"Павел Нилин. Модистка из Красноярска" - читать интересную книгу автора

гостевая половина. В ней просторно и не холодно. На столе - потушенная
лампа, на полу - солома. В углу - иконы.
Ни у кого уже не было сил лезть на широкую, чуть теплую печь. Полез
один Семка Галкин. Он забился в самый теплый угол. Остальные полегли на
полу.
Они, думалось, теперь будут спать неделю, месяц, год, пока не отдохнут,
не наберутся сил.
Но вот метель утихла, и внезапная тишина разбудила людей. Снова уснуть
было невозможно: в духоте разомлевшее тело стало ныть и зудеть.
Им бы в баню сейчас хорошо. У сибиряков баня - первое средство от всех
болезней, даже от тоски. Но где ее искать тут, баню?
Люди лежали в разных углах и молчали. Не хотелось ни говорить, ни
думать. И спать не хотелось. А надо бы спать: впереди еще ночь длинная.
На печке зашевелился Семка Галкин. Он почесался, повздыхал. Потом
неожиданно громко чихнул и сказал сам себе:
- Будьте здоровы, Семен Терентьич! Двести бы тысяч вам на мелкие
расходы!
И, по-стариковски солидно крякая, слез с печки.
В избе по-прежнему было темно и тихо. Только пол скрипел под ногами.
Семка лениво потянулся, сладко зевнул и сказал, вздыхая:
- Н-да... Выходит, правильно говорится в песне: судьба играет
человеком, она изменчива всегда - то вознесет его высоко, то опять же
бросит в бездну навсегда.
Никто не отозвался.
Осторожно шагая, чтобы не наступить на лежащих на полу, Семка пробрался
на середину избы, нашарил на столе у стены лампу, зажег ее и, сев на
табуретку, стащил с себя рубаху.
Лампа слабо горела. Семка подкручивал фитиль и все ближе придвигался к
лампе, как бы стараясь собрать в свою давно не стиранную рубаху весь ее
бедный свет.
Вдруг он услышал у себя за спиной сердитый голос:
- Застишь!
Семка вздрогнул и оглянулся. Около него, неслышно придвинувшись, уже
сидел, также сняв рубаху, старик Захарычев. Он ворчал:
- Ты что ж думаешь, французский крендель, для тебя, что ли, одного
лампа поставлена?
- Я ничего не думаю, - сказал Семка, - я только удивляюсь: неужели ж
она сейчас потухнет? - И кивнул на лампу. - Керосину-то в ней самая
чуточка.
Но старик Захарычев, занятый своим делом, промолчал. И все остальные,
собравшиеся вокруг лампы, промолчали.
Семка опять вздохнул. Потом, ни к кому не обращаясь, уж совсем некстати
сообщил:
- Мамаша моя, Прасковья Федоровна Галкина, живет в Иркутске, на
Шалашниковской улице. Ежели кто поедет в наш город, могу дать точный
адрес...
Все, наверно, оставили где-нибудь мамашу, жену или отца. Но Семка
Галкин заговорил о своей матери так, точно равной ей не было. Очень,
оказывается, выдающаяся у него мамаша. Он вспомнил, какие она делала
пельмени, какие шаньги пекла. Но эти воспоминания о пельменях и шаньгах