"Павел Нилин. Из африканского дневника" - читать интересную книгу автора

обрадовался он. - У крокодилов зубы - это для них первое дело. Им без
зубов нельзя... Я ведь и по крокодилам тут в заповеднике работал. Ихний
характер досконально изучил. Я уже вообще-то здесь много где работал. Но я
в живот был раненый. Через это и пища не всякая мне на пользу идет.
- А где вас ранили? На каком фронте?
- Ну это уж большой разговор и, пожалуй, ненужный. Меня же не один раз
ранило. Сперва-то в сорок первом году. Под Можайском. Мне не было еще
семнадцати. Я добровольцем пошел. Я в шахте работал. С нашей шахты
двадцать семь ребят пошли добровольцами. Потом нас всех раскидало. Под
Можайском меня в ногу ранило. Не сильно. Но идти я уже не мог. Не способен
был идти. И попал к немцам в плен. Ох уж и покатали немцы меня из лагеря в
лагерь. Из лагеря в лагерь. И ни о чем я больше не мечтал, как только лишь
умереть. Нога же у меня все время гноилась. И иссох я весь, как щепка. В
Освенциме мне уже было почти двадцать лет. Вдруг объявили набор в армию
бывшего нашего, беглого вроде генерала. Ну, вы, наверно, слышали про него,
если были на войне или читали в газетах. Некоторые наши люди, пленные,
рассуждали между собой, не в открытую, конечно, что ладно, мол, вступим,
чтобы хоть выбраться из этого ада, а потом все едино - сбежим. Ведь,
представьте себе, с нами в лагерях были и англичане, и французы. Тоже, как
мы, пленные. Но им посылки приходили. С едой, с одеждой. А нам, русским,
ни зерна, ни синь пороха. Ест вот так, представьте себе, француз
присланную булку или курит англичанин, вот как мы с вами сигарету. А я или
кто другой русский глядим на него во все глаза. И вот вдруг приносят всем,
кто вступил в армию этого бывшего русского генерала, хороший обед, Ну, не
очень хороший. Откуда его было хороший-то взять? Но все-таки суп с крупой,
хлеб черный, почти что нормальный, хотя и с опилками. И даже рыба. Но это
уж тем только, кто вступил. Я тоже по-своему мечтал протиснуться с
хитростью. Чтобы потом перебежать к нашим. Не видел другого способа
спастись. Нога у меня гноилась. Туберкулез открылся. А тут харчи... И, вы
знаете, на не очень даже хорошем питании я начал поправляться. И нога моя
начала заживать. Правда, тут меня уже доктора лечили. Не могу вам сказать,
что я в боях участвовал. Не было этого. Я в строительном батальоне пробыл
больше года в Чехословакии. Там меня и ранило в живот. Опять же, можно и
так считать, что повезло. Чуть подлечился, меня взял к себе в услужение
один военврач, человек не глупый, но печальный. В Мюнхене он потом совсем
неожиданно застрелил себя. Ну, словом, как я понял, разочаровался во всем.
А я попал в лагерь. Но уже к американцам, где питание было...
Борк-Борвенков поднял большой палец, улыбнулся.
- Не поверите, шоколад давали. И это уж сверх всего. И вино. И, не
поверите, пиво в банках. Но в газетах на русском языке, которые нам
приносили в этот американский лагерь, ехать обратно в Россию нам
определенно не советовали. То есть советовали воздержаться. Там, мол, нас
ждет... Ну сами понимаете. И радио тоже такое говорило. На русском же
языке. Правда, кое-кто в это не поверил, не поддался. Один парень был, на
год старше меня, Степан Клюев, сибиряк. Ему внушили, что в России посадят
его как бывшего в плену. А он сказал: "Ну и пусть посадят. Пусть я хоть
сорок лет просижу. Но зато знать буду, что я не где-нибудь, а у себя на
родине, в своей державе". И уехал в Россию. Уж как там было с ним, не
знаю. И вообще не могу я понять, что там делается у нас на родине. На три
моих письма домой никто не ответил. И я так понял, что мои родные или