"Николай Никандров. Любовь Ксении Дмитриевны " - читать интересную книгу автора

из угла в угол по комнате.
- А как я старалась бы, Гаша, быть вам полезной! - проговорила она
мечтательно и остановилась посреди комна ты с вдохновенным лицом. - Я не
только смотрела бы за вашими детьми, я бы делала в вашем доме решительно
все, чтобы вы могли отдаться всецело шитью!
- Ну что же, - сказала Гаша, убирая со стола. - Вот давайте и сделаем
между собой союз.
Ксения Дмитриевна подняла вверх свои черные, жгучие глаза.
- Знаете, Гаша, что?
- Ну? - остановилась Гаша на пути в кухню с алюминиевой сковородкой
из-под яичницы.
- Я согласна, - ответила Ксения Дмитриевна. - Только боюсь, ваш муж не
согласится.
- А чем же вы ему помешаете? - пробежала Гаша в кухню и тотчас же
вернулась обратно. - Он все равно никогда не бывает дома: то на работе, то
сверхурочные выгоняет, то на собраниях. Я знаю: раз я согласна, то и Андрей
согласится. Вот увидите. Он скоро должен прийти.
Тук-тук-тук - застучали в это время ногой с черного хода.
- А это кто? - удивилась Гаша, пошла отперла дверь и впустила в комнату
молоденькую краснощекую девушку в красной косынке на голове.
- Завтра вечером в ленинском уголке читается лекция "О женских
болезнях", - сказала девушка, подошла к столу и села на стул. - Читает
хороший доктор, тот, который читал о скарлатине. Женщины все должны быть.
Кто не придет, будет записан в отсталые. Распишитесь, что читали, - положила
она на стол бумажку.
- Ксения Дмитриевна, распишитесь за меня, - попросила Гаша, очевидно,
стесняясь показать ей свой плохой почерк.
Ксения Дмитриевна с любовью посмотрела на молоденькую девушку,
позавидовала в душе ее юности, удивительной бодрости.
- Это то, что мне нравится у коммунистов, - сказала она, беря со стола
бумажку.
И расписалась.

V

Вечером, когда дети спали, а обе женщины сидели в столовой за большим
столом и при электрическом свете шили больничные халаты, пришел с работы
Андрей.
Сверкающе-рыжий, с поразительно здоровым цветом лица, едва ввалился он
в квартиру, как от всей его нескладной фигуры повеяло свежим воздухом улицы,
а от шумного дыхания и ничем не стесняемых движений - крепостью духа и
органическим сознанием своего права на жизнь.
Все форменное, шоферское, что было надето на нем - черный кожаный
картуз, черная кожаная тужурка, черные кожаные брюки и черные кожаные
сапоги, - блестело неприятным металлическим блеском и делало Андрея похожим
на вылитую из бронзы статую.
Манеры у Андрея были самые естественные, простые и, как почти у всех
людей физического труда, подчеркнуто грубые.
Несмотря на поздний час и близость спящих соседей по квартире, он без
всякого стеснения громко хлопал дверьми, бил по полу сапожищами, как