"Элла Никольская. Русский десант на Майорку (криминальная мелодрама в трех повестях, #1) " - читать интересную книгу автора

и, наконец, забеспокоившись, двинулся на поиски в сопровождении лейтенанта,
у которого как раз закончилось дежурство. Догадаться, куда я пошел, труда
не составляло, сам же лейтенант и дал мне адрес: Татарская тринадцать...
Они шагали себе уверенно к дому семейства Дизенхоф, занятые приятной и
содержательной беседой, касающейся именно этого семейства, - и тут мой
задушенный крик!
- Самодеятельность дурацкая, - вяло пожурил меня сыщик, когда мы
остались, наконец, одни. Гостиничный буфет наглухо был закрыт, и это не
улучшило его настроения. Господи, как же мы надоели друг другу за эти
пятеро суток, из которых он половину времени пил беспробудно, а вторую
половину опохмелялся. Я, должно быть, воплощал в его глазах абсолютное
мировое зло, - во всяком случае, я ловил в его глазах живейшее отвращение.
Будто не он меня, а я его втравил в эту идиотскую поездку.
Хотя... Почему уж такая идиотская? Лежа на кровати, - сна ни в одном
глазу, - я старался как можно подробнее припомнить рассказ старой Паки. Ну
и мелодраму она преподнесла! Я скосил глаза на соседа по комнате - он
что-то притих, спит. Когда, наконец, пройдет у него похмелье и зажжется в
душе снова священный огонь, забурлит-закипит сыщицкая лихорадка? Непохоже,
что скоро, - вон личико-то какое кислое, аж перекошенное.
Мне не терпелось пересказать ему услышанное, однако только я открыл
рот, как он и захрапел. Ну а мне теперь не спать. Потянувшись с кровати, я
вытащил из-под неё чемодан, свою дорожную сумку, там лежали ручка с
блокнотом, неизвестно для какой цели прихваченные с собой из дому. Вот и
пригодились: запишу-ка я пока то, что увидел и услышал в доме старого
немца. Но не успел двух строк записать, как и меня сморил сон...
Проснулся я среди ночи, сел на кровати с колотящимся сердцем. Пощупал
шишку за ухом - болит, ах ты, черт! Что же мне приснилось такое ужасное?
Сон расползался, как гнилая ткань, я гнался, все ещё тяжело дыша, за
ускользающими видениями. Старуха в низко надвинутом платке - но не Пака, у
той платка не было, жидкий пучок на самой макушке. Голос у старухи молодой,
звучный, знакомые интонации. Из-под платка засмеялась мне в лицо беглая
жена, показав крепкие сплошные зубы. Вот тут я и вскочил, страшно стало.
Никогда она так не смеялась жестоко. Таилась - видно, плохо я её знал...
Тут мне пришло на память, что старуха - живая, а не та, что
привиделась - говорила как-то похоже на Зину. "А я его успокоила: не плачь,
мой ангел, не плачь, дружочек, все обойдется, обомнется, обживется..."
Точно так и Зина приговаривала, возясь с сынишкой: ангел мой, дружочек...
Видно, Пака и впрямь растила Зину-Грету ("Винегрету" - усмехнулся
кто-то внутри меня, вот уж правда путаница) с малых лет. Значит, это так и
было. Почему же не поверить и остальному, стоит ли заведомо полагать, что
правды я не услышу? А я именно так и предположил. Уж больно прочно уселась
рассказчица, уж больно плавно полилась её речь - правильная, без запинки,
уверенная, цветистая - ни дать, ни взять, народная сказительница, опытная,
и сказка накатанная, сто раз повторенная. Вот и появилось сразу
предубеждение, а, может, к тому времени я просто устал... Взять хоть про
второго сына Хельмута - того, что живет за границей. Есть же доказательство
- фотография. В Мюнхене эта двуглавая кирха, вот где, теперь я точно
вспомнил, видел в книге по истории Германии. А что ещё она рассказывала?
Я улегся поудобнее и принялся вспоминать.
Харбин, эмигрантская семья. Барыня-раскрасавица, петербуржская неженка