"Повесы небес" - читать интересную книгу автора (Бойд Джон)

Глава первая

С точки зрения психиатров космонавты обладают особым обаянием. Украшенные «орлами» ребята из Космического Флота, щеголяющие типичными словечками вроде «прием», "вас понял" и тому подобными, выглядят истинно Американскими Парнями, которые любят девушек и предпочитают игру в кегли чтению книг. При этом совсем неважно откуда они родом, пусть даже будут черны и курчавы, все равно, они — истинно Американские Парни.

Расстройства психики у космонавтов так же редки, как розы на Марсе; по крайней мере, так я думал до прибытия в Мэндэн.[1] И продолжал думать так же до тех пор, пока мне на попечение не отдали младшего лейтенанта Джона Адамса, совершившего непредусмотренную планом полетов посадку на Мэндэнском космодроме. Он был так же нормален, как орхидея, распустившаяся на Юпитере.

Будучи психиатром школы Платона,[2] я никогда бы добровольно не согласился работать в Мэндэнском космическом училище. Последователи этой школы считают себя ваятелями душ и убеждены, что душевное здоровье присуще человеку с рождения. Нашими основными инструментами служат риторика, интуиция, душевность и, прежде всего, беседы, так как мудрые вопросы — это лучшее орудие психотерапии. А мрамор для ваяния душ добывается в сумасшедших закромах Земли.

И вот, несмотря на то, что в нескольких кварталах от учебного заведения, которое я окончил, находился один из таких закромов (Беллевьюская больница), бюрократы от медицины назначили меня интерном[3] в Северо-Дакотский космический комплекс — "расширять технический кругозор".

Я прибыл в Мэндэн к концу сентября, за неделю до начала занятий, в период коллизии, именуемой осенью, когда холодные ветры уносят лето с Северных Равнин. Я доложил о своем прибытии начальнику служебного персонала лазарета Харкнессу — командующему врачами Соединенного космического флота. Доктор Харкнесс или командующий — он предпочитал, чтобы к нему обращались именно так — был нейрохирургом — придуманное специалистами этого профиля пышное название слесаря по мозгам, орудующего лазерными сверлами и пилами.

Харкнесс не делал никаких попыток скрыть враждебность к интернам вообще и к психиатрам в частности. Он вменил мне в обязанность проводить собеседования с прибывающими из отпусков курсантами, которых прогнали через тест Роршаха[4] еще на отборочных комиссиях. Это была примитивная, но утомительная работа, сравнимая разве что лишь с работой шахтера в соляных копях. С ней мог бы управиться любой приличный психолог, но она отвечала политике Харкнесса — заставить интернов как следует попотеть.

За первые три недели я побеседовал более чем с двумястами курсантами, окончившими первый курс, и нашел только одного, чье поведение казалось подозрительным — шанхайца, дергавшего себя за мочку уха. Эта привычка наводила на мысль о навязчивом неврозе, который может быть опасен в Большом Космосе — такие парни могут начать считать звезды, вместо того, чтобы следить за управлением. Я предложил этого шанхайского «уходерга» вниманию Харкнесса, чтобы продемонстрировать мое прилежание к службе. Харкнесс, осмотрев мочку уха юноши, нашел прыщик, который раздражал парня, и задал мне головомойку.

— Доктор, единственное, чего вы не должны делать в Мэндэне — притягивать факты за уши для создания теории.

Фактически, насмешка Харкнесса сделала меня центром внимания в Мэндэне вплоть до конца декабря — до посадки Адамса. Можете обозвать меня мазохистом, но любой всплеск эмоций, нарушавший однообразие этого психиатрического пустыря, приветствовался с энтузиазмом. Я смаковал этот враждебный акт словно лист бетеля.

Все началось в пять сорок утра в среду, 28 декабря. Я дежурил в лазарете, когда позвонил Харкнесс. — Доктор, вы единственный психиатр на борту?

— Так точно, сэр, — ответил я, — и буду единственным в течение праздников.

— Тогда для вас есть работенка… На орбите объявился космический разведчик — младший лейтенант Джон Адамс. Для посадки ему отведена северо-западная платформа на восемь десять вечера. Он требует, чтобы отчет у него приняли немедленно, прямо в дезинфекционной камере под посадочной платформой, и это уже кое о чем говорит. Он — один на двухместном разведывательном корабле, и это говорит еще о большем, потому что он стартовал в январе прошлого года вместе с назначенным ему в напарники младшим лейтенантом Кевином О'Хара. Адамс вернулся не только один, но вернулся на год раньше срока. Вы, доктор, эксперт по вопросам и ответам и жаждете разнообразия. Вот вам шанс. Покопайтесь в личных делах Адамса и О'Хары, номер зонда 2813. Имейте в виду, доктор, все указывает на манию преследования.

— Да. Есть, сэр.

— И еще вот что, доктор: либо он прервал выполнение задания, либо вышел из негалилеевой системы.[5] В любом случае он нарушил Устав Флота.

— Есть, сэр, — я повесил трубку, несколько сбитый с толку. Вообще, приготовления к принятию отчета у командира

вернувшегося зонда занимают три дня. Я узнал об этом в отделе срочной стыковки, так как за время моей службы отчеты еще ни разу не принимались. Обычно, на эту работу назначали старшего психиатра, и я был скорее польщен, чем взволнован. Высмеивая меня как "эксперта по вопросам и ответам", Харкнесс подсознательно признавал, что принятие отчета у Адамса является задачей не по зубам лоботомистов,[6] а Харкнесс подвергнул бы трепанации даже человека с головной болью.

Я сбежал вниз, в зал с сейфами для личных дел, охраняемый курсантом, и взял карты психологических профилей Джона Адамса и Кевина О'Хары из класса 27-го года, выпускного класса прошлого года. Выходя, я немного задержался, чтобы спросить часового, что такое негалилеева система.

Курсант встрепенулся и ответил, устремив взгляд куда-то вперед.

— Это — инерциальная система отсчета, сэр, движущаяся с постоянным ускорением, сэр, и превосходящая в своем экстремуме скорость света.

— Вольно, моряк, — сказал я, — а что все это означает на понятном языке?

— Это понятный язык, сэр. Математически, это выглядит так, сэр: если квадратный корень из единицы минус V в квадрате, С в квадрате…

— Ладно, ладно, — прервал я его. — Но если скорость света является постоянной, то как же ее превзойти?

— Не превзойти, сэр. Согласно новой специальной теории, сэр, скорость света является постоянной относительно любой инерциальной системы — с точки зрения наблюдателя, сэр — даже когда система сводится к одномерному пространству Минковского,[7] сэр.

— А как же она сводится?

— Лоренц-Фитцжеральдово или релятивистское сокращение, сэр.

— Спасибо, — сказал я и вернулся в кабинет, чтобы вставить перфокарту Адамса в дешифровальную машину.

Читая текст почти с такой же скоростью, с какой его печатала машина, раскодировывая перфокарту, я обнаружил в Адамсе все, что ожидал — те же характеристики, какие я получил бы с любой другой карты в училищных досье. У Адамса была несколько превышающая норму агрессивность — объяснимое отклонение при такой скорости моторных рефлексов, которая тоже была больше нормальной. Он, наверняка, побеждал во всех драках, будучи школьником — насколько я помню его биографию, — в Алабаме.

С точки зрения генеалогии, ничего необычного в подноготной Адамса также не было, если не считать прабабушки, которая была разъездной проповедницей — путешествующей евангелисткой из тех протестантских сект, что все еще возникают на Юге США.

Даже не взглянув на карту Кевина О'Хары, я уже узнал о нем кое-что при чтении психиатрического профиля Адамса. Этому способствовали принципы руководителей училища — подбирать пары в космические полеты на основе совместимых различий характеров — индивидуальных, но суммирующихся, — чтобы в долгих полетах избежать синдрома надоедания путем поощрения активного взаимодействия характеров, но без возникновения антагонизма.

Скука, в сочетании с антагонизмом, — плодороднейшая почва для возникновения мании преследования; этот недуг присущ космическим полетам такого рода, когда космонавты вынуждены видеть только друг друга, как запертые в одной клетке животные, одному из которых суждено в конце концов стать жертвой. Это специфический недуг, обычно приводящий к фатальному исходу, так как космонавт, менее страдающий этим заболеванием в полете, в большей степени подвергается риску быть убитым.

Агрессивность О'Хары на диаграмме тоже была довольно высока, но он был помельче Адамса и имел соответственно более медленные реакции. Его генеалогическое дерево тоже включало аномальную ветвь — дедушку, католического священника и, подпольно, полковника Ирландской республиканской армии, убитого в восстании 2160 года. Сам О'Хара был родом из графства Мит в Ирландии.

Сначала я должен был исследовать вероятность убийства на базе индексов агрессивности, указанных в психиатрических профилях обоих космонавтов. Агрессивность — это подавляемая враждебность. Ослабьте самоконтроль и вы получите насилие — фактор личности, давно признанный Статутом законов и положений Земной Империи. У двух людей, запертых в космической раковине, без закона и без хранителей их собственных приказов, случайное замечание может разжечь старый религиозный антагонизм во вспышку гнева. Затем, после внезапного удара, вытолкнутое через шлюз тело будет вечно падать в бесконечность.

Эта теория основывалась на более быстрых рефлексах Адамса, который, к тому же, был массивнее.

С подозрением я снова засунул перфокарту Адамса в машину и нажал клавишу "Проступки курсанта".

Застрекотала пишущая головка и я прочитал: "Курсанту Адамсу определен испытательный срок на весенний семестр 2227-го года за преднамеренное нападение с телесными повреждениями в ссоре с Береговым патрулем из трех человек, во время облавы на Мэндэнский публичный дом мадам Чекод".

Карточка О'Хары содержала такой же пикантный факт с одним важным отличием:: О'Хара был наказан за уклонение от ареста.

Следующие мои действия могли бы показаться Харкнессу пустой тратой времени, но мы, последователи школы Платона, обучены задавать вопросы. Я ввел данные обоих парней в компьютер "Марк VII" и смоделировал их схватку на боксерском ринге. В третьем раунде Адамс сбил с ног О'Хару, но в целом матч был вялым.

Адамс два раза из трех обыграл О'Хару в шахматы, но О'Хара обчистил Адамса в покер. Адамс быстро все схватывал, но О'Хара был хитрее.

Это заключение побудило меня заставить их сцепиться в безудержной драке, с непременным условием, что для одного из них борьба должна закончиться смертельным исходом.

О'Хара убил Адамса.

Я растянул конфликт на три месяца и результат оказался тот же: О'Хара убивал Адамса. И после одного года — гораздо большего времени, чем настоящее путешествие — О'Хара убивал Адамса.

Таким образом, резюме машины сводилось к следующему: поскольку вероятность возникновения мании преследования на космических кораблях весьма высока и, в связи с этим, путешествия рассчитываются на шесть месяцев туда и шесть обратно, на борту зонда 2813 мания преследования у членов экипажа, по-видимому, отсутствовала. Галактического контакта не было, так как все время пошло только на полет. Вопреки подозрениям Харкнесса, даже если бы на борту и возникла мания преследования, то на земной орбите оказался бы младший лейтенант Кевин О'Хара, а не командир зонда младший лейтенант Джон Адамс.

По удобствам приема космических кораблей Мэндэнское космическое училище занимает первое место среди космопортов мира. Дезинфекционная камера, расположенная в пятнадцати метрах под посадочной платформой, на которую совершил посадку Адамс, отделена от помещения для сдачи отчетов и галереи для свидетелей, расположенной над ним, стенкой из звукопроницаемого стекла.

Прибывшие космонавты поступают на дезинфекцию по склизу, который простирается от входной насадки, автоматически обжимающей люк корабля, до поверхности платформы.

Записывающая аппаратура и медицинское оборудование располагаются в камере, и ни один микроб, земной или внеземной, не сможет выжить в облучаемой светом атмосфере камеры.

Из-за двадцатиградусного мороза и глубокого снежного покрова я отправился к посадочным платформам в подземном вагончике, по дороге просматривая карточку со сведениями по данному полету.

Зонд Адамса-О'Хары был послан для разведки сегмента галактики между 320-м и 330-м градусами за звездой Линкс. Задачей зонда было составление карты области и обнаружение

пригодных для обитания планет. Возможно, десять градусов дуги покажутся кому-то гонким ломтем галактического пирога, но эта область растянулась на немалое число парсеков, если мерять по периметру окружности. Однако мне платили не за размышления над астрономической стороной дела. Моя работа, как мне казалось, заключалась в беседе с возвратившимся, чтобы определить его психическое и физическое состояние и поздравить его с возвращением на Землю на общечеловеческих принципах. Мы, медики, избраны быть встречающими не только из-за нашей профессии, но и из-за той завесы таинственности, которая окружает процесс исцеления.

Раньше звездных скитальцев встречали священники. Но люди в сутанах распространяют вокруг себя дух похорон, и некоторые из разведчиков, с разрушенными временем и деформированными радиацией чувствами, воспринимали появление духовных лиц как получение высочайшего помазания, и у них резко поднималось кровяное давление.

Позже крест и полумесяц стали еще менее убедительными символами, потому что черты характера, способствующие развитию религиозных чувств, были выполоты из космонавтов. Несвоевременное чувство благоговения, возникшее среди обнаженного великолепия звезд, может привести к сумасшествию и, если космонавта охватит экстаз космической бездны, путешествие навсегда станет путешествием в бесконечность.

У спешная деятельность Управления объединенных наций по исследованию верхней атмосферы и космического пространства требует высоконадежных устройств для полетов и высококвалифицированных экспертов для проверки людей и техники после их возвращения, но и в таком могущественном учреждении бывают неудачи. Законы Менделя[8] не сообразуются с педантично рассчитанными моделями. Гены затаиваются. Какие-то унаследованные от предков черты, пока притаившиеся, готовы хлынуть как лава из вулкана, чтобы навсегда изменить психологическую топографию личностей, подобранных компьютером. Стычка в Мэндэнском ресторане послужила причиной перемены черт характеров, которая, после того, как они прошли все отборочные комиссии и подверглись окончательным анализам, включила механизм изменений, пока лишь смутно предчувствовавшихся только парой, привязывавшейся ремнями в кабине звездолета перед стартом.

Будь у меня возможность хоть на момент заглянуть в прошлое, я, скорее всего, выбрал бы ту январскую ночь 2228-го года, когда экспедиция Адамса-О'Хары покидала Мэндэнский космодром. В свете мерцающей приборной панели я бы изучил и запечатлел в памяти лица обоих космонавтов — молодых, бесстрашных и великолепно обученных — которым предстоит с помощью импульсов лазерного луча пронестись в пространстве и времени. Я бы сохранил в истории, как уникальный, тот момент, когда их звездолет, движимый громоподобным излучением, лег на курс к далекой галактической спирали, унося в себе первого южанина-евангелиста и первого ирландского повстанца, отправившихся бороздить океаны Космоса.

Но все это было размышлениями постфактум. А сейчас я спешил на беседу с Джоном Адамсом и на встречу, не менее реальную, с духом Реда[9] О'Хары — Красного О'Хары, революционера О'Хары.

Доктор Харкнесс сидел за пультом перед стеклом дезинфекционной камеры с насупленным видом человека, вынужденного вмешиваться не в свое дело.

— Доктор, я сожалею, что ввязал вас в это дело, несмотря на вашу неопытность, но эта посадка совершается вне графика, а старшего психиатра сейчас нет. Я буду наблюдать с галереи вместе с адмиралом Бредшоу и другими офицерами, а вам приготовил перечень вопросов, которыми можете воспользоваться как руководящим планом.

Несколько разозленный его беспричинной ссылкой на мою неопытность в присутствии начальника училища, я взял предложенный мне лист бумаги.

— Адамс развернулся кормой и снижается, — сообщил мне Харкнесс, хотя это было ясно как божий день. Все вокруг уже сотрясалось от грохота тормозных двигателей звездолета, опускавшегося над нами, а табло на задней стенке непрерывно регистрировало положение корабля над платформой.

— Представьтесь Адамсу и постарайтесь, чтобы ваш голос звучал тепло и расслабляюще. Не приближайте губы слишком близко к стеклу. При первой возможности засуньте Адамса в телеметрический джемп ер и не рассматривайте его, как образец бестолкового образа жизни. Обычно, при приземлении они небриты и одеты не по форме, немного пошатываются, пока не привыкнут к земной силе тяжести. Поздравьте его с прибытием, заставьте его расслабиться и пробудите у него желания. Это ваша специальность — пробуждать желания.

Грохот снижающегося над нами корабля перешел в шепот.

Я услышал лязг и скрежет насадки, поднимающейся над основанием посадочной платформы.

— Не беспокойтесь относительно записей беседы, — продолжал Харкнесс, — но напрягите зрение и слух, чтобы не пропустить какое-нибудь несоответствие в его поведении.

Монолог Харкнесса был рассчитан на то, чтобы произвести впечатление на старших начальников, собравшихся на галерее. Мне очень хотелось, чтобы Харкнесс отвлек внимание от дезинфекционной камеры на себя, но он не давал мне ни малейшего шанса незаметно прочитать «руководящий» план.

— Самое главное, — говорил Харкнесс, — позаботьтесь о том, чтобы он как можно больше говорил. Могут быть нарушения Устава Флота, куда более серьезные, чем срыв экспедиции — так, фактически, все и выглядит — и все, что он скажет, может быть использовано против него.

Стрелка высотомера остановилась на нуле. Корабль приземлился.

— Обычно, они все выбалтывают, особенно, если военные действия возникли еще в пути. Употребите вашу способность сопереживать и воздействуйте на Адамса. Заставьте его повеситься, если он заслуживает виселицы.

Я услышал, как наверху клацнул зажим насадки, герметично охватившей воротник корабельного шлюза. Через несколько минут Адамс скользнет по склизу, но предстоящее прибытие пациента мало волновало меня сейчас. Намерение, прозвучавшее в словах Харкнесса, ошеломило меня.

— Вспомните советы Платона, — имел наглость заявить МНЕ этот лоботомист, — что лучшая часть обвинения основывается на способности вести мудрый допрос; так заставьте его обвинить самого себя. Одна из записывающих систем настроена на Устав Флота и она зафиксирует все нарушения. Итак, доктор, заставьте его говорить.

— Есть, сэр, — машинально ответил я, Харкнесс повернулся и, поднявшись по трапу, исчез во мраке галереи для свидетелей.

Вот так-то: все деликатные инструменты моей профессии — интуицию, сопереживание, допрос — следовало применить к Джону Адамсу не для того, чтобы помочь ему восстановить отношения с человеческим окружением, а чтобы поймать его в ловушку за нарушение Устава Флота.

Просматривая план, врученный Харкнессом, я мог слышать через трубу в противоположном конце камеры скрежет открывающегося шлюза. «Руководящий» план содержал следующее:

1. Спросите, почему он прервал экспедицию?

2. И куда, черт побери, девался О'Хара?

Командующий Харкнесс играл на галерею, когда вручал мне записку, и я отплатил ему той же монетой, как только услышал шуршанье Адамса, скользящего по спиральному склизу. С презрительной улыбкой я скомкал записку и швырнул ее в мусорную корзину. Затем повернулся, чтобы взглянуть сквозь три дюйма поляризованного стекла, как Адамс, казенной частью вперед, вылетает из склиза и шлепается на парусиновый мат.

— Прекрасное приземление, моряк, — отреагировал я и, чтобы подчеркнуть, что перед ним медик, добавил, — у вас задние роды.

Адамса будто подбросило на мате, он встал ровно, чуть покачиваясь и с трудом удерживая равновесие. Ростом более шести футов, спутанные длинные волосы, на лице густая щетина. Он был бос и носил безрукавную тунику, украшенную на левой стороне груди странной эмблемой. Подол туники едва высовывался из-под портупеи, а кожа была так бледна, что казалась побеленной.

Ноги у него были мускулистыми, как у артиста балета, но лодыжки опухли, а обе руки имели одинаковые багровые следы над локтями. Вспомнив его алабамское происхождение, я громко сравнил его с генералом Конфедерации:

— Младший лейтенант Адамс, вы выглядите как генерал Дж. Э. Б. Стюарт,[10] который собирается поволочиться.

Несмотря на выражение сильного беспокойства, написанное на лице Адамса, он взглянул на меня и губы его растянулись в широкой ухмылке. Это была вымученная улыбка, но в ней было достаточно искренности, чтобы заметить, что он понял и оценил мое остроумие. Он осторожно двинулся в мою сторону.

— Я хотел бы представиться, Адамс, — начал было я, но он игнорировал мое обращение.

— Какой сегодня день, доктор?

— Среда, двадцать восьмое декабря, — ответил я.

Он узнал эмблему, на моем лацкане, это свидетельствовало о том, что наблюдательные способности были в норме.

— Благодарение Господу! — удовлетворение, которым прониклось все его естество, казалось, придало его походке устойчивость. — Забудьте о принятии отчета, доктор. Позвоните в Управление и попросите их вычеркнуть зонд Адамса-О'Хары из графика полетов.

Он показал на телефон, висевший на стене по мою сторону стекла. Поведение его было настолько нормальным, что я, не думая, выпалил:

— Это же вы — зонд Адамса-О'Хары, или верней, то, что от него осталось.

— Какой сейчас год? — спросил он. — 2228-й.

Адамс реагировал так, словно его ударили по зубам. Он покачнулся и страдание исказило его лицо. В ошеломлении, он отступил назад и рухнул по ту сторону стенки. Сосредоточившись на чем-то, известном только ему, он бормотал про себя:

— Не получилось. Не получилось.

— Что не получилось, Адамс? — спросил я, усаживаясь за пульт.

— Я пытался обратить фактор растяжения времени и изменить систему отсчета на обратную.

Не могу сказать, был ли его ответ разумным. Космонавты оперируют понятиями релятивистского мира, а я пользуюсь классической логикой. Но я вспомнил ответы курсанта на посту у помещения, где хранились личные дела состава.

— Вы говорите о нехристианской системе?

— Нехристианской системе? — Адамс с изумлением взглянул на меня и широкая улыбка расплылась по его лицу — маниакально-депрессивная реакция, классифицировал я его подавленное состояние. — Полагаю, вы имели ввиду негалилееву систему, — протянул он.

— Ну, я всего лишь психиатр, — сказал я, — и единственный галилеец, которого я знаю — это Христос.[11]

— Это имя достойно Галилея, — довольно засмеялся Адамс, — но, может быть, вы угадали правильный ответ, хотя и по неверной причине. Может быть, я молился с недостаточным рвением.

Адамс был не только в своем уме, но и отлично соображая. Он заметил путаницу при сравнении Галилея с Христосом, что указывало на гораздо большие умственные способности, чем того требовала его профессия. Но он уже позабыл обо мне, углубившись в какую-то крупную внутреннюю борьбу. Ужас и неверие в его глазах сменились смирением. Черты лица были так выразительны, что я легко мог читать его чувства. Вспомнив о Харкнессе, я спросил:

— Почему вы прервали экспедицию на год раньше срока, Адамс?

— Нет, доктор, не на год. Я вынужден был прервать на три недели раньше срока.

Считая шесть месяцев пути туда, шесть месяцев обратно и плюс одиннадцать месяцев на выполнение задания, в сумме все это составляло двадцать три месяца.

— Но вы отсутствовали всего одиннадцать месяцев, — указал я.

— В этом-то вся история моей жизни, доктор, — слишком мало и слишком поздно. Мне нужно было наверстать два года, а я не смог и наверстал только один год.

Внезапно я уловил смутный смысл того, о чем он говорил.

— Адамс, вы хотите сказать, что пытались вернуться во время, предшествовавшее старту?

— Можете доставать свою смирительную рубашку, доктор, но именно это я и пытался сделать. Я знаю, что теоретически материальное тело не может находиться в двух точках одновременно, но не теории выращивают хлопок. Библия гласит: "Просите и вам дастся". Господь знает — я просил. Я устлал молитвами весь путь от Кассиопеи до Ориона. В конечном счете, я был слишком занят замедлением этого китобойца, его палубного времени, чтобы много молиться.

Здесь я хотел бы передохнуть, но из мрака галереи наблюдал Харкнесс. Я процитировал второй вопрос руководящего плана почти дословно:

— Что, черт возьми, случилось с О'Харой?

— Он присоединился к бессмертным, — речитативом пропел Адамс.

— Как он присоединился к ним?

— Благодаря словам, изрекаемым моими устами, так же как и все другое. Я пошутил с университетским деканом, у которого не оказалось чувства юмора. Совершенно невыгодно, доктор, шутить с человеком, который мыслит буквально.

Психиатры всесторонне взвешивают ответы. Ответы Адамса смущали меня и формой, и содержанием. Ни на одной из планет, кроме Земли, не существовало университетов и, кроме того, в его ответе содержалось отвращение к буквальному уму, sine qua non[12] космонавтов. Более того, представление о комизме у лазерных наездников выражается удвоенной реакцией при падении кого-либо на задницу. Адамс же оказался космонавтом, жаловавшимся на отсутствие чувства юмора у университетского декана.

Стимулы нарастали так быстро, что мои ответные действия стали нерешительными и я внес туманное предложение, выигрывая время:

— Расскажите мне об О'Харе.

— Об О'Харе? Этот молодчик был подлинным лобызателем бларнейского камня…[13] Нет, беру эти слова обратно. Всякий раз, когда старина Ред что-либо целовал, то он овладевал этим.

— Я имел ввиду то, как он умер? — поправился я.

— Можно сказать, что он попался в негалилееву систему… ту, что по вашей части, доктор, не Галилея… Если бы он только держался подальше от моей женщины… Он знал, что я снисходителен, но знал также и то, что я сперва бью, а уж потом прощаю.

Адамс перескакивал с одного на другое, преследуемый ускользающими мыслями, и я вспомнил слова Харкнесса:

— Прежде, чем начать свой рассказ об О'Харе, вам следует переодеться? — показал я на регистрирующий костюм, свисавший с консоли на его стороне.

Адамс чуть не подпрыгнул, вставая на нога, и сам ухмыльнулся собственной реакции:

— После того, как мне пришлось потаскать четыреста килограммов, — сказал он, — чувствую себя, как шар, наполненный гелием.

Он непринужденно выскользнул из туники и портупеи, делая руками своеобразные движения вверх и вниз, и, слегка пошатываясь, подошел к подвешенному джемперу. Одиннадцать месяцев пребывания на планете с притяжением, в четыре раза превышающим земное; объяснили бы опухшие лодыжки, но не объясняли одного обстоятельства, открывшегося при переодевании — торс выше пупка окружал синевато-багровый след, точно, соответствующий синякам на руках.

— Выглядит так, словно вас жестоко скручивали, — заметил я.

— Это милашка так крепко обнимала меня, — сказал он, а печаль, скользнувшая в его глазах, подсказала, что связь с этой «милашкой» была не такой уж случайной, как это можно было предположить по его словам.

Когда он облачился в телеметрический джемпер и повернулся, чтобы снова сесть, я взглянул на телеметрическую карту его тела. С каждой стороны грудной клетки были сломаны по два ребра. На Земле контузия такого рода могла быть нанесена только кольцами анаконды.

Когда я опять взглянул на Адамса, глаза его утратили блеск. Чтобы вызвать его на разговор, я сказал:

— Вы говорили, что О'Хара обладал даром красноречия? Адамс выпрямился. Голос его стал крепче, звучнее, а в глазах засверкали огоньки.

— Это больше, чем дар красноречия, доктор, — в начале были Слова, это были слова О'Хары. И Слово было О'Харой.

Этим замечанием он снес напрочь мою тактику вопросов и ответов, заменив ее радостью, превышающей понимание любого человека, если только он не психиатр из Мэндэна. Я узнал оригинал его парафразы. Эти слова были произнесены 2200 лет назад тезкой Джона — апостолом Иоанном.[14] С этого момента я потерял какой бы то ни было интерес к тому, что нужно было поймать Джона Адамса на слове для обвинения его в нарушении Устава Флота. Секс и религия — наиболее проторенные тропинки к безумию, а Адамс двигался по обеим сразу, да еще отягощенный грузом вины. И вот я внутренне приготовил все свои инструменты — интуицию, сопереживание и допрос, так как глыбой мрамора передо мной был чистейший каррарский мрамор[15] — бедный псих, использовавший исправленную общую теорию Эйнштейна в качестве инструмента для достижения личных целей.

— Как вы встретились с Редом, Джон? — спросил я, постаравшись придать своему голосу задушевность. — Расскажите мне об этом с самого начала.