"Путь-дорога фронтовая" - читать интересную книгу автора (Вашенцев Сергей Иванович)

Даже самый малый подвиг — подвиг!

Фронтовая поговорка

Глава тринадцатая

Погода была скверная. Как бы опечаленное долгой войной, небо падало на землю дождем, перемешанным со снегом. Чтобы представить себе дорогу, по которой ехали наши путники, следовало бы взять какую-нибудь знакомую реку, вроде Клязьмы, свалить в нее соответствующее количество глины и песка, все это как следует размешать (например, сотней тысяч автомобильных колес) и потом посмотреть, что получится. А получилась дорога-река, до краев наполненная жидкой грязью. Ввиду ее почти полной непроходимости предприимчивые шоферы пролагали параллельно ей новые дороги, прямо по полям. Количество таких импровизированных дорог доходило на некоторых участках до двадцати, образуя такую невероятную по ширине автотрассу, что и вообразить трудно. На всех двадцати дорогах буксовали машины. Володя со свойственной ему решительностью попытался образовать двадцать первую дорогу, но сразу же застрял на ней и стал поспешно выбираться на двадцатую. По ней-то он и повел машину со скоростью пожилой черепахи.

Однако оптимизм не покидал Володю, несмотря на все трудности пути. Его изречения были одно жизнерадостнее другого.

— Голубчик Володя, а не лучше ли нам ехать по основной дороге? — предостерег руководитель бригады. — Мы, в сущности, едем по полю, а оно, возможно, заминировано.

— Мины! — пренебрежительно ответил Володя. — Кому они страшны в такую сырость?

— Так мины не взрываются в сырости? — переспросил Петр Петрович. — Вы, оказывается, все знаете. А я, представьте себе, думал, что они взрываются в любую погоду.

Володя только покачал головой, не удостоив ответом Петра Петровича. Он бесстрашно перебрасывал машину с одной дороги на другую, петлял по всем двадцати путям и выжимал все силы из запыхавшейся эмки. Кое-где ее приходилось подталкивать. Толкачами, естественно, были Петр Петрович и Иван Степанович. Выбравшись из машины, они со всеми предосторожностями огибали ее, заходили в тыл и дружно толкали ее по знаку Петра Петровича, который при этом приговаривал:

— Нажмем, голубчик! Ну, раз, два, три…

Запыхавшиеся артисты нагоняли машину, по возможности счищали грязь с обуви, садились в нее, мечтая, что дальше дорога будет лучше и они отдохнут. Увы! Не проезжали и ста метров, как машина опять останавливалась, застряв в липком месиве. Снова надо было выходить и толкать ее.

Такие группы людей, толкавших легковые и грузовые машины, были видны повсюду. Группы были неодинаковы, численность их колебалась от двух-трех человек до десяти и более, в зависимости от марки машины и числа пассажиров. Солдатские сапоги и шинели, в которые было одето большинство боровшихся со стихией людей, могли

стерпеть любую грязь и погоду. Но каково было калошам Ивана Степановича или ботам Петра Петровича, если уровень грязи колебался от четверти метра до полуметра? Хорошо еще, что артистам выдали шинели, а то бы от их штатской одежды ничего не осталось.

Во время одной из вынужденных остановок, когда Петру Петровичу и Ивану Степановичу вновь пришлось вылезать из машины и энергично сдвигать ее с места, они услышали слева оглушительный взрыв и увидели подброшенное в воздух колесо грузовой машины и фонтаны грязи, поднявшиеся высоко вверх.

Петр Петрович уставился недоуменно на Ивана Степановича, чье невозмутимое спокойствие ничуть не было поколеблено.

— Что такое? — пролепетал он.

— Мина! — лаконически ответил Иван Степанович.

— Но ведь мины в сырости не взрываются.

Чуть заметная усмешка тронула губы Ивана Степановича.

— Кто вам сказал, что мины не взрываются в сырости? — спросил он.

— Володя сказал, — сослался Петр Петрович на непререкаемый авторитет шофера.

— Так вы и спросите у Володи! — ядовито произнес Иван Степанович.

Но разъяснения получить не удалось. Их эмка неслась, словно гонимая стихийной силой. Удивительное явление! Взрыв мины как будто освободил скрытые запасы энергии во всех машинах, они вдруг рванулись вперед, преследуемые своими пассажирами. Петр Петрович и Иван Степанович тоже тщетно догоняли свою машину. При этом Петр Петрович, усиленно меся грязь, пытался найти объяснение, почему эмка, которую они только что не могли сдвинуть с места, после взрыва мины пошла сама и даже ускакала далеко вперед. Как ни ломал он голову, найти объяснения этому удивительному явлению не мог.

Не мог Петр Петрович найти объяснения и второму явлению: почему взорвалась мина, если в сырости мины не взрываются? Догнав наконец машину и усевшись в нее, Петр Петрович попытался получить объяснение у самого Володи.

— Вы говорили, голубчик Володя, что мины в сырости не взрываются, — сказал он с возможной мягкостью. — А мы только что наблюдали взрыв мины.

Володя ответил вопросом на вопрос:

— А почему я еду по самой последней колее?

— В самом деле, почему, голубчик?

— То-то и оно — почему!

Петр Петрович недоуменно глядел на него.

— Я в самом деле не догадываюсь почему, — виновато проговорил он.

— Где взорвалась мина? — вновь спросил Володя и ответил сам; — Почти у главной дороги. Может, на пятой или на шестой колее. Понятно?

— Н-не совсем…

— И понимать нечего, — изрек Володя. — Всем известно, немцы порядок любят. Зачем они будут разбрасывать мины где попало. Они их разбрасывают на дороге. А здесь поле. Русскому человеку все равно что поле, что дорога. Вот почему я и еду здесь. Немцам разве понять, что мы можем и по полю ездить. Они привыкли по дорогам. На то они и немцы! — полупрезрительно сказал он.

Пока Володя рассуждал таким образом, эмка въехала в такую великую грязь, что выбраться из нее не было никакой возможности.

Надо было что-то предпринимать. Раскрыв дверцу машины, Петр Петрович сейчас же зачерпнул полные боты грязи и, так как исправить ничего уже было нельзя, оставил все предосторожности и стал ходить по воде, как по суше. Продвигаясь таким образом, он достиг островка, который возвышался метра на два. На вершине его горел костер, разожженный шоферами и их пассажирами-солдатами. Возможно, холмик являлся старинной могилой, где похоронен князь или кто-нибудь в этом роде. Настроение сидевших у костра было не очень веселое. Перекрестный допрос, учиненный Петром Петровичем, установил действительно мрачную картину: чуть ли не на всем протяжении до Умани буксовало множество машин, большая часть их израсходовала весь запас горючего и стояла без движения. Поэтому добраться в ближайшие дни до Умани не было никакой возможности. Петр Петрович закинул удочку насчет походной кухни. Ответ был неутешителен. Поблизости никаких кухонь не действовало, каждый находился на своем коште. Но, узнав, что в эмке едут артисты, солдаты и шоферы, которые тоже были солдатами, выразили желание поделиться с ними чем могли. С уважением они глядели на старого актера в нескладной шинели и старомодных ботах, который, несмотря на свой преклонный возраст, делил с солдатами их судьбу. Они охотно уступили ему место у самого костра, устроив сиденье из ящика, предназначенного на топливо. Куда-то побежали, что-то принесли. Боже, сколько даров от чистого сердца — хлеб, сало, даже сахар для Катеньки. «Куда столько? Куда?» — махал руками Петр Петрович. Несмотря на его протесты, продукты были сложены в машину. Те же дружеские руки, которые доставили продукты, подхватили Катеньку, и она была перенесена на сушу, не замочив ботиков. Ивану Степановичу тоже помогли добраться до костра. Володя ждал, что и ему помогут, и долго не выходил из машины, поглядывая в сторону островка, потом с недовольным видом вылез и присоединился ко всей компании, заняв место у огня.

Подвешенный над костром котелок с чаем вскоре закипел. Появились жестяные кружки. Артистам тоже дали по кружке, включая и Володю. Он принял кружку с таким видом, как будто делал одолжение. Артисты с наслаждением грелись чаем. А кто побывал на фронте, тот хорошо знает, какое блаженство выпить кружку чаю, да, кружку пустого горячего чаю!..