"Фридрих Незнанский. Марш Турецкого, или 50 шагов следователя по особо важным делам ("МАРШ ТУРЕЦКОГО") " - читать интересную книгу автора

убрать. Нами был разработан план его убийства. Для этой цели мы привлекли
боевиков из организованной преступности. Было решено, что Зимарина прикончат
на даче из автоматов типа "калашников", хотя я, в свою очередь, предлагал
лично застрелить его из прицельной винтовки. Но скорой реализации нашего
плана помешало одно обстоятельство.
Между мною и Бабаянцем в последнее время возникли разногласия по поводу
дележа сумм. Последний заявил, что я обделяю его, поскольку его роль в
отмазке теневиков стала значительно выше моей. В одной из последних ссор
Бабаянц ударил меня, угрожал физической расправой и даже убийством. Мне
сообщили, что он самовольно договорился с людьми из другой преступной фирмы.
Они обещали меня убрать в течение недели..."
К прыгающей букве "у" прибавилась покосившаяся "ф" кто-то печатал это
чудовищное признание на его, Турецкого, пишущей машинке фирмы "Оптима". От
раздражения и злости на сидящих перед ним обалдуев он пропустил начало, стал
читать с середины первого листа, где обнаружил фамилию Бабаянца. Он все
хотел заглянуть в начало первой страницы, но не знал, как это сделать, стал
психовать и поэтому плохо улавливал смысл написанного.
"...Я пожаловался пахану нашей корпорации, и наше с Бабаянцем дело
стало предметом разбирательства на Суде чести. Бабаянцу за его проделки был
вынесен смертельный приговор. В виде последнего слова ему было разрешено
извиниться предо мною, но он это сделать отказался. Приговор привели в
исполнение на моих глазах: Бабаянца живого стали колоть ножами, залили в пах
горячего воска. Затем прибили гвоздями к стене. Происходило это в одном из
загородных помещений, которое при необходимости я могу указать...
...Совесть моя не выдержала, я испугался, что банда может и со мною
расправиться, как с Бабаянцем, и в день намеченного убийства прокурора
Москвы Зимарина я решил обратиться к его заместителю Амелину с покаянным
заявлением. Вышеизложенные показания даны мною по доброй воле, без
принуждения, я их полностью подтверждаю..."
На этом чистосердечное признание заканчивалось. И не было никакой
надобности заглядывать на первую страницу, потому что под всей этой
кошмарной несусветицей стояла его, Турецкого, собственноручная подпись.
Холодея от содеянной его товарищами подлости, он задавал
один-единственный вопрос: "Зачем вы это все состряпали, зачем?!"
Кроме его "чистосердечного признания", которого он никогда не писал,
ему дали прослушать магнитофонную запись его разговора с Бабаянцем, которого
он никогда не вел. И от этого непонимания зачем?! он повел себя неразумно:
попросив снять наручники якобы для того, чтобы покурить и успокоить нервы,
он запустил пачкой бумаг в лицо зампрокурора Амелина и угодил магнитофоном
по скуле "важняка" Чуркина. Последние же повели себя странным образом.
Вместо того, чтобы составить протокол о хулиганских действиях подозреваемого
Турецкого, они вызвали конвой для препровождения его в камеру. Последнее,
что увидел Турецкий перед тем, как конвойные выволокли его в коридор, было
лицо Чуркина: держась за разбитую скулу, "важняк" усмехался.
Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он оказался в этой
камере, где на сломанных нарах не было постельного белья, из рваных матрасов
высовывалась черная вата, в раковине и унитазе стояла ржавая вода, дверное
окошечко для подачи пищи наглухо закрыто металлическим бруском, на полу
валялась дохлая крыса. Кровь била ему в голову, пульсировала в висках, и это
не давало ему никакого шанса сосредоточиться, предметно задуматься о