. Прошу прощения за мою дерзость.

— Кажется, ему не повезло в жизни, — задумчиво промолвил Сидония. — Но возможно, повезло с тобой. Вы оба свободны.

— По-твоему, ты мне помог? — прошипел Грэшем, когда они вышли.

— Главное дело — я сказал чистую правду, — ответил Манион.

Испанские корабли покинули Корунью 21 июля, а через восемь дней моряки впервые увидели английский берег в районе Лизарда. При виде родных берегов Грэшем испытал острое чувство сожаления.

— Как вы думаете, о чем они там говорят? — спросил Манион.

Над флагманом реяло знамя с образом Девы Марии — призыв к капитанам и командирам собраться на его борту. Грэшем и Манион присутствовали на мессе вместе со всей командой «Сан-Сальвадора».

— Я знаю, что следует делать, — сказал Грэшем. Он был весь в напряжении, как натянутая струна.

— Да? — спросил Манион. — Стать шпионом в пользу Франции и Голландии, чтобы вся Европа, а не ее половина вас ненавидела?

— Нет. — Грэшема проигнорировал его замечание. — Следует взять курс прямо на Плимут. При таком ветре английский флот не может выйти в открытое море. У англичан все преимущество — в скорости. Если бы Сидония направился в Плимутскую гавань, англичане не смогли бы сманеврировать и он половину судов взял бы на абордаж. — Он показал на мощные башни на носу и на корме их корабля. Там находились солдаты, способные с большой высоты обстрелять или поджечь палубу неприятельского судна и высадить на него массированный десант.

— Входить в Плимутскую гавань трудно, — заметил Манион. — Можно потерять много кораблей.

— Что значат такие потери, если англичане потеряют половину своего флота? — возразил Грэшем. — Слово теперь за Сидонией.

В огромной каюте герцога Медины Сидонии собрались капитаны и командиры. Они наседали на командующего, излагая свою тактику:

— Мы теперь должны частью нашего флота атаковать Плимут. У нас есть шанс сократить наполовину флот противника и взять его за горло. Это же золотая возможность!

Сидония слушал их с непроницаемым видом, скрывая за ним сильное волнение. Как мог он, человек глубоко сухопутный по природе, принимать решения от имени людей, прекрасно знающих море? Он не мог понять, отчего герцог Пармский не отвечал на его письма, хотя они требовали ответа. Прошло два месяца с тех пор, как Сидония получил от него последнее письмо. У них имелись быстроходные катера, способные доставлять такие письма за несколько дней. Скоро, видимо, придется остановить Армаду. Возможно, у острова Уайт, пока не будут получены точные сведения, что армия герцога Пармского готова к переброске в Англию.

И все же Сидонию смущал не риск. Война всегда связана с риском. Но здесь война велась на море. Его пугало то обстоятельство, что простая перемена ветра или недооценка защищенности Плимута могут привести к потере части вверенных ему лучших испанских кораблей.

— Вход в Плимутскую гавань узок и опасен, — сказал он наконец. — У нас есть строжайший приказ короля вести флот на соединение с армией герцога Пармского, а не просто искать сражений с противником. Соединение с его армией — наша главная и единственная задача. — Это было правдой не считая того, что он сам уже собирался остановить флот то есть нарушить приказ короля. — Поэтому нам надо занять оборону у острова Уайт и, если потребуется, ожидать вестей от герцога Пармского. — Он повернулся к одному из адмиралов-ветеранов, шестьдесят лет водившему корабли в бой, и сказал с улыбкой: — Если мы там остановимся, вы получите ваш морской бой. Имея в виду будущие сражения, я не могу позволить преждевременно истощить наши силы.

Адмирал нехотя согласился с командующим, признав его рассуждение логичным. Все остальные явно остались недовольными его решением. Но Сидония знал: они все — опытные бойцы и испытанные во многих боях патриоты. Они идут в бой во имя Господа, и дело их правое. Разве они не заслужили победу?

В полумиле от флагмана Грэшем напряженно смотрел на море. Шел сильный дождь, вода текла по лицу, и разглядеть что-то было непросто. Но вот он заметил, что катера отплывают от «Сан-Мартина». Значит, решение принято! Через некоторое время Армада начала медленно перестраивать свой боевой порядок. Боевые корабли выстроились полумесяцем, и авангард из самых быстроходных и тяжеловооруженных судов приготовился прийти на помощь туда, где возникнет опасность. Значит, они готовились к обороне! Сидония решил не рисковать, атакуя Плимут, и сосредоточить весь флот в одном месте.

— А помните Кадис? — спросил Манион. Грэшем, конечно, помнил сумасшедшую атаку на порт, который Дрейк не очень-то хорошо и знал, причем тогда капитаны не подталкивали своего командира, а сами старались поспеть за его планами. — Ну, здесь-то малость по-другому. Не знаю, то ли герцогу не нужны ваши советы, то ли испанцам нужен в командиры Дрейк.

Капитан «Золотого оленя» сам не мог бы сказать, почувствовал ли он в большей степени изумление или страх перед мощным противником, когда он впервые заметил огромный испанский флот. Он поспешно передал эти сведения Дрейку.

Дрейк посмотрел на море. С берега испанцев еще не было видно.

Сильный ветер все не утихал и держал английские корабли в гавани. Что, если испанцы пошлют десять — пятнадцать своих лучших галеонов и нанесут удар по английскому флоту прежде, чем он успеет двинуться с места? Проклятие! Вывести из гавани как можно больше кораблей сейчас будет чрезвычайно трудно, а плавное — для такой операции требуется время. А времени у них не было. Дрейк поспешил на пристань, собираясь отдать необходимые распоряжения и лично проследить за тем, как пойдет дело, до того как на горизонте появится тьма испанских кораблей.

Секретарь, находившийся рядом, шепнул ему на ухо:

— Милорд, они начнут действовать достаточно быстро и без вас.

Про себя он подумал: «Без тебя, если ты не будешь бегать и на всех орать, дело пойдет даже быстрее». Он продолжал шепотом:

— У вас есть шанс войти в историю и поднять боевой дух ваших людей, если вы не будете спешить и покажете, будто у вас есть время закончить игру и разбить испанцев. А что вам еще остается делать?

Не отвечая ему, Дрейк повернулся к собравшимся морякам.

— Вытаскивайте корабли из гавани! — крикнул он. — Всех работоспособных людей, кого можно найти для такой работы, гоните на берег. Что до меня… у меня достаточно времени, чтобы закончить игру и разбить испанцев. Ясно?

Ответом ему стал одобрительный рев толпы.

— О Господи! — воскликнул молодой английский моряк, когда туман рассеялся на несколько минут и его взору предстали не менее двухсот испанских кораблей, закрывших весь горизонт, как будто они уже завладели почти всем океаном. — Святая Мария! — Он перекрестился. Ему не удалось скрыть от окружающих страха перед мощным врагом.

Они видели Лизард сквозь тучи, гонимые ветром. Армада шла вперед страшно медленно из-за неповоротливых грузовых судов. А затем Грэшем и Манион увидели английские корабли. Слева от них, между Армадой и берегом, находилась небольшая группа кораблей, а за ней — главные силы флота. Ветер, как назло, оказался попутным для противника. Один из мелких английских кораблей быстро скользил по волнам в сторону испанского флота. Его нарочно и выслали подплыть поближе. С корабля сделали холостой пушечный выстрел, после чего он повернул назад.

— Офицеры — поганцы! — проворчал Манион. — Строят из себя героев и подставляют хороших ребят.

— Что они делают? — изумленно спросил Грэшем.

Группа из семи английских кораблей приблизилась к одному из флангов Армады. Испанцы попытались взять их на абордаж, но те начали маневрировать, уклоняясь от непосредственного столкновения и постоянно держа противника под артиллерийским огнем. Это была просто стычка, как будто борцы-соперники проверяли силы друг друга перед решительной схваткой. Однако тот, кто являлся командиром на этом фланге, повел свой корабль и вспомогательное судно прямо на англичан, позволив им окружить себя.

— Ну, это нарочно, — протянул! Манион. — Англичане подумают, что их можно взять задаром, подойдут поближе, попытаются их взять на абордаж, а второй испанский корабль попробует сделать то же самое с кем-то из англичан. Начнется общая свалка, а испанцам того и надо.

Непрестанная канонада противника.

Она, видимо, практически не причинили ущерба испанскому флоту. Наконец Сидония послал свой огромный флагман на подмогу, и вскоре первый испанский корабль снова оказался в окружении своих судов, а англичане отступили.

— Ну, и кто же выиграл? — озадаченно спросил Грэшем.

— Ничья, — пожал плечами Манион. — Испанцы не могут взять англичан, а англичане не могут близко подойти к испанскому флоту.

Расстояние между большинством испанских кораблей составляло не более пятидесяти метров. Если бы между ними вклинилось английское судно, оно очутилось бы под подавляющим огнем противника, и его неизбежно взяли бы на абордаж.

— Флот ощетинился как еж, — продолжал Манион. — Умно придумано, этого у них не отнимешь. Только ежа все же можно поймать, а вот испанский флот ничем не накроешь.

Они повернули головы, услышав звон колокола, созывавшего моряков на мессу. Оба они заметили какого-то голландца, возившегося с пороховыми бочками на корме. Никто другой, по-видимому, не обратил внимания на странного пушкаря. Они успели заметить зажженную спичку у него в руке, а затем увидели, как он вдруг быстро перемахнул через перила и бросился в воду. Тут его заметил кто-то из офицеров, повернулся в его сторону и открыл рот… Но что он хотел сказать, уже никому не было суждено узнать. Раздался страшный взрыв. Три вспышки последовали одна за другой в мгновение ока. Сначала взорвалась пороховая бочка, которую голландец поставил отдельно от других, затем — три остальные бочки с порохом, находившиеся на корме, и наконец произошел самый мощный взрыв, когда пламя достигло порохового склада на палубе рядом с кормовой башней.

Грэшем и Манион находились в носовой части судна. Оба они, увидев прыжок голландца, повинуясь инстинкту, последовали его примеру и тоже выбросились за борт. Грэшем ощутил ослепительную вспышку взрыва даже с закрытыми глазами и почувствовал, как огромная сила перевернула его в воздухе, словно перышко. Глаза его открылись сами собой, и тут он почувствовал страшную боль в барабанных перепонках — его оглушило взрывом, а затем увидел обломки корабля, разбросанные по воде, и людей, выброшенных в море силой взрыва.

Несколько раз он погружался в воду и пытался подняться на поверхность, и наконец ему удалось вынырнуть. Теперь он ничего не слышал! Грэшем зажал нос большим и указательным пальцами и сделал резкое глотательное движение. Теперь к нему вернулся слух — он услышал вопли раненых и покалеченных. Какой-то человек пытался выплыть, вцепившись в доску. Еще одному оторвало ногу и руку по локоть. Вслед за слухом к Грэшему вернулось и обоняние, и он почувствовал вонь — пахло, конечно, горящим деревом, но был и гораздо более страшный запах — запах жареного мяса. Люди погибали в огне…

— Смотри! — крикнул Грэшем. — Лодка! Лодка с «Сан-Мартина»!

Испанский флот быстро начал операцию по спасению попавших в беду.

Грэшем и Манион, отягощенные мокрой одеждой, старались доплыть до одной из лодок, присланных с флагмана. Они видели, как на лодку пытались втащить чье-то обгорелое тело, но оно сорвалось обратно в воду. У моряка, тащившего это тело на лодку, открылась сильная рвота.

— Должен быть какой-то более легкий путь на этот вшивый флагман, — проворчал Манион, выплевывая изо рта морскую воду, когда влез на спасательную лодку, отвергнув предложенную ему помощь.

Когда наконец они, мокрые и продрогшие, оказались на борту корабля герцога Медины, всю их собственность составляла только их мокрая одежда да по горсти золотых монет в кармане у каждого — они при всем желании не успели бы захватить больше, да и плыть с грузом по морю они бы не смогли. Грэшем протер глаза, отчего их только сильнее защипало — со лба его капала соленая вода. С палубы флагмана он видел тонущий «Сан-Сальвадор», но теперь в беду попал и другой корабль. Там отчего-то сломался бушприт, и упала бизань-мачта, а затем на их глазах вдруг обрушилась и грот-мачта этого судна.

На флагмане кто-то спросил у них и записал их имена, а один моряк предложил им шерстяное одеяло. Так как «Сан-Мартин» занимал центральную позицию, Грэшем заметил группу английских кораблей, следовавших за ними на безопасном расстоянии.

— Вон те два огромных испанских корабля, идущих за нами следом, доверху набиты добычей и всякими сокровищами, — шепотом сказал Грэшем Маниону.

— Ну и что?

— Как ты думаешь, Дрейк видит их в свое волшебное стекло?

Той же ночью Дрейк погасил кормовой фонарь на своем корабле и тайно отправился в погоню, намереваясь захватить испанский корабль «Розарио» и обогатиться на пятьдесят тысяч фунтов. Его кормовой фонарь являлся ориентиром для всего английского флота. На кораблях, следовавших за ним, увидели: фонарь впереди погас, а потом заметили и другой, более тусклый свет. Приняв его за корабль Дрейка, они решили его нагнать. Только на рассвете английские моряки обнаружили: они всю ночь ориентировались на фонарь замыкающего корабля Армады и оказались одни неподалеку от самого мощного флота в мире. Трем английским судам пришлось быстро развернуться и отправиться на поиски главных сил английского флота, весь строй которого был нарушен действиями Дрейка.

Всего несколько миль разделяли один из величайших флотов в истории от английского флота. Судьбы народов теперь зависели от решений полководцев. Грэшем томился от вынужденного бездействия, не зная, куда себя деть. Люди проводили время, развлекаясь игрой в кости, хотя начальство косо смотрело на такие занятия. Манион, сам вырезавший кости из дерева, был способен часами бросать кости, что крайне раздражало Грэшема, уже задолжавшего Маниону несколько тысяч фунтов. В иерархии испанского галеона не нашлось места для англичан-изменников. Здесь не было кают или коек даже для пяти десятков испанских дворян, которые желали плыть на престижном флагмане и создали еще большую скученность на его палубах. Грэшем время от времени располагался на чьем-нибудь свободном месте и, желая отдохнуть от азартных игр, пытался сочинять сонеты. По ночам он обычно спал в окружении других обитателей корабля и часто просыпался. В ночные часы в его голове сложилось нечто вроде простой стихотворной молитвы:

Песочные часы здесь действительно поворачивал юнга каждые полчаса. Дальше продолжалось в том же духе:

Незамысловатое сочинение в духе детских стишков гораздо лучше успокаивало душу, нежели сложные сонеты.

Смена караула происходила каждые четыре часа, и о ней объявляли те же юнги. Но особенно впечатляющей Грэшему казалась вечерняя церемония. Даже Манион умолкал, когда они оба наконец укладывались слать на палубе, съев паек, положенный им на ужин.

Начиналось с того, что юнга приносил на палубу зажженный в вечерних сумерках кормовой фонарь, пока люди готовились к вечерним молитвам. Тоненький, слабый голосок юнги был едва слышен за шумом дождя и воем ветра, но тем трогательнее звучали слова, которые он говорил, очень простые, но имевшие особый смысл именно для людей, соединенных общей опасной судьбой:

Алтарные свечи постоянно приходилось зажигать вновь. Капитан громко возглашал:

— Все ли здесь?

Присутствовавшие обычно утвердительно отвечали хором.

Капитан читал «Храни нас, Господь», и эти слова в его устах звучали немного странно: его лицо в сумерках казалось темным, а не светлым, а глубокий тембр голоса и ритмичная речь непривычными.

Моряки хором читали «Храни нас, Господь», а потом «Богородица Дева, радуйся» и «Верую». На несколько минут знакомые с детства слова объединяли людей, находившихся посреди океана, напоминая им об их общей цели. После вечерней молитвы кормовой фонарь снова уносили на обычное место. Грэшему больше всего запомнились лица этих людей — ясные детские лица юнг, суровые, обветренные лица взрослых моряков, вместе взиравших на мерцающие свечи. Сотни людей, маленьких и взрослых, у каждого из которых был его собственный мир, составляли сейчас единое целое.

На другой день на рассвете в море не было видно ни одного английского судна. Вскоре после того как они с Манионом позавтракали, их вызвал герцог. В роскошно обставленной каюте Сидония сидел за столиком, инкрустированным слоновой костью. Рядом с ним стояли два странно возбужденных офицера с «Сан-Мартина», Диего Флорес, а также уже знакомый переводчик. Не предложив Грэшему сесть, Медина Сидония спросил нейтральным тоном:

— Что случилось с «Сан-Сальвадором»?

— Мы с моим слугой находились на носу судна и видели, как какой-то голландец возился с пороховой бочкой, потом бросил рядом с ней зажженную спичку и нырнул за борт.

— И это все? Человек взрывает собственный корабль и вверяет свою жизнь милости морской стихии?

— Милорд, — нерешительно начал Грэшем, — были кое-какие… слухи.

— Слухи?

— Якобы у испанского капитана была… связь с немкой, женой этого пушкаря. На судне трудно бывает что-то утаить. Вся команда слышала, как этот голландец клялся отомстить капитану. Но они-то думали, что голландец просто нырнет капитана ножом (если вообще не хвастал).

— И что же, эти двое перенесли ссору, случившуюся на суше, на море? Уничтожить корабль и чуть не половину команды! — Герцог пытался осознать поведение людей, совершенно чуждое его воспитанию и морали.

— Не на суше, милорд, — неохотно заметил Грэшем. — Жена пушкаря находилась на борту «Сан-Сальвадора».

— Как это возможно? — Теперь в голосе герцога звучали ноты холодной ярости. — Я же приказал еще в Лиссабоне убрать всех женщин с кораблей на берег! Человек тридцать их нашли и ссадили. Присутствие же женщин на борту во время нашей священной миссии подобно святотатству!

Грэшем не стал сообщать его светлости о том, что было известно всем морякам. Одно из грузовых судов было набито женщинами — женами и походными подружками моряков и в первую очередь солдат. После того как по приказу герцога действительно вышли на берег около тридцати женщин, переодетых мужчинами, их теперь на флоте стало, наверное, вдвое-втрое больше. Моряки привыкли по нескольку месяцев обходиться без женщин, но армейские солдаты не собирались вести монашескую жизнь и таскали своих женщин за собой. Многие из них были просто невенчанными женами солдат, добровольно следовавшими за ними.

— Милорд, если одна женщина остается на флоте из ста тридцати кораблей, это не повод для обвинений, — сказал он. — Скорее, надо удивляться, что это вообще произошло.

Офицеры с «Сан-Мартина» беспокойно заерзали. Они поняли, почему он утаил правду от герцога. Грэшем не испытывал никаких сомнений — они знали всю историю со взрывом до того, как он начал ее рассказывать. Его просто подвергли проверке. «Ты ведь шпион, умеешь разнюхивать, что происходит. Смог ты установить, отчего слетел за борт и едва спасся?» Первую проверку Грэшем выдержал. Сидония наконец предложил ему сесть.

— Расскажите мне, мой юный англичанин, — начал он, — отчего это сегодня на море не видно английских кораблей, еще вчера во множестве следовавших за нами по пятам? Может быть, это какая-то английская стратегия, недоступная пониманию испанцев?

— Мы оставили позади два больших корабля, — ответил Грэшем. — Думается мне, сэр Фрэнсис Дрейк не смог удержаться от попытки захватить такую добычу. Вероятно, он решил настичь один или оба оставленных корабля, после чего либо за ним последовало много английских судов в расчете на грабеж, либо он таким образом расстроил боевой порядок английского флота.

Один из младших офицеров вопросительно посмотрел на своего командующего и, получив позволение говорить, спросил:

— Вы хотите сказать, ваши соотечественники — пираты, более заинтересованные в грабеже, чем в защите своей страны?

— Я не рассматриваю их как своих соотечественников, но они именно таковы, как вы сказали. Они прекрасные моряки, смелые и опытные, но в душе они пираты.

— Расскажите об острове Уайт, — предложил герцог.

— Это большой, плодородный остров, представляющий собой потенциально опаснейшую ловушку для вашего флота.

— Почему вы так полагаете?

Грэшем отметил про себя: герцог Сидония — человек очень умный и, как многие умные люди, пожалуй, тонко чувствующий, но скрывающий свою чувствительность под официальной вежливостью и светскими манерами. Но это не значит, что ему недостает твердости. А кроме того, Грэшем чувствовал, что герцог — человек очень одинокий, и этого не может скрыть никакой внешний блеск.

— Этот остров, — сказал Грэшем, — не имеет стратегического значения. Поскольку он находится поблизости от большого английского порта, от Плимута, ваш флот можно будет там блокировать без особого труда. Англичане не объявят вам генерального сражения, но будут шаг за шагом выводить из строя одну часть вашего флота за другой, ожидая, когда штормы и зимнее ненастье довершат все дело за них.

— А что вы скажете, — продолжал Сидония, — вы, так хорошо знающий Англию и знакомый с герцогом Пармским, — почему он до сих пор не ответил на мои письма?

— Герцог, должно быть, знает о вашем походе от ваших гонцов и от короля, — ответил Грэшем. — Он управляет большой страной, где его административные центры удалены друг от друга. Страна разорена войной, и по ней трудно путешествовать. В Остенде у самых городских стен волки питаются трупами людей. Герцог Пармский, как само собой разумеющееся, принимает, что вы ожидаете от него мобилизации его войск, что он должен готовить свои суда для вторжения в Англию. Он воплотит в жизнь свой окончательный план, когда ваш флот окажется достаточно близко для объединения ваших сил.

— А как вы оцениваете гостеприимство на борту «Сан-Мартина» после того, как вы побывали на борту одного из кораблей Дрейка?

Грэшем подумал: если герцог Медина Сидония еще и не сравнялся с сэром Фрэнсисом Дрейком в искусстве задавать неожиданные вопросы, то, видимо, скоро его догонит.

— Это ново и странно для нас, но в то же время волнует и приносит чувство радости, — отвечал он. — На английских кораблях нет религиозных обрядов. Они, конечно, веруют, но для них наш Господь — чуть ли не ровня им самим. И все же на ваших кораблях есть нечто, меня беспокоящее.

Испанские офицеры напряглись. Последние слова явно пришлись им не по нраву.

— Вы можете говорить свободно, — сказал герцог. По его знаку на столе появились два золотых кубка, наполненных вином рубинового цвета.

«Манион пришел бы в отчаяние, если бы узнал, чего он лишился», — подумал Грэшем, пригубив прекрасное вино.

— Лафеты ваших пушек слишком велики, громоздки, и с ними трудно управляться, — сказал он. — При стрельбе вы привязываете орудия к борту и должны их отвязывать каждый раз, когда приходится его перезаряжать. Ваши команды объединены в час молитвы, но в военных действиях они распадаются на три отдельные группы: офицеры, матросы и солдаты. Солдаты должны заряжать пушки под командованием морского офицера, а после этого они возвращаются к своим обязанностям и готовятся к абордажу. Таким образом, артиллерийский офицер должен созывать их обратно после каждого залпа. Должно пройти целых пятнадцать минут, прежде чем любая из ваших больших пушек будет перезаряжена и снова начнет стрелять.

— А как же на ваших английских кораблях? — спросил герцог, жестом предлагая офицерам сесть. — В чем разница?

— На их английских кораблях, — резко возразил Грэшем. — Я ведь изменник, помните? Так вот, там пушки устанавливаются на коротких лафетах на четырех колесах. Привязь позволяет орудиям довольно свободно перемещаться впереди назад при стрельбе и перезарядке. При каждой пушке есть артиллерийский расчет, который только ею и занимается. Требуется пять минут для того, чтобы перезарядить пушку и вновь открыть стрельбу.

Молчание продолжалось не более минуты.

— Созовите всех ко мне, — приказал герцог. — Поймите меня правильно, — продолжал он, обращаясь к Грэшему. — Вы или очень достойный человек, или своекорыстный изменник, а таких людей я терпеть не могу. Развитие событий покажет, что к чему. И со временем я решу вашу судьбу и определю ваше положение.

— Ну вот мы и остались при своих, — сказал Манион, когда они оба снова оказались на палубе. — Все нас ненавидят.

Шок, который испытала Анна, узнав правду о Грэшеме, изменил что-то в ее душе. Она сама не очень осознавала, что именно произошло, но чувствовала: теперь она уже не сможет продолжать прежнюю жизнь. Карусель придворных празднеств, атмосфера богатого дворянского дома, даже богатые наряды и ювелирные украшения вдруг показались ей чем-то совсем не интересным, даже мишурным и дешевым.

Благодаря тщательно продуманной Грэшемом подготовке ее отъезда она должна была попасть в Дувр и оттуда в Кале гораздо раньше, чем обнаружится, что он сам — испанский шпион. Считая, что лучший способ скрываться — это делать вид, будто ты вовсе не скрываешься, Грэшем всем сообщал, что он из Нидерландов намерен приехать в Кале, там снова встретиться с Анной и возобновить поиски ее жениха. В последние дни перед отъездом она постоянно ощущала беспокойство, объясняющееся, по-видимому, не только ее тоской из-за постигшей ее утраты или же откровениями Грэшема. Ее мучало какое-то смутное, но постоянное чувство неведомой опасности. Откуда оно могло возникнуть? Слуги были с ней приветливы, друзья Грэшема — предупредительны и не оставляли ее своим неназойливым вниманием, поскольку считали своим долгом не забывать о ней.

Конечно, все дело в ее дуэнье!

Особа с кислой физиономией, постоянно сопровождавшая Анну, никогда не улыбалась, молча сидела на одном месте, находясь в обществе Анны, и никогда ни о чем не разговаривала, если не считать ответов на вопросы по делу. Но однажды, когда большая карета выезжала из ворот особняка Грэшема, Анна заметила, как ее дуэнья едва заметно кивнула кому-то и на лице ее появилось слабое подобие улыбки. Выглянув в окошко, Анна заметила двух неизвестных ей мужчин в нарядных ливреях, сидевших у ворот. Они находились на том же месте, когда Анна вернулась, а двое других незнакомцев в таких же ливреях находились там же во время ее следующего выезда.

Слуги в доме Грэшема питали к ней искреннюю преданность, и скоро они узнали: такие ливреи носили люди из дома лорда Бэрли, отца Роберта Сесила. Выходило, за Анной следили люди, связанные с Робертом Сесилом, и в полученной новости для нее не заключалось ничего хорошего. Требовалось проверить и ее подозрения насчет дуэньи. Та взяла отпуск на сутки, собираясь навестить кого-то из больных родственников в Ислингтоне. Чувствуя себя виноватой и стыдясь собственного поступка, Анна очаровала одного из младших конюхов и уговорила его проследить за своей компаньонкой, взяв с него клятву никому об этом не рассказывать. Когда оба они ушли, Анна подождала, когда коридор опустеет, и тихо проникла в комнату дуэньи. Сначала она не увидела там ничего подозрительного, но потом обнаружила небольшой письменный столик у окна с лежащим на нем недописанным письмом, почти уже законченным, прикрытым сверху книгой. Возможно, дописать послание дуэнье помешал приход кого-то из других слуг или нежданного гостя. А в письме сообщалась дата отъезда Анны из Лондона, название ее корабля и даже имя капитана.

А вечером того же дня вернувшийся конюх сообщил Анне: он проследил ее дуэнью до Уайтхолла. Сесил шпионил за ней через эту ужасную женщину, оплачивал шпионку, постоянно находившуюся рядом с Анной. И мог следить за каждым ее движением! Анна почувствовала, как ей вдруг стало холодно. Если Сесил интересовался подробностями ее отъезда, значит, он каким-то образом собирался ее остановить. И все же Анна кое-чему научилась за последние смутные месяцы. Вызвав компаньонку к себе, она заговорила с ней высокомерным тоном, чего та терпеть не могла:

— Я решила перенести день отъезда. Мне сообщили, что корабль отходит раньше. — Конечно, она лгала, но Анна рассудила: если ей удастся разозлить компаньонку, то та может и поверить. — Вещей у меня немного, и я собираюсь уехать завтра, чтобы успеть на корабль вовремя. Ваше присутствие не требуется. Со мною будет эскорт из слуг и две моих служанки.

Компаньонка покраснела, а губы ее стали еще тоньше (если такое вообще возможно). Она вылетела из комнаты, не поклонившись, а лишь ограничившись легким кивком.

Конечно, Анна не делала распоряжений об отъезде. Зато она убедилась: за полчаса до срока, назначенного ею дуэнье, напротив ворот особняка появилось около десяти человек, одетых в ливрее Сесила, из них шесть — на конях. Анна вызвала дуэнью, а также управляющего, попросив того явиться вместе с четырьмя слугами.

— Вы шпионили за мной для Роберта Сесила, — объявила она прямо. Компаньонка дернулась и попыталась выразить протест, но хозяйка пресекла ее попытку. — Это установленный факт. — Она повернулась к управляющему, состарившемуся на службе Грэшему-отцу и Грэшему-сыну и искренне преданному хозяевам. — Простите, мистер Роберт, мне следует вам объясниться, и я с удовольствием изложу вам доказательства шпионажа за мной и за вашим домом в пользу одного из худших врагов вашего хозяина.

— Мне не нужно доказательств, мэм, — отвечал управляющий. — С меня достаточно вашего слова. Что прикажете?

— Ее участь должен решить хозяин по возвращении. — Про себя Анна подумала: «Если он когда-нибудь сможет вернуться». — Пока же пусть ее держат под охраной в помещении, откуда она не сможет бежать, таким образом, чтобы у нее не было ни прямой связи, ни переписки с внешним миром, а в особенности — с домом Сесила.

Управляющий поклонился, и трясущуюся от злости дуэнью увели четверо слуг.

Анна знала: изоляция дуэньи — лишь временная мера. Возможно, в доме имелись и другие соглядатаи. Как только она покинет Дувр, об этом так или иначе дадут знать Сесилу. Но только вот для чего она ему понадобилась? В любом случае следовало найти выход. А выход в данном случае был один: выехать теперь же с группой слуг, причем направиться не прямо на восток к ла-маншским портам, а на юг, где всегда можно нанять лодку, но где никто не будет ее искать. Свой план она воплотила в жизнь виртуозно. Сам Грэшем не смог бы сделать лучше. Они отправились в путь, как только стемнело, и переночевали в гостинице в нескольких милях от Лондона. Через два дня на какой-то захолустной пристани (Анна даже не могла запомнить название этого местечка) она дала значительную сумму денег местному рыбаку, и он рискнул отправиться в Кале на своем суденышке. На судне воняло рыбой, к большому неудовольствию Анны, но с этим пришлось смириться. Она заняла единственную там каюту, а трое ее слуг и две служанки расположились на палубе. И все же Анна чувствовала себя победительницей. Она переиграла своего врага, самого Сесила! И даже без помощи своего молодого опекуна!

Она не знала: в понедельник, 1 августа, после кратковременного затишья снова возобновились военные действия между Армадой и английским флотом. Ей также не было известно, что хозяин рыболовного судна знал о патрулировании испанского флота в этом районе, но надеялся проскочить незамеченным и благополучно достичь французского берега. Он остолбенел, неожиданно увидев возникшие, как по волшебству, испанские военные суда, преследовавшие его суденышко. Ему не приходило в голову, что испанцы с удовольствием захватывали в плен рыбаков, чтобы допросить их и получить нужные сведения.

Анна услышала шум и суету на палубе, а затем — громкую команду, прозвучавшую с ближайшего испанского корабля, — повеление английскому судну остановиться. Через несколько минут изумленные испанские моряки, войдя в каюту, увидали испанскую красотку, которую никак не ожидали там найти. Они доставили ее на большой корабль «Сан-Матео». Пусть капитан решает, что с нею делать дальше.

Наступил вторник, 2 августа. Просоленная одежда Грэшема начала расползаться по швам. Здесь можно было мыться только в морской воде, а многие и вообще не мылись. Грэшем мечтал о чистой, холодной речной воде или о горячей воде в бане, где можно было бы смыть с себя морскую соль раз и навсегда. Питались они тронутыми плесенью галетами, подозрительного вида кусками вяленой рыбы и оливами, состоявшими в основном из косточек, покрытых кожей. О чистоте и опрятности никто не заботился, и на корабле царило зловоние.

…Позже, когда возникали разговоры об Армаде, люди часто обращались к Грэшему с просьбой рассказать о том сражении. Он ведь находился тогда на борту испанского флагманского корабля. «Как это было?» — спрашивали у него, и он отвечал:

— Сплошной хаос. Скука сменилась суетой и смятением. Шум, дым, гром… Одним словом, хаос!

Грэшем полагал ситуацию достаточно простой, хотя многое оставалось неясным перед тем, как Армада стала с боем пробиваться к Кале. Испанский флот сохранял свое построение в форме полумесяца. Число английских кораблей постепенно увеличивалось. Когда начинались стычки, или какой-то из испанских кораблей оказывался в опасности, или же представлялась возможность захватить английское судно, герцог Сидония всегда спешил на выручку со своим «Сан-Мартином».

— Храбрый сукин сын, этого у него не отнимешь, — ворчал Манион, когда испанский флагман направился навстречу группе английских военных судов.

— Он настоящий военачальник, — ответил Грэшем. — И хотя он не моряк по природе, понимает — он должен вести за собой людей личным примером.

На палубе «Сан-Мартина» началась оживленная суета. Солдаты, несколько недель слонявшиеся по кораблю, изнывая от скуки, теперь обрадовались, что им наконец есть чем заняться. Солдаты проверяли ружья и боеприпасы, пушкари готовили к бою орудия.

— Он готовится к прямому сражению с англичанами, — заметил Грэшем. — Для него это единственный шанс нанести им поражение. Но они не подпустят его слишком близко. Они будут держаться на расстоянии и попытаются разнести его корабль на куски.

Грэшему очень хорошо запомнился этот момент. «Сан-Мартин» быстро направился к группе из пяти-шести английских кораблей. Сначала возникло впечатление, будто они сейчас столкнутся с передовым английским судном. Внезапно, видимо, по заранее согласованному плану, английский корабль резко развернулся налево, «Сан-Мартину» также пришлось сделать быстрый разворот. Теперь английские и испанские корабли повернулись друг к другу бортами. Взревели корабельные орудия — «Сан-Мартин» дал бортовой залп по ненавистным англичанам. Манион и Грэшем почувствовали, как палуба задрожала у них под ногами, ощутили запах пороха, а затем горячая волна обожгла их лица. Облако дыма окутало корабль. И вдали, там, где находились английские корабли, едва можно было различить такой же пороховой дым и вспышки выстрелов противника. Корабли англичан появлялись то здесь, то там, обстреливая испанский флот. Однако их обстрел не причинял испанским кораблям сколько-нибудь значительного ущерба. В хаосе сражения трудно было получить полную картину происходящего. Стоял страшный грохот, но корабли двух враждебных флотов по-прежнему располагались очень близко друг от друга.

— Как считаете, ваш герцог знает про Шэмблз? — спросил Манион.

— Я забыл о Шэмблзе, — ответил Грэшем.

Через пять минут он уже поднялся на верхнюю палубу, оттеснив в сторону часового, пытавшегося его остановить. Грэшем поклонился герцогу.

— Я веду бой, — сказал Сидония, не глядя на англичанина. Он с беспокойством следил за артиллерийской перестрелкой. Ему казалось, что испанцы стреляют отнюдь не так быстро, как англичане. Правда, ни одна из сторон пока не нанесла другой ощутимого вреда. — Сейчас время тех, кто сражается сам, а не шпионов, — продолжал он.

— Думаю, сейчас настало время людей, знающих море милорд, — возразил Грэшем. — Так что я должен поделиться с вами своими знаниями. — Манион переводил его слова. Они заинтересовали герцога.

— Слушаю. — Он щелкнул пальцами, и к нему подошел его собственный переводчик.

— Вон там, вдали, — большой английский корабль, — продолжал Грэшем. — Вы послали несколько военных судов, пытаясь отрезать ему дорогу. Но посмотрите, где он находится. Он — под защитой Портлендского мыса. В этом месте приливно-отливная зыбь, скорость которой четыре мили в час и которая может затянуть даже мощный корабль на так называемый Шэмблз — берег в двух милях к востоку от мыса, где вода очень мелкая. Вполне возможно, с помощью этого корабля они надеются заманить как можно больше ваших судов на эти мели.

Герцог с интересом посмотрел на Грэшема. Потом он повернулся к лоцману и быстро заговорил с ним по-испански. Лоцман держался почтительно, но проявлял явное недовольство и кого-то ругал.

— Он говорит, что не знает, о чем вы толкуете, — пояснил Манион, — но что этого, мол, следовало ожидать с такими плохими картами. Он, вишь, не знал, что мы тут остановимся, а потому не подготовился заранее.

— Я отправлю послание на корабли, которых это касается, — сказал герцог, быстро продиктовав что-то своему секретарю. — Я пошлю им предупреждение вместе с вопросом, насколько верно то, о чем вы говорите. Вы останетесь при мне.

Ветер утих, и на трехмачтовых галерах гребцы взялись за весла. Теоретически они давали большим кораблям возможность двигаться самостоятельно и маневрировать. Но огромные весла, каждое из которых поднимали четверо и опускали трое, были уязвимы для пушек. Если ядро разбивало одно-два таких весла, нарушался ритм гребли в целом.

Тогда на трехмачтовых галерах поднимали паруса, но под парусами им было трудно маневрировать.

Тут и там мощные испанские корабли подходили достаточно близко к более мелким английским судам, стремясь взять их на абордаж. На борту флагмана раздавались радостные крики, когда казалось, что испанский корабль взял на абордаж одно из английских судов. Но радость сменялась разочарованием, когда оказывалось, что это была только иллюзия, игра света, а английскому кораблю удалось уйти. Неожиданно английский флагман изменил свою позицию. Видно, заметили кого-то в беде и направились на помощь. Пытаясь разглядеть происходящее вдали сквозь пороховой дым. Манной с Грэшемом наполовину оглохли от грохота. Им приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.

И тут с топ-мачты раздался резкий крик. Новая группа английских кораблей, возникшая неизвестно откуда, атаковала испанские транспорты. Сидония расположил их на востоке, впереди главных сил.

Являлся ли Сидония храбрецом или человеком безрассудным? Он тут же приказал нескольким испанским судам защитить транспорты, однако «Сан-Мартин» последовал за английским флагманом и его ближайшим окружением.

— Что он говорит? — крикнул Грэшем Маниону, наблюдая за командующим.

— Поди разбери! — прокричал в ответ Манион. — Вроде как надеется, что наконец-то начнется настоящий бой.

«Сан-Мартин» устремился вперед. Над ним развевалось знамя, освященное в лиссабонском соборе. Английские корабли, заметив своего единственного преследователя, начали разворачиваться. Солдаты на корабле оживились: вот, наконец-то два адмирала начнут драться между собой как настоящие мужчины!

Первый из английских кораблей неожиданно развернулся бортом к «Сан-Мартину» и дал залп. Пять или шесть пушек с испанского корабля дали ответный залп. Одно из английских ядер обрушило флагшток на испанском флагмане. Трое или четверо испанских солдат упали на палубу убитыми или опасно раненными. Затем английский корабль уступил место следующему, дав ему возможность также повернуться бортом к испанцам.

— Ну вот! — Манион махнул рукой в отчаянии. — Пускай эти гады перестроятся и разнесут нас на части. А мы будем торчать тут — мы же очень смелые!

Лицо герцога оставалось непроницаемым. Английский адмирал не принял его вызова на бой, предпочитая оставаться на расстоянии и обстреливать «Сан-Мартин». Сидония не освободил Грэшема, и он находился в двух ярдах от человека, представлявшего собой самую заманчивую мишень для любого меткого английского стрелка и ввязавшего свой флагман в бой с пятью или шестью лучшими галеонами противника. Герцог все еще не отказался от своего вызова. Интересно, кто сейчас командовал английским флотом — Дрейк? Хоукинс? Фробишер? Сидония надеялся вовлечь его в непосредственное сражение борт о борт со своим флагманом, чтобы заставить в конечном счете англичан вступить в общий бой с превосходящими силами противника, а это был для испанцев единственный шанс победить в схватке.

Грэшем пережил, кажется, самый длинный час в своей жизни. Первоначальное чувство страха (он ведь находился на месте, открытом для обстрела) сменилось любопытством аналитика. Он стал следить за солдатами, суетившимися на палубе или сидевшими на мачтах и время от времени пытавшимися наудачу выстрелить по англичанам. Те же, в свою очередь, периодически стреляли по обитателям испанского флагмана. Потом Грэшем наблюдал за работой пушкарей, возившихся у орудий, следил за тем, как они отводят орудия назад, получают пороховые заряды у юнг, чистят стволы, заряжают орудия порохом, затем выбирают ядра, оценив их калибр на глаз, закладывают ядра в стволы, подкатывают орудия вперед, чтобы возобновить стрельбу, и фиксируют их, привязывая к борту толстыми канатами, от которых саднит даже загрубевшие руки матросов и солдат; затем они наводили орудия на цель, зажигали фитили и подносили их к запалу. А потом раздавался привычный для пушкарей грохот выстрелов. И все это они проделывают привычно, без лишних слов, часто не говоря ни слова… Когда стрельба стихала, тишину нарушал только стук молотков корабельных плотников, делавших мелкий ремонт там, где это требовалось для безопасности корабля. К счастью, дул не слишком сильный ветер, неспособный вызвать опасную качку и крен корабля, а потому ядра практически не могли поразить его ниже ватерлинии.

Прошел час или полтора, пока группа испанских кораблей не подошла вплотную к «Сан-Мартину» и не эскортировала его снова к главным силам флота. Затянувшееся странное сражение заканчивалось, шум боя сменялся обычным шумом моря. Герцог повернулся к Грэшему.

— Они не хотят с нами драться, — просто сказал он. На мгновение вся накопившаяся усталость командующего отразилась на его лице. Он заговорил без переводчика на ломаном, но вполне понятном английском языке. Значит, он понимал и все, о чем они говорили с Манионом. — Они хотят, — продолжал он, — только задержать нас. Я не могу сражаться, не могу и бесцельно стоять здесь, а потому мне остается только идти на соединение.

— Я уверен, герцог Пармский будет ждать вас там, — ответил Грэшем, сам прекрасно понимавший, насколько слабо звучат его заверения.

— Может быть, и так, — заметил герцог. — Только пятьдесят человек об этом уже не узнают.

За день «Сан-Мартин» потерял пятьдесят человек убитыми. Желание герцога Сидонии находиться в центре сражения, вызывая англичан на поединок, превратило его флагманский корабль в самый уязвимый из судов испанского флота. Англичане потрепали испанские транспорты с их конвоем, но эту атаку испанцам удалось отбить.

Испанцы в тот день показали незаурядную дисциплинированность и организованность, действовали слаженно и ритмично, невзирая на яростную канонаду англичан. Испанскому флоту был нанесен всего лишь незначительный ущерб.

— Вы можете спать здесь, на палубе, — произнес герцог. Это было честью. Адмиральская палуба всегда содержалась в чистоте, туда допускались только офицеры, непосредственно подчиненные командующему. К тому же впервые за много дней Грэшем мог спать пусть и на палубе, но зато вытянувшись во весь рост.

— С трехмачтовых галер, как и с других наших кораблей, — продолжал Сидония, — поступило подтверждение ваших слов. Действительно, если бы мы направили туда корабли, их затянуло бы на мель. — Герцог кивнул и удалился, очевидно, в свою каюту. Через несколько минут явился слуга, вручивший Грэшему прекрасно сшитую рубаху и офицерский плащ и сказавший ему несколько слов.

— О чем это он? — поинтересовался Манион.

— Сказал, эта одежда — из запасов самого герцога.

На другой день, в среду 3 августа, Грэшем проснулся с тяжестью в ногах и болью в животе. Видимо, сказывалась дрянная пища, которую они получали на корабле. А главное, он проснулся с чувством страха. Грэшем не знал, есть ли на свете люди, не знающие страха, но сам всегда считал: истинная смелость состоит в победе над страхом, а не в его отсутствии. Но сейчас ему действительно стало страшно. Неужели ему придется провести еще один день под пулями или ядрами врага? Это сильно отличается от единоборства с противником. Куда большая смелость требуется человеку, ставшему живой мишенью при обстреле.

Грэшему даже захотелось помолиться о даровании мужества, но он чувствовал: вряд ли его молитва будет искренней. Но оказалось, в тот день геройства от него не требовалось. Английские корабли предпочитали не подходить близко к испанским и держались на расстоянии, недосягаемом для ядер и пуль. В свою очередь, и они не понесли большого ущерба от испанской канонады.

— Наверно, пороху них на исходе, — предположил Манион, уже сделавшийся военным переводчиком Грэшема. — Правительство скупое, отпускает мало, а береговые города небось хотят приберечь порох и ядра для себя на случай, если испанцы там высадятся. Англичане стреляют слишком быстро, вот и не хватает пороха, ядер и всего прочего.

А потом наступил штиль, и оба враждебных флота стояли в бездействии. Корабли могли передвигаться со скоростью, не превосходящей скорости течения, около полумили в час.

4 августа английская флотилия расположилась у входа в Солент, намереваясь противодействовать любым попыткам испанцев высадить войска. Сильный ветер, подувший с побережья, заставил английские суда сместиться к северному флангу испанского флота. Снова начались перестрелки. И так как ветер стих, облака дыма повисли над кораблями.

— О Господи, опять началось! — воскликнул Манион. Видимо, он испытывал те же чувства, что и Грэшем.

Ветер, как будто дразня людей, то начинал бушевать, то совершенно стихал. «Сан-Мартин» в этот раз противостоял самому большому кораблю английского флота. В какой-то момент испанцам показалось, будто они подбили английское судно. На флагманском корабле началось настоящее торжество, когда английский корабль спустил лодки на воду и стал медленно отходить в сторону. С испанских военных судов раздались первые залпы, артиллерийские командиры громогласно приказали своим людям перезаряжать пушки. Но неожиданно на английском корабле подняли все паруса и на большой скорости оторвались от испанского флота. Преследовать английский корабль, принимая во внимание его скорость, было бесполезно. Теперь битва приняла спорадический характер. Тут и там возникали перестрелки.

— У них что, план такой? — крикнул Грэшем, обращаясь к Маниону. — Смотри, нас оттесняют от Солента, лишая всякой возможности высадиться на берегу.

— Следующая остановка — порт Кале! — усмехнулся Манион. Действительно, кроме Солента, Армада могла теперь остановиться только в этом французском порту, известном бурным течением, мелями и штормами. — По-моему, так получилось случайно. Дул бы сейчас нормальный ветер — он бы все равно туда подошел. Поганый ветер все решает за испанцев! Ну, все же нам ведь мог быть гораздо больший вред от этого чертова английского корабля-верзилы.

Это было правдой. «Сан-Мартин» после перестрелки с несколькими большими кораблями противника получил лишь незначительные потери.

— Ну вот, — прокричал Манион на ухо Грэшему, — они что, хотят повторения старой истории? Так и ко дну пойти можно!

Грэшем ничего не ответил. То, что он понял, заставило его подняться наверх к герцогу. Лицо Сидонии, как обычно, выглядело бесстрастным. Почти рядом с тем местом, где он стоял, как сразу заметил Грэшем, в палубные доски попала мушкетная пуля. Может быть, сам герцог, занятый тревожными мыслями, даже не обратил на это внимания. «Интересно, спал ли он ночью?» — подумал Грэшем. Поклонившись герцогу, он произнес:

— Милорд, мы дрейфуем на восток. Там, впереди, есть место, которое англичане называют Оуэрз, — мели и скрытые подводные скалы. Англичане ведут нас на них.

Герцог посмотрел вперед на волновавшееся море. На флагмане, конечно, имелся свой лоцман, а он наверняка руководствовался маршрутным указателем — описанием разных курсов, ориентиров для входа в гавани, опасных мест — на основании сведений, полученных от моряков. Правда, многие лоцманы презирали такие указатели, но таким образом они просто скрывали неумение читать.

Герцог вежливо кивнул Грэшему и дал приказ выстрелить из пушки, дав сигнал флоту. «Сан-Мартин» повернул на юг.

— А вы хотели бы быть нашим лоцманом? — Грэшему сначала показалось, что он ослышался. Не шутка ли это? — В конце концов, вы уже дважды выполняли эту роль.

— Милорд, мои знания мне не принадлежат, — ответил Грэшем. — Мой слуга плавал здесь, когда был ребенком. Увы, и его знания заканчиваются за пределами южного побережья.

Бой практически закончился. На адмиральскую палубу взошли два офицера, поклонились и стали что-то докладывать герцогу.

— «Они вне досягаемости для обстрела», — перевел Грэшему Манион.

— Пока еще не начались настоящие трудности, — шепотом сказал Грэшем. — Часть кораблей вела напряженный бой, а другая не сделала ни одного выстрела. Если распределить оставшиеся боеприпасы, то их хватит на два-три дня. А потом…

У бойцов всегда есть свои особенности жизни и выживания. Они привыкают и к недосыпанию, и к тоске или страху, и к нездоровой пище. Те, кому везет, умеют постоянно сосредоточиваться на самом главном, отсекая или подавляя страх, боль и тревогу. Те, кто к этому не способен, не могут жить сносно. Каждый день им кажется, их вот-вот убьют, и каждый рассвет для них наступает в ожидании новых бедствий.

— Вот интересно, — заметил Манион, когда они вечером ложились слать на палубе, — я о вас многого не знал, думал, что вы просто ученый, ну, и все такое. Много ли надо, чтобы вывести вас из равновесия. — Грэшем, укрывшись плащом, предложил вторую половину этого «одеяла» Маниону.

— Я совсем выйду из равновесия, только если буду слишком долго тебя нюхать, — ответил он. — Постарайся не дышать на меня, когда я сплю.

В пятницу, 5-го, и в субботу, 6 августа, на «Сан-Мартине» шла дружная работа. Матросы подняли на грот-мачте новый парус взамен порванного во время боя. Ныряльщики, худощавые, жилистые люди, наделенные огромной выносливостью, заделывали пробоины, находившиеся ниже ватерлинии. Насосы постоянно откачивали воду в разных местах. Грэшем встал спозаранку, разбуженный храпом Маниона. Он отправился в носовую часть судна, чтобы справить нужду, а когда возвращался назад, его тронул за плечо слуга герцога и пригласил следовать за ним.

Герцог стоял в окружении нескольких офицеров и смотрел туда, где находился следовавший за ним по пятам английский флот. Он то ли очень рано встал, то ли вообще не ложился.

— Сегодня вы, может быть, спасли наш корабль, — сказал герцог. Он обычно говорил, не повышая голоса, но от него исходила такая властная сила, что матросы и солдаты вполне искренне признавали его авторитет.

— Благодарю вас за такую оценку, но не уверен, что дело обстоит именно так, — отвечал Грэшем. — Ваши наблюдатели сами вполне могли заметить Оуэрз вовремя, а кто-то из лоцманов, очевидно, умеет правильно читать маршрутный указатель.

— Ваша наблюдательность делает вам честь. Вы ведь понимаете, что я вам не доверяю? — Последние слова герцог произнес мягко, без нажима.

— Никто не любит шпионов, милорд, — заметил Грэшем. — Да и откуда вам знать, вдруг я только и жду случая, чтобы перебежать обратно к англичанам, и могу нарочно дать вам вредоносный совет?

— В самом деле? — спросил герцог.

— Я надеюсь, что я работаю не ради Англии или Испании, а ради мира, — сказал Грэшем.

— Величавые притязания, — заметил Сидония. — И даже если это правда, кто сказал, что мир — наше естественное состояние? Разве мы не кричим, когда впервые приходим в этот мир? Разве моровые язвы, обычные болезни, боль от утраты близких, несчастная любовь не разрушают нормальную жизнь как богатых, так и бедных? Разве Господь по промыслу своему не поселил нас в мире, в котором жить означает страдать? И единственное свойство настоящих людей — готовность рисковать жизнью ради правого дела.

— Это действительно так, милорд, для тех из нас, у кого есть мозги в голове, для тех, для кого не существует проблемы голода и у кого много времени, чтобы подумать о смысле жизни, и тогда, может быть, нам дано будет постигнуть святость Христа и его учения.

— Вы говорите «нас»? — Герцога, как представителя древнего рода, слегка шокировало то, что его поставили в один ряд с незаконным сыном лондонского купца.

— Потому, милорд, что, как незаконный сын, я бродяжничал на улицах Лондона вместе с теми, у кого нет времени думать о жизни, а в поместьях моего отца встречался с деревенскими мужиками, которых нельзя назвать людьми в полном смысле и которых просто используют как рабочие инструменты. Герцог Медина Сидония хорошо знает — люди не равны.

— Господь не создавал всех людей равными, с их точки зрения. Он создал их всех равными перед Ним. — Герцог дал понять — он считает разговор законченным. — Нет ничего легче, чем проявлять сочувствие к бедным.

Грэшем подумал: герцог, должно быть, с уважением относится к душам всех людей, в том числе тысяч своих крестьян, но, полагал Грэшем, уважение к душе человека не обязательно означает признание его равным себе. Он продолжал:

— Легко забыть, что бедняки хотят жить, как и мы, также знают боль. — Он, видимо, забыл: герцог только что сам говорил ему о чем-то подобном. — Бедняков только легче использовать в качестве пешек в чудовищных властных играх. Я солгал своим испанским хозяевам. Я говорил, будто делаю все ради веры, но это неправда. Меня не интересует то, что королева Елизавета — еретичка. — Герцог слегка поднял брови. Не слишком ли разоткровенничался Грэшем? — Но меня волнует, — продолжал он, — что у нее нет наследников. Королева-девственница понимает: пока только она удерживает свою страну от гражданской войны, ее окружение будет всеми силами беречь ее жизнь. Но ее не волнует, что станет со страной после того, как ее самой не станет. А я думаю… Мне кажется, тогда и начнется гражданская война. Есть кучка сомнительных претендентов на трон… Взять хотя бы шотландского короля, сына Марии Шотландской, казненной нами. Но Шотландия — старый враг Англии. Есть глупая, вздорная баба Арабелла Стюарт, с королевскими претензиями, но без головы. Ну и наконец, еще один наш старый противник — король Испании. Я сам предпочел Испанию потому, что верю: Испания имеет достаточно власти, чтобы обуздать всю эту свору безответственной знати, подчинить и шотландского короля, и Арабеллу. Я верю — ее могущество обеспечит Испании победу. А для простых крестьян и их жен, чья главная забота — накормить их детей, так ли важно, будет ими править протестантская королева или католический король? Думаю, вовсе не так важно. Для них важно, чтобы установился мир, чтобы солдаты не вытаптывали их поля, не убивали их самих и их детей. Я решил — Испании необходимо победить в этой войне. А отсюда вытекали и остальные решения. Вот почему я выбрал Испанию, милорд. — Он поклонился герцогу. — Я выбираю свой путь не ради веры. Просто на этом пути будет гибнуть меньше людей.

— Вам не найдется места в новой Англии, — промолвил герцог после недолгого молчания, — даже если мы действительно завоюем ее. Ведь тогда власть будет в руках испанцев по происхождению. Вас поблагодарят и забудут. Вы будете в стороне.

— Очевидно, так и будет, милорд. Но я мало ценю жизненные блага, а тем более почести.

— У меня есть поместье в Андалусии, — задумчиво сказал герцог. — Земли там прекрасно обработаны крестьянами, работающими на них веками. На меня они смотрят как на наместника Господа на земле. Имение стоит мне больших денег, но земля платит за заботу сторицей. А какой удивительный аромат царит в апельсиновых рощах! Имением управляет человек умный, но порочный… Вы бы согласились в будущем управлять моим поместьем? Конечно, со временем будут всякие приемы при дворе. Но они, конечно, не дадут вам возможности занять высокие посты. А там вы будете жить на древней, мирной земле, вставать по утрам и вдыхать чистый воздух среди садов.

В воинственные времена, во времена общей борьбы и страданий, вдруг прозвучали простые, человечные слова. Грэшем почувствовал, что на глазах его появились слезы, но не досадовал на себя за непростительную слабость.

— Благодарю вас, милорд, — отвечал он. — От всей души! Но прежде чем думать о небесах Андалусии, мне надо разделаться с адом Ла-Манша.

Герцог от души рассмеялся, услышав ответ. Его смех открывал для Грэшема новые черты в характере этого человека.

— Вы правы, сейчас поправив меня. Молодость напомнила старости — не следует предаваться несбыточным мечтаниям. — Он встал. — Мы ведь сможем разбить ваш английский флот, не так ли?

— Нет, милорд, — прямо ответил Грэшем. — Английские корабли более быстрые и маневренные. Вы можете победить их только в ближнем бою, а они на это не пойдут, несмотря на все ваши смелые вызовы. Но вы вполне можете соединиться с герцогом Пармским и встать между его судами и английским флотом.

— Надеюсь, с Божьей помощью мы так и сделаем, — тихо произнес герцог. — Но отчего же герцог Пармский не отвечает мне?

На следующее утро герцог Сидония получил сводку: сто шестьдесят семь человек убито, двести сорок один ранен. Конечно, для Армады это были очень небольшие потери. Она потеряла также два корабля. Испанский флот выдержал четыре атаки противника. Почему же Грэшем ощущал горечь поражения?

В пятницу утром Сидония отправил еще один связной катер в Дюнкерк, умоляя герцога Пармского прислать ему боеприпасов и несколько небольших судов для вторжения в пределы, контролируемые английским флотом. Но больше всего он просил назначить место и время встречи между Армадой и его армией. В пять часов вечера в поле зрения испанцев появился Кале.

Лоцман с одного из португальских галеонов заявил: необходимо встать на рейде здесь. По словам лоцмана, если продолжать идти вперед, течение понесет Армаду через пролив в Северное море, в сторону от Англии. Его пожелание выполнили.

Английский флот также сделал остановку на безопасном расстоянии, получив подкрепление в виде тридцати кораблей. Наступила тяжелая пауза.