"Владимир Николаевич Николаев. Якорь спасения [NF]" - читать интересную книгу автора

Удивительно ли, что читатели вследствие всего этого стали забывать о
нем. Даже в "Поэтическую тетрадь" на радио никто не писал просьб передать
его стихи. Несколько раз он просил своих знакомых обратиться с такими
письмами в адрес этой популярной передачи, но и из этого ничего не вышло -
то ли знакомые отделались одними обещаниями, то ли литературная редакция
радио на них не считала нужным откликнуться.
Тяжек удел забвения, особенно для ранимой поэтической души. Аскольд
Чайников не желал с ним мириться. Что ж, не идут стихи, займусь прозой. И
первый опыт получился, можно считать, удачным - тоненькая повесть о
школьных проказах увидела свет, правда, сразу же по выходе подверглась
разносной педагогической критике. Чайников на первых порах даже
обрадовался этому, он рассчитывал на заступничество газеты, которая, по
его мнению, непременно должна дать хлесткий ответ продемонстрировавшим
поразительно узкий взгляд на художественную литературу, ее цели и
назначение педагогам. Аскольд Чайников так был возмущен критическими
наскоками зарвавшихся шкрабов, так распалил себя, что возмечтал о шумной
полемике вокруг его повести. Именно полемика ему сейчас более всего нужна.
Следствием ее далеко не всегда бывает выяснение истины, но уж известность
почти наверняка обеспечена. О герое полемики даже много лет спустя
говорят: "Он в свое время прогремел". Чем и как прогремел - этого уже
никто толком не помнит, да это и не имеет значения, важно прогреметь!
Но Чайников, к его большому сожалению, не прогремел. Защитительная
заметка о его повести и то не слишком хлесткая, а лишь с указанием на
некоторые передержки действительно была набрана. Почти год ему обещали ее
вот-вот опубликовать, но по каким-то причинам ей так и не нашлось места на
газетной полосе. В полемике же отказали сразу и категорически. И вместо
ожидаемой шумной известности Чайникова начало давить еще более тягостное
забвение. С огорчения он запил, в подпитии стал несдержан настолько, что
со всеми непоправимо испортил отношения и перестал печататься.
Отягощенный семьей и заботами, Чайников все же в конце концов
образумился и начал промышлять переводами. Дела снова вроде бы стали
потихоньку налаживаться. Но и в переводах Аскольд не слишком преуспел.
Языков он не знал, национального уклада и характеров не изучал и не
пытался изучать, да и более мобильных братьев-переводчиков развелось
столько, что Чайников тягаться с ними никак не мог.
Бросив переводы так же легко, как и прозу, Чайников снова взялся за
стихи, ему удалось пристроить небольшую подборку в толстый литературный
журнал "Восход" и даже сблизиться с его главным редактором Илларионом
Кавалергардовым, человеком властным, решительным, пользующимся заметным
влиянием, но не любовью и даже не дружеским расположением в литературной
среде. Впрочем, последнее обстоятельство нисколько не беспокоило
Кавалергардова. Он придерживался того мнения, что облагодетельствованные
друзья куда надежнее бескорыстных, ибо первые знают, за что и кому они
обязаны, а если знают, то и служить должны преданно. Еще Илларион
Варсанофьевич, достигнув власти, решил следовать и неукоснительно следовал
бисмарковскому правилу: "Пусть не любят, но боятся".
Кавалергардова боялись, он это знал и был доволен. И решительной
твердости Иллариону Кавалергардову было не занимать. Если он кого-нибудь
из авторов отлучал от "Восхода", то отлучал раз и навсегда, а если к кому
благоволил, то благоволил настолько, что этому не могло помешать никакое