"Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое" - читать интересную книгу автора

фальшивомонетчиком; уличить, например, в том, что я намеренно-умышленно
закрывал глаза на шопенгауэровскую слепую волю к морали в ту пору, когда я
уже ясно различал в делах морали, а также что я обманывал себя насчет
неизлечимого романтизма Рихарда Вагнера, как если бы он был началом, а не
концом; а также насчет греков, а также насчет немцев и их будущности - и,
может быть, наберется еще целый длинный список этих "также"? - Но допустим,
что все это так, что во всем этом можно с полным основанием уличить меня;
что же вы знаете, что можете вы знать о том, сколько хитрости
самосохранения, сколько разума и высшей предосторожности содержится в таком
самообмане - и сколько лживости мне еще нужно, чтобы я мог всегда сызнова
позволять себе роскошь моей правдивости?.. Довольно, я еще живу; а жизнь уж
так устроена, что она основана не на морали; она ищет заблуждения, она живет
заблуждением... но не правда ли? я опять уже принялся за свое, начал делать
то, что делаю всегда, - я, старый имморалист и птицелов, - говорить
безнравственно, вненравственно, "по ту сторону добра и зла"? -
2
- Так, однажды, когда мне это было нужно, я изобрел для себя и
"свободные умы", которым посвящена эта меланхолично-смелая книга под
названием "Человеческое, слишком человеческое"; таких "свободных умов" нет и
не было - но, повторяю, общение с ними было мне нужно тогда, чтобы сохранить
хорошее настроение среди худого устроения (болезни, одиночества, чужбины,
acedia, бездеятельности); они были мне нужны, как бравые товарищи и
призраки, с которыми болтаешь и смеешься, когда есть охота болтать и
смеяться, и которых посылаешь к черту, когда они становятся скучными, - как
возмещение недостающих друзей. Что такие свободные умы могли бы
существовать, что наша Европа будет иметь среди своих сыновей завтрашнего и
послезавтрашнего дня таких веселых и дерзких ребят во плоти и осязательно, а
не, как в моем случае, в качестве схем и отшельнической игры в тени - в этом
я менее всего хотел бы сомневаться. Я уже вижу, как они идут,
медленно-медленно; и, может быть, я содействую ускорению их прихода,
описывая наперед, в чем я вижу условия и пути их прихода? - -
3
Можно предположить, что душа, в которой некогда должен совершенно
созреть и налиться сладостью тип "свободного ума", испытала, как решающее
событие своей жизни, великий разрыв и что до этого она была тем более
связанной душой и казалась навсегда прикованной к своему углу и столбу. Что
вяжет крепче всего? Какие путы почти неразрывны? У людей высокой и избранной
породы то будут обязанности - благоговение, которое присуще юности, робость
и нежность ко всему издревле почитаемому и достойному, благодарность почве,
из которой они выросли, руке, которая их вела, святилищу, в котором они
научились поклоняться; их высшие мгновения будут сами крепче всего связывать
и дольше всего обязывать их. Великий разрыв приходит для таких связанных
людей внезапно, как подземный толчок: юная душа сразу сотрясается,
отрывается, вырывается - она сама не понимает, что с ней происходит. Ее
влечет и гонит что-то, точно приказание; в ней просыпается желание и
стремление уйти, все равно куда, во что бы то ни стало; горячее опасное
любопытство по неоткрытому миру пламенеет и пылает во всех ее чувствах.
"Лучше умереть, чем жить здесь" - так звучит повелительный голос и соблазн;
и это "здесь", это "дома" есть все, что она любила доселе! Внезапный ужас и
подозрение против того, что она любила, молния презрения к тому, что звалось