"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Рихард Вагнер в Байрейте"" - читать интересную книгу автора

должную степень сострадания, ужаса и удивления, развивается способность
учиться, весьма необычайная даже для немцев, этого истинно учащегося народа;
с этим новым увлечением выросла и новая опасность, гораздо большая, чем
опасность беспочвенной, непостоянной жизни, влекомой во все стороны
беспокойной мечтой. Из новичка, пытающего свои силы, Вагнер превратился во
всестороннего мастера музыки и сцены, в отношении всех технических основ той
или другой он стал изобретателем и творцом. Никто не будет оспаривать, что
он дал высший образец искусства великой декламации. Но он достиг еще
большего, и для этого более, чем кто-либо другой, он должен был трудиться
над изучением и усвоением высшей культуры. И как он это делал! Радостно
смотреть на это; все это прирастает к нему, врастает в него, и чем больше и
труднее постройка, тем сильнее он напрягает тетиву своего упорядочивающего и
властвующего мышления. И тем не менее редко кому был так труден доступ к
наукам и искусствам, и часто он должен был импровизировать пути к ним.
Обновитель простой драмы, разгадчик положения искусства в истинном
человеческом обществе, поэтический истолкователь прошедших жизневоззрений,
философ, историк, эстетик и критик, мастер слова, мифолог и мифотворец, -
Вагнер впервые объял величественное и огромное древнее создание и запечатлел
на нем руины своего духа. Какое обилие знаний он должен был собрать и
сосредоточить, чтобы подняться на такую высоту! И однако эта масса не
подавила его воли к действию, и никакая пленительная деталь не отвлекла его
в сторону. Чтобы получить представление о его необыкновенной деятельности,
возьмем для примера как великий контраст - Гете. В своем знании и учении
Гете подобен разветвленной речной сети, которая, однако, уносит не всю свою
силу в море, но теряет и рассеивает на своих путях и извилинах по меньшей
мере столько же, сколько приносит с собой к устью. Правда, такое существо,
как Гете, содержит и дает больше радостного; на нем лежит печать чего-то
кроткого и благородно расточительного, тогда как сила и бурность
вагнеровского движения может испугать и отпугнуть. Пусть боится, кто хочет;
мы же можем стать лишь отважнее при виде героя, который даже в отношении
современной культуры "не научился бояться".
Так же мало научился он искать успокоения в истории и философии,
черпать из них то, что в них есть волшебно умиротворяющего и отклоняющего от
действия. Ни творящий, ни борющийся художник не были отвлечены в нем учением
и образованием от предуказанного им пути. Как только им овладевала
творческая сила, история превращалась в его руках в мягкую глину. Тогда он
сразу становится к ней в другие отношения, чем всякий ученый; так грек
относился к своему мифу, когда он перерабатывал и создавал его, правда - с
любовью и некоторым трепетным благоговением, но все же пользуясь верховным
правом творца. И именно потому, что она была ему еще покорнее и послушнее,
чем всякая греза, он мог влагать в отдельное событие типичность целых эпох и
достигать этим путем правдивости изображения, недоступной историку. Где были
так переданы в образах плоть и дух рыцарского средневековья, как это сделано
в "Лоэнгрине"? И не будут ли говорить "Майстерзингеры" отдаленнейшим
временам о германском духе, даже больше чем говорить, - не будут ли они
самым зрелым плодом этого духа, который всегда стремится преобразовывать, а
не разрушать и, несмотря на свое широкое довольство, не разучился испытывать
благородную неудовлетворенность, влекущую к делу обновления?
Именно такого рода неудовлетворенность все снова и снова вызывали в
Вагнере его занятия философией и историей. Они служили ему не только оружием