"Павел Нилин. Через кладбище" - читать интересную книгу автора

словом, еще не понял его. Полностью не понял...
- Ну, когда поймешь, скажешь. Только я тоже должен знать, что это за
человек, если сюда явится. Так будет лучше, - хмуро проговорил Бугреев. И
горько усмехнулся: - А мы, вот видишь, без особой хитрости. За чужого тебя
не считаем. При тебе стали обсуждать даже наши семейные дела. Даже чуток
встревожили тебя насчет нашей Евы. Не стесняемся с тобой откровенно...
Михась густо покраснел, прошелся, наклонив голову, чтобы Бугреев и
Феликс не заметили его крайнего смущения, и почти с отчаянием сказал:
- Я, Василий Егорыч, тоже хочу откровенно. Человек этот - не знаю, как
вы его считаете, - Сазон Иванович Кулик. Хочу его попросить помочь с
транспортом. Не знаю, что вы скажете?
- Что же я скажу? - задумался Бугреев. - Мужик он - честный, дельный,
огневой. Но только пьет он сильно в последнее время и много разговаривает.
Хотя, я думаю, это не помешает.
- Я тоже так думаю, - вдруг чему-то обрадовался Михась.
- Ладно, - поднял с травы веревку от тележки Василий Егорович. - Тогда
пусть эти бомбы здесь пока лежат. Пойдем займемся могилками...



9

Опять Василий Егорович с лопаткой и тележкой шел впереди. Михась
следовал за ним. А позади, в некотором отдалении, плелся длинноногий и
отчего-то печальный Феликс с кузнечными клещами на плече.
Изредка Феликс наклонялся, придерживая клещи больной рукой, находил в
траве, в стороне от тропинки, ярко-красные бусинки ягод брусники, уже
тронутые ночным морозцем. Бережно клал их на язык. Один раз удалось
собрать полную горсть брусники. Догнал Михася, легонько толкнул в спину,
показал ягоды:
- Хочешь?
- Давай, - сказал Михась. И, с удовольствием раздавив во рту
холодноватые кисло-сладкие бусинки, впервые почувствовал, как хочется
есть. Пожалел, что вещевой мешок остался в мастерской. Хорошо бы сейчас
снова баранины с картошкой или хотя бы кусочек хлебца. В мешке у него -
полбуханки хлеба, вареные картошки и кусок сала. А Клавка, наверно,
думает, что его уже поймали немцы. Никаких немцев тут нет. Тишина.
Василий Егорович опять закашлялся. Остановился.
Они стояли на взгорье, среди рыжих холмиков могил, утыканных
деревянными, кое-где покосившимися крестами.
Василий Егорович прислонился к высокому, давно побеленному и
облупившемуся кресту.
- Сырость, - как бы оправдывая затяжной кашель отца и как бы извиняясь
перед гостем, показал на небо и на легкий туман над могилами Феликс.
Небо становилось хмурым, обложенным тяжелыми, цвета мокрого шлака
тучами: вот-вот закапает дождь.
- Это у него недавно началось, - кивнул на отца Феликс. - Мать думает,
у него чахотка, туберкулез, но это неправда. У него это от простуды. Ева
говорит: "Я его в момент вылечу". Вчера где-то горчицу достала. Будет ему
сегодня горчичники ставить. А внизу, вон там, где сосны, - уйма ягод. И