"Павел Нилин. Через кладбище" - читать интересную книгу автора

бы не любезно. И Михась пожал плечами:
- Кому страшно, а кому и не очень. Казаков правильно говорит: немцу
должно быть страшнее, поскольку он на нашей земле.
- Вот то-то и оно-то. Вот это-то до слез и обидно, молодой человек, что
он - на нашей земле, - придержал лошадку бородатый и вынул из-за пазухи
кисет. - А ведь как недавно еще выхвалялись мы перед всем светом во всех
газетах и по радио, что, мол, ни одной пяди своей земли не отдадим. А
отдали-то, вон гляди-ка, полдержавы. И ведь вам, молодым людям, в школах,
наверно, тоже объясняли учителя, что все, мол, у нас в истинном порядке и
красиво, как во сне: Ворошилов на лошадке и Буденнов - на коне. А что
получилось? Где, допустим, сейчас Москва и где - мы? Гитлер даже,
получается, от нас в настоящее время поближе...
- Кому Гитлер поближе, тот пусть и целует его в это самое место, -
сердито завозился Михась, подгребая под себя солому. И опять пожалел, что
не взял пистолета.
Мутный мужичонка везет его. И может завезти куда угодно с такими
разговорами. И Казаков и Мамлота легко могли ошибиться в мужичонке. Были -
и не раз - такие случаи, когда даже в отряде некоторые вели под шумок
антисоветскую агитацию, а у начальства на глазах выдавали себя за
патриотов. Кто он, кто его знает, откуда он взялся, этот мужик? И голос
его почему-то кажется очень знакомым. Где-то Михась уже слышал такой
голос.
- Ты что, обижаешься вроде? - дохнул бородатый в его сторону махорочным
дымком. - На меня разве обижаешься? Что я вроде неправду говорю? На это
обижаешься?
- Ничего я не обижаюсь, - взял в рот соломинку Михась. - Но это не наше
с вами дело, гражданин, не нашего ума дело обсуждать, кто ближе, кто
дальше. Не нашего это ума...
- А это наше дело - воевать, когда мы остались здесь почти что одни? И
армия наша отступила со всеми танками и пушками. Это разве наше дело - вот
сейчас вот здесь воевать по доброй воле? Ты подумай, я на двух войнах
отвоевался. У меня рука и хребет еще с той войны, с гражданской, как надо
не разгибаются. А сейчас я вроде того что снова воюю - партизанов вот
перевожу. Хотя и нахожусь официально у немцев на службе...
Михась вдруг вспомнил, где он слышал этот голос. И бородатый,
вглядевшись в Михася, почти заревел:
- Погоди, погоди, да я же тебя знаю! Ты же Пашкевич Михасик...
- И я вас знаю, Сазон Иваныч, - засмеялся Михась.
- А я, может, секунду назад подумал - застрелишь. Ведь с вами, с
партизанами, шутки плохие. Вы же, как черти, скорые. Ты подумай, как все
получилось. Не только немцев, но еще и друг дружку опасаемся. Времена! Ну
рассказывай подробно, где ж ты был?
- Я много где побывал, Сазон Иваныч.
Сазон Иванович взял одной рукой Михася за голову, повернул к себе:
- Гляди-ка, какое дело, а? Живой! Удивительно! Бабы у нас, в Мухачах,
еще в сорок первом, зимой, рассказывали. Будто видели тебя в Жухаловичах
на базаре. На виселице. Будто висишь ты в розовой майке. И портки твои
многие признавали. Ты гляди, что делается, а? А ты живой! Ну, значит,
износу тебе теперь не будет, если тебя уже один раз схоронили. Значит,
долго ты будешь жить. Это есть такая примета. Как же ты сумел скрыться-то