"Клан" - читать интересную книгу автора (Прозоров Александр)Глава третьяХолодный весенний ветер врывался в узкие, но высокие окна замка и метался под потолком; заставлял языки пламени плясать на смолистых факелах, отчаянно кидался на пылающий в трех огромных каминах огонь, но не мог справиться ни с влажным теплом в широком зале замка, ни с весельем за длинным дубовым столом, за которым пировали три десятка мужчин. – Я токмо треск различить сподобился, – с хохотом повествовал рыжебородый Дидрик из Карльскуга, широкое седалище которого занимало едва ли не половину скамьи, – а вепрь ужо под брюхо метнулся. Ну, мыслю, кишки из брюха кобылы моей сей миг посыплются. И тут копье Сверксона нашего с другой стороны – хок! Я еле ногу вздернуть успел, не то ни сапог, ни пятки бы не осталось. А Сверксон тут ратовище отпускает, и копье-то, копье – само из-под кобылы бежать кидается. Ну, я… – Дидрик торопливо обглодал последние куски мяса с могучей, как его зад, лопатки, кинул кость в сторону, где к ней моментально кинулись с десяток гончих собак, опрокинул в глотку кубок вина, вылив половину красной, как кровь, жидкости себе на бороду и кожаную рубаху, и продолжил: – Тут я уж зверя не упустил. Сулицу перевернул и под себя: хок! Вепрь заверещал, что порося молочная, ну крутиться, и меня – набок. Я, стало быть, на Хольмгера Кнутссона падаю, он на Пиггинга Длинного, Пиггинг на Олафа. Все лежат, лошади ржут, собаки лают, а посреди вепрь, к земле мною приколотый, на месте крутится и визжит. И тут славный наш Биргер спешивается, вынимает меч и со словами: «Ты бы его еще на кол посадил» – вгоняет клинок кабану прямо в гриву. Тот падает, но брыкает напоследок. Копье Сверксона вырывается и мне ратовищем в лоб! Видать, мало я богам даров приношу, еще взять хотят! С этими словами рыжебородый наполнил кубок, наклонил его было, словно хотел вылить на плотно утоптанный пол долю обитателей небес, но в последний момент передумал: – А вот и не получат у меня ничего! За стурмана,[21] нашего выпьем, за славного Биргера[22] сына Миннешельда! Тонкоскулый, с короткой бородкой мужчина лет сорока, в белой сорочке тонкого полотна, поверх которой была накинута подбитая горностаем меховая жилетка, благодарно кивнул, поднял свой серебряный кубок, отпил немного терпкого красного вина, откинул голову на спинку кресла. Да, охота нынче удалась. И не только потому, что помимо десятка оленей им удалось завалить трех кабанов и одного злого после спячки медведя, а благодаря такому вот приключению, которое надолго остается в памяти воинов и о котором много лет рассказывают по всей Швеции. Охота удалась, и он, Биргер Миннешельд, сын Магнуса Миннешельда, владелец замка Бьельбу и всех окрестных земель, сыграл в этой истории хорошую роль. Не оказался в общей свалке, не струсил, один справился со зверем, да еще и порадовал всех удачной шуткой. Да, охота удалась. Он глотнул еще немного вина, поставил кубок на стол и тяжело поднялся. От выпитого кружилась голова и распирало живот. Хозяин замка окинул усталым взглядом зал: тут и там валялись разбросанные пирующими кости, кое-где успели нагадить обожравшиеся объедками собаки, у дверей поблескивала не успевшая впитаться лужа. Впрочем, все это ерунда. Утром слуги принесут свежей соломы, накидают поверх старой, и пол снова станет чистым и желтым. А вот живот – это действительно серьезно. Развязывая на ходу шнурки штанов, сын Магнуса Миннешельда отошел к стене и, повернувшись спиной к залу, с огромным наслаждением помочился. А когда, подвязав портки[23] на место, снова развернулся, то едва не подпрыгнул от неожиданности: перед ним темными недвижными фигурами возвышались двое монахов. – Кто вы? – переведя дух, требовательно спросил хозяин. – И что вы делаете в моем замке?! – Имя мое – кардинал Гельд, – качнулся в сторону монах, что стоял позади, – а перед тобой, сын мой, кардинал Гемонд. Мы посланники Святого Престола к русскому князю новгородскому Александру. – Тогда вы изрядно заплутали, святые отцы, – пьяно рассмеялся Биргер. – Вам надобно идти верст этак три раза по девяносто, да все на восток. Правда, там Варяжское море… Но ведь вы умеете ходить по воде? Последнюю фразу он произнес достаточно громко, чтобы от смеха взорвался весь стол. – Я уже видел князя, стурман, – холодно сообщил кардинал Гемонд. – Теперь я пришел к тебе. – Наверное, мы должны упасть тебе в ноги и благодарить за счастье? – хмыкнул Биргер. Миннешельд шагнул мимо монаха к столу, за которым расхохотались веселой шутке его друзья, но кардинал Гельд заступил ему дорогу: – У нас есть поручение к тебе, стурман, поручение от самого Папы. – Ко мне? – усмехнувшись, Биргер все-таки остановился: не отпихивать же священника с дороги силой? – А почему бы вам не поехать с этим поручением к тевтонцам или ливонцам? Помнится, это крестоносцы давали клятву сложить головы за вашу веру. – И твою, стурман, – напомнил монах. – И твою. – Ты же знаешь, сын мой, – продолжил кардинал Гемонд, глядя на то место, где пару мгновений назад стоял Биргер, – ты знаешь, что Ливонский и Тевтонский ордена милостью русского князя владимирского Ярослава поселились на русских землях, приняли их в лен от русских и принесли клятву вассальной верности правителю Ярославу и сыну его Александру. И пока еще они имеют глупость соблюдать обещание, данное язычникам. Но ты, сын мой, ты от подобных обещаний свободен. – А еще я свободен от присяги твоему Папе, монах, будь он хоть трижды святым! – отрезал хозяин замка. – Мне ничего не нужно ни от него, ни от тебя, ни от твоего приятеля. – Стурман отпихнул-таки в сторону второго посланника и двинулся к столу. – Ты так уверен в этом? – размеренным голосом переспросил кардинал и хлопнул в ладоши. Мир вокруг внезапно погас – погрузился в полную темноту, бесконечный непроницаемый мрак. В первый миг сын Магнуса Миннешельда подумал, что в зале погасли факелы, и выставил руки, чтобы ни на что не наткнуться. А потом сообразил, что не видит своих рук. Не видит окон с бледным, но все-таки различимым небом над макушками сосен, не видит огня в каминах, не видит угольков на дотлевающих факелах – и взвыл от ужаса: – Что ты сделал, монах?! Что ты сделал, проклятый?! Я ослеп, да? Я ослеп?!! – Стурман заметался из стороны в сторону и вдруг различил в нескольких шагах тощую фигуру в длинной рясе и светлое пятно под суконным капюшоном. – Я вижу! Я вижу тебя, монах! Но что ты сделал со мной? Где я? – Ты там, где мы можем поговорить без лишних ушей, сын мой, – скривив бледные губы, сообщил кардинал. – Сгинь, сгинь, нечистый, – торопливо перекрестился хозяин замка, мгновенно вспомнив, что все-таки принимал христианскую веру. – Сгинь, именем Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятой Богоматери и святой Маргариты, покровительницы странников. Кто ты такой, откуда ты взялся, нечистый дух, соблазнитель рода человеческого?… – Кто я? – Откинул капюшон монах. – Ты можешь звать меня Изекиль, можешь звать меня «ваше преосвященство» или просто «святой отец». Меня не интересуют имена. Меня интересует только реальность. А в ней, в реальности, в том бренном мире, который ждет нашего возвращения, ты сказал, что тебе ничего от меня не нужно. Стурман молча перекрестился, торопливо вытянул из-под рубахи ладанку с мощами святой Маргариты, несколько раз поцеловал. – Ты ошибаешься, сын мой, – продолжил священник, презрительно наблюдая за его стараниями. – Кое-что тебе от меня все-таки надо. Ведь ты еще крепок и силен, ты достаточно знатен, тебя уважают многие воины этих холодных северных земель. Однако ты всего лишь стурман. Если же ты выполнишь мое пожелание, стурман Биргер, сын Миннешельда, я сделаю тебя королем. – Ты лжешь, монах! – расправил плечи хозяин Бьельбу. – Как ты сможешь сделать меня королем? Кто ты такой, чтобы решать судьбы народов и их правителей? – Меня зовут Изекиль, – повторил кардинал. – И если ты сомневаешься в моих способностях… Может быть, оставить тебя здесь одного? – Ты колдун! – судорожно сглотнул стурман, на этот раз испугавшись по-настоящему. – Я сразу учуял, ты колдун, настоящий колдун. – Ты можешь звать меня как хочешь, смертный. – Монах накинул капюшон. – Скажи одно: ты готов стать королем или мне поискать другого слугу? – Воистину искуситель, – снова перекрестился стурман, – во имя Отца, и Сына, и Святого духа… – Ты отказываешься? – кардинал поднял руки, готовясь хлопнуть в ладоши. – Постой!!! В душе сын Магнуса Миннешельда понимал, что идет на сделку с Дьяволом, но… Но разве у него появится другой подобный шанс? Король… Король Швеции. Основатель новой династии. – Что ты хочешь за это, монах? Тебе нужна моя душа? – Если бы мне понадобилась твоя душа, смертный, – скривился Изекиль, – я взял бы ее и без твоего согласия. Нет, стурман. Я хочу, чтобы ты захватил земли Невской губы и все острова этой реки. – Зачем они тебе, колдун? – От изумления Биргер забыл про свои страхи. – Там же, окромя болот, и нет ничего? Две деревни, пять лодок, одна курица. Нева глубока, да залив перед ней мелок. Более двух саженей нигде не найти.[24] Новгородцы свои ладьи в обход, по Северному морю гоняют, ганзейцы когги в Пернаве[25] и Ругодиве[26] разгружают. Окромя ушкуев мелких да лодок рыбацких, никто там и не проплывет. – Они нужны мне, смертный. – Зачем? На этот раз Изекиль надолго задумался с ответом, вперившись в человека немигающим взглядом. И наконец решился: – Я открою тебе великую тайну, смертный. Тайну, о которой знают только избранные и из которой лишь я смог извлечь пользу. Ты должен знать, что все страны, все государства, империи, королевства, республики – все они подобны людям. У них есть своя печень, которая избавляет их тело от всякой заразы с помощью палача и эшафота, есть свой желудок, который переваривает любую добычу или пищу в золотые мешки ростовщиков, амбары торговцев, подвалы ремесленников. Есть свой жирок на голодные дни за толстыми стенами королевской казны. У них есть сердце. Правда, не у всех. Те королевства, у кого есть сердца, живут долго, очень долго и становятся сильными, могучими державами. Такими сердцами был Карфаген, Вавилон, Булгар. И когда враг поражал эти сердца, страны умирали навеки. Сердца умеют стареть. Постарел Рим – и сгинула непобедимая империя. Стареет Византия – и вскоре исчезнет и эта могучая страна. Стареет Киев. Государства умеют рождаться, и если у них есть сердце, они могут жить долго. Таково королевство франков, у которых забилось сердце в Паризии, таково королевство норманнов, возродившееся вокруг Лондиниума.[27] Если у новой страны не нашлось сердца, то она обречена и скоро умрет, бесследно растворившись в веках. Сердце так и не забилось ни в Ганзейском союзе, ни в Священной Римской империи.[28] И в твоей стране нет этого сердца, смертный. Поэтому она обречена. Она или рассыплется на племена, либо станет частью более сильного соседа. Впрочем, это неважно. Страны рождаются, стареют и умирают. Но только одна держава вот уже тридцать веков не желает исчезать с лица земли. Ты знаешь, почему? Потому что у страны славян есть два сердца. Одно появляется где-то там, на юге, а второе постоянно бьется здесь, у Невской губы. Я чувствую льющуюся из него силу на самых дальних краях обитаемого мира, я вижу, как оно питает наложившее на него свою лапу племя. Но русские дики и невежественны, стурман. Они даже не подозревают, каким сокровищем овладели по недомыслию Создателя. И сейчас, когда Киев, их нынешнее сердце, дряхлеет с каждым годом – настала пора отобрать у них этот дар. Слушай меня внимательно, Биргер, сын Магнуса Миннешельда. Тот, кто будет владеть островами Невы, станет самым могущественным из всех правителей обитаемого мира. Сердце, что скрыто там, вечно – а потому и основанная им империя окажется вечной, пока существует небо, море и солнце. Твои дети станут править вечно, смертный, им покорятся все племена и народы, а несчастная Русь сгинет во тьме веков, едва рассыплются от ветхости стены дряхлого Киева. – Я стану величайшим из королей? – пока еще с сомнением уточнил стурман. – Да, смертный, – кивнул Изекиль, – ты станешь величайшим из всех. – Если правителем стану я, – вкрадчиво поинтересовался Биргер, – то зачем все это нужно тебе? – Ты назначишь меня своим главным епископом, жрецом, волхвом или кем-то еще, какая вера тебе понравится больше, – сообщил кардинал. – Я хочу обитать в алтаре, поставленном прямо над сердцем твоей будущей империи, хочу, чтобы только через меня шли его силы и чтобы только через меня посылали молитвы своим богам все подданные твоей страны. Мне – души, тебе – слава, злато и власть. Такое разделение добычи тебя устроит, смертный? – Значит, ты все-таки пришел за душами, монах… – сделал вывод стурман. – Да, я пришел за душами, – не стал отпираться Изекиль. – Так ты согласен покорить для нас эти земли? Биргер медлил, продолжая сомневаться в услышанном. Вот так просто получить власть над Швецией? Да что там Швеция – над всем миром! Это казалось слишком невероятным. Нет ли здесь обмана, хитрой дьявольской увертки? Хотя, с другой стороны, как сможет колдун обмануть его, если вся воинская сила окажется в его руках, руках сына Магнуса Миннешельда? Если только он сможет назначить посланника Святого престола своим духовником и епископом своего королевства? Да и вообще – чем он рискует? Нева – дикие безлюдные болота, несколько рыбацких стоянок, десяток островов, сотня протоков. Ни укреплений ничьих не стоит, ни дозоров ратных. Приплыть с дружиной, с друзьями, поставить шатер, назвать землю своей. Там и воспротивиться его слову некому! А там уже ясно станет, лжет колдун папский али правду речет. Риска никакого, а удача может статься великой невероятно… – Так ты согласен, смертный? – повторил свой вопрос Изекиль. – Да! – О чем ты, стурман? – услышал Биргер голос рыжебородого Дидрика и понял, что вновь находится в зале, возле пиршественного стола. Твердым шагом дошел он до своего кресла, наполнил кубок и поднял его над головой: – Задумал я, братья мои, погулять, повеселиться по морю Варяжскому, по реке Неве. Удаль показать, меч солнцу яркому подставить, с новгородцами за обиды прошлые расквитаться, за Сигтуну[29] спаленную, за спесь великую, и во славу предков наших! Пойдете ли вы со мной на земли языческие, братья мои? – Пойдем! – как один рванули мечи из ножен разгоряченные пиром воины. – Веди нас, стурман, веди! На язычников, на Новгород! Слава стурману Биргеру, слава! Алексей Дикулин притормозил перед антикварным магазином, повернул направо сразу за рубиновой «Тойотой», перескочил поребрик, остановился рядом с витриной, заглушил мотоцикл и прислонил его к стене. Снял шлем, пригладил волосы, сунул руку во внутренний карман и уже в который раз убедился: билеты на месте. – Ну, была не была, – решительно встряхнулся он. – Интересно только, зачем Лена просила меня так рано приехать? Может, хочет сказать, что это все-таки шутка? То, что богатая дама и в самом деле откликнулась на его предложение пойти в театр, Лешу несколько удивило: мало ли чего наговорит человек после того, как ему пришлось встречать другого после пыточного подвала и отмывать ему раны? Одно дело – ляпнуть под настроение, и совсем другое – отвечать за свои слова уже в спокойном расположении духа. Но раз молодая антикварщица шла в своих поступках до конца, Дикулин тоже отступать не собирался. Заперев руль на замок, он отстегнул с багажника запасной шлем, свой накинул на плечо и быстро сбежал по ступенькам. – Ты уже? – Находившаяся в зале хозяйка несколько удивленно посмотрела на свои наручные часы, потом, словно не веря глазам, перевела взгляд на большие напольные, стоящие в углу, потом на электрические, что висели у потолка над входом, и покачала головой. – И ведь правда, уже половина. Ты точен. Это я никак ничего не успеваю. У меня еще один клиент никак не появляется. И еще на аукцион на Гороховую планировала заскочить. – Так ведь время есть, – пожал плечами Алексей. – Или вы хотите сказать, что передумали? – Ну вот, – хмыкнула девушка. – Стоит чуть пожаловаться, так сразу на «вы» начинают обращаться. Нет, раз договорились, значит договорились. Аукционы все равно все не обежишь, а если клиент заявится, ты сделаешь вид, что покупаешь инкрустированного малахитом слоника от Фаберже. Пусть знает, что за опоздание можно легко поплатиться хорошей вещью. Идем. Она взяла гостя за руку, отвела к себе в кабинет. – Сто лет не была в театре. Как я выгляжу? – Женщина крутанулась вокруг себя. На этот раз на ней было длинное переливчатое платье в цвет волос, с длинным, почти до поясницы, разрезом на спине. Собранные на затылке волосы украшала заколка с тремя крупными изумрудами; зеленые камушки поблескивали также и в ушах, и на шее, перемежаясь с бесцветными бриллиантами ожерелья; на груди сидела золотая стрекоза с драгоценными глазами. – Ты будешь самой потрясающей дамой во всем театре, – искренне признал Дикулин. – Само собой, – скромно кивнула антикварщица. – Пойдем. – Куда? – удивился молодой человек. – Ведь еще рано. Тут ехать три минуты. – Я хочу заскочить с тобой к одной моей подружке, – безапелляционно сообщила Лена, забирая со стола сумочку. – Пойдем. Ее подругой оказалась тоже хозяйка магазина – только уже готовой одежды. Там же, на улице Рубинштейна, только несколькими домами дальше. – Вот, – обнявшись с блеклой дамой лет сорока, посторонилась девушка, – это Алексей. – А что, неплохо, неплохо, – согласилась дама. – В смысле, телосложение нормальное, никаких сложностей. – Да, я знаю, – обошла стол хозяйки Елена, оказавшись с женщиной по одну сторону, как бы вдвоем против него одного. – Кстати, Леша, а на чем мы поедем в театр? – Я думаю… – запнулся Дикулин, внезапно понимая, что на мотоцикле, с которым он успел буквально сжиться, женщину в вечернем платье не повезешь. – Возьмем такси. – Леш, – покачала головой Лена, – неужели ты считаешь, что мне стоит ездить в таком виде на общественном транспорте? В этих замызганных салонах, в которых сидел неизвестно кто и где невозможно ни вещь на сиденье положить, ни уронить чего-либо. Нет, ехать нужно на своей машине, так спокойнее. Я вот все думала, что у меня нет ни одного модного костюма, в котором прилично сесть на мотоцикл и посетить знакомых. Но ведь вот какое дело… Согласись, идти в театр в спортивном костюме как-то нехорошо. А если мы пойдем туда вместе, но настолько по-разному одетыми, это окажется еще хуже. Вот я и предлагаю: а что, если для начала купить не костюм для мотоцикла мне, а одежду для «Тойоты» тебе? – Нет, – мотнул головой Алексей. – У меня хватает одежды. Да и денег я с собой не взял. Мысленно он отметил, что даже имея деньги – ни за что не сунулся бы в такой дорогой бутик. – Ничего, заплатить можно и потом, – пожала плечами девушка. – Ведь так, Алина? – Нет, – категорически заявил Дикулин. Становиться альфонсом он не собирался ни в каком виде. – Что ты на него насела, Аленушка? – укоризненно покачала головой хозяйка. – Может, он с тобой встречаться больше не собирается. Зачем ему тогда одеваться в стиле твоей машины? Ну, не нравишься ты ему, это бывает. Сходишь разик и так. – Это неправда, – ответил Леша, чувствуя, как лицо наливается краской. – Кстати, – спохватилась девушка. – Ты ничего не перепутал? Если «Смерть Тарелкина» – это опера, то почему она идет в БДТ? – Нет, не перепутал, – покачал головой Дикулин. – Потому и купил билеты, что странным показалось. В БДТ плохих спектаклей не бывает. – И ты действительно хочешь, чтобы я пошла туда вместе с тобой? – Хочу. – Тогда почему упрямишься? – Девушка вышла из-за стола к нему. – Правда, я очень давно не была в театре. Мне хотелось бы выглядеть действительно хорошо. И чтобы ты, Алеша, был рядом со мной. И чтобы ты был одет в том же стиле. Сделай это для меня, пожалуйста. – Лена взяла его за руку. – Говорят, мужчины должны идти ради женщин на жертвы. Пожалуйста, сделай для меня этот маленький подвиг, разреши выбрать для тебя костюм. Если я тебе действительно не безразлична, докажи. «А ведь на деньги разводят, – внезапно сообразил Алексей. – Выберет мне «прикид» тыщ на двадцать, потом всю жизнь расплачиваться за муру итальянскую придется». Но, ощутив прикосновение Лены к своей руке, встретив ее умоляющий взгляд, он махнул рукой: – Ладно, выбирай. Мелкий моросящий дождик висел в воздухе туманной пеленой. Мертвенно-желтый свет фонарей отражался от множества луж, расплывался по мокрому асфальту, дрожал в капельках дождя, придавая улице оттенок нереальности. Однако жизнь на ней била ключом: прогуливались в одиночку или сбивались в кучки девушки, несмотря на прохладу одетые в короткие юбчонки и куцые курточки. Не спеша прокатывающиеся машины притормаживали рядом с ними, и то одна, то другая девушка ныряла в темноту салона, чтобы тут же умчаться куда-то в неизвестность. Влажная, а потому кажущаяся особо яркой, вишневая «восьмерка» притормозила возле парочки девиц с пышными рыжими волосами, опустилось правое стекло. – Сколько? – наклонился к окну круглолицый, коротко стриженный мужчина лет тридцати. – Что, паря, ласки захотелось? – Подошла к машине одна из девиц. Водитель окинул ее оценивающим взглядом, кивнул: – Сколько за ночь? – Ты не горячишься, парниша? – наклонилась девица к самому окну. – Мы ведь не газировкой торгуем. Мужчина расстегнул карман рубашки, извлек пачку стодолларовых купюр и сыпанул их на пассажирское сиденье: – Хата есть? – Так тебе еще и перекантоваться негде? Могу устроить, как в люксе. Ты в курсе, сколько люкс в «Москве» за ночь стоит? Водитель сгреб деньги в выемку перед рычагом переключения передач и открыл пассажирскую дверцу. – Ладно, подруга, я рванула, – оглянулась на напарницу девица. – Или парниша хочет повеселиться по-крупному? – Одной мне хватит вполне, – покачал головой водитель, – я не жадный. – Это хорошо, что не жадный, – обрадовалась девица, усаживаясь рядом. – Люблю щедрых мужчин. – Не обижу. – Пустынник вывернул руль влево, вдавил педаль газа. – Значит, звать тебя сегодня будут Роксаланой, понятно? Мы немного побалуемся, почудим. Если понравишься, вся эта зелень твоя. – Роксалана так Роксалана, – согласилась девица, оценив количество «стольников», смятых в выемке перед рычагом. – Роксалана – это значит Рокси? – Не Рокси, а Роксалана, – хмуро поправил Пустынник. – Где твоя квартира? – Налево на следующем светофоре, – недовольно откинулась на спинку кресла девица. – Там еще пара кварталов, и на месте. Работала Роксалана в однокомнатной квартире, размещавшейся на третьем этаже кирпичного девятиэтажного дома. Большую часть комнаты занимала огромная кровать, размером с автогараж средних размеров, скромно прикрытая белым байковым одеялом. Окна закрывала плотная тяжелая штора, люстру заменяли четыре бра, развешанные над постелью, и торшер в противоположном углу. – Наверно, ты устал, парниша. – Едва прикрыв за собой дверь и торопливо скинув туфли, девица упала на постель, вытянула вперед руки, немного поизвивалась, перевернулась на живот, приподняла туго обтянутую джинсовой тканью попочку, завиляла ею. – Кухня у тебя тут есть? – опустил сумку на пол Пустынник. – Что?! – извернувшись, оглянулась на него девица. – Кухня. Плита, сковородка, спички, – уточнил маг. – А зачем? – Вот, – он достал из сумки полиэтиленовый пакет с эскалопами. – Пожарь это. Лучше с красным вином. – Я тебе что, кухарка? – Роксалана, – удивленно приподнял брови последний из рода Тахо, – кто здесь платит деньги? Я взял тебя на всю ночь, чтобы ты исполняла мои причуды. Так что иди и работай. – Блин, совсем народ охренел, – слезла с постели девица. – Скоро пол мыть заставят. Она ушла из комнаты, и вскоре Пустынник услышал характерный треск падающего на раскаленное железо мяса. Маг посмотрел на часы, отошел к окну, отодвинул занавеску, взглянул на небо. Потом вернулся к постели, бухнулся на нее и вытянулся во весь рост. Прошло около получаса, прежде чем в комнату с глубокой тарелкой в руках вошла хозяйка: – Вот, пожарила. Теперь что? – Теперь ешь. – Как «ешь»? – Ешь-ешь, – кивнул Пустынник. – Меня это возбуждает. – Может, мне тогда раздеться? – Успеется, – махнул рукой маг. – Пока просто ешь. Роксалана недоуменно покачала головой, но вслух ничего не сказала – уселась на стул возле торшера и принялась жевать. Ела она руками. Видимо, считала, что так эротичнее. Когда мясо кончилось и девица облегченно поставила пустую тарелку на пол, Пустынник снова сверился с часами: – Теперь давай подождем двадцать минут. – Слыхала я про проблемы с эрекцией, – не удержалась от саркастического замечания Роксалана, – но чтобы до такой степени! Пустынник скривился, вытащил из нагрудного кармана еще сто долларов и протянул ей: – На, чтобы вдохновение не иссякло. – Сотню «дохлых президентов» за целую тарелку горелой свинины? – Это уж как сама приготовила, – расплылся в улыбке маг. – А ты думала, я тебе доверю для себя стряпать? – Надеюсь, ты хотя бы возбудился? – Еще как! – Пустынник сверился с часами. – Раздевайся. – Сейчас, музыку включу. – Не надо, – покачал головой маг. – Просто разденься. Роксалана встала и, покачиваясь и водя бедрами, начала неторопливо раздеваться. Однако даже эти ее старания угодить клиенту пропали даром: Пустынник отвернулся, порылся в своей сумке, достал коробку со школьными мелками, открыл. – О, – встрепенулась Роксалана, – будем играть в учительницу и ученика? – Будем, – кивнул Пустынник, кладя рядом с мелом отвертку. – С тобой было приятно поиграть… Он выпрямился, стиснул ей грудь, потом сунул ладонь между ног. Девица с преувеличенной страстью застонала, закрыла глаза, закинула голову. Маг погладил ей живот, отмерил две фаланги от пупка вправо, подхватил с пола отвертку и нанес резкий короткий удар. Роксалана только охнула, складываясь пополам, но сильная рука перехватила ее за горло, в то время как вторая вывернула за спину локоть. Хватка была жесткой и умелой – девушку выгнули до боли в пояснице, наклонили вперед и держали в этой неудобной позе, пока вязкая струйка из раны падала на мел, постепенно заполняя коробку. А потом грубо отпихнули в сторону. – Ах ты, урод, – выдохнула она, обретя способность говорить. – Ах ты, тварь. Ах ты, сволочь. Роксалана прижала руку к ране, отняла, с ужасом посмотрела на окровавленную ладонь. – Ублюдок! Ну, я сейчас… – Она кинулась в прихожую, но Пустынник, склонившийся над мелками, резко ткнул в ее сторону указательным пальцем, и девица споткнулась, ударилась в косяк, отлетела на постель. На левом боку, чуть ниже ребер, начал багроветь обширный ожог. Маг подошел к ней, наклонился, почти коснувшись ее губ губами, но в последний момент остановился: – А нужна ли мне эта никчемная душа? Чего в ней может быть интересного? Пожалуй, главное – чтобы она другим не досталась. Пустынник выпрямился, огляделся по сторонам. Потом сходил на кухню, вернулся с полиэтиленовым пакетом из-под мяса, надел Роксалане на голову и стянул вокруг шеи. Девица неожиданно очнулась, заметалась – но маг обнял ее крепко, как пылкий любовник, прижал к себе, не давая сорвать пакет, и уже спустя пару минут хозяйка квартиры обмякла. Пустынник побаюкал ее еще немного, потом осторожно положил у стены, развернулся и рывком поднял постель, поставив ее набок, ногой разметал в стороны пыль, опустился на колени. – Мел, пропитанный желчью, вытекшей на нечистое животное, – негромко пробормотал он, очерчивая на полу желтоватый круг. За кругом он начертал пентаграмму, вписав в каждый из ее углов по древнему иероглифу, истинный смысл которых уже давно затерялся в веках, в центр пентаграммы поставил стакан с водой, насыпал вокруг могильную землю. Затем прошел по комнате – снял со стены зеркало, вынес на кухню. Обшарил карманы мертвой проститутки, обнаружил крохотное зеркальце и тоже выкинул из комнаты. Сорвал с нее серьги, цепочку, дешевые кольца – тоже выкинул прочь. Разделся сам, оставив всю одежду за порогом. Магические книги утверждают, что ожившие мертвецы не выносят зеркал и железа, но Пустынник за пять веков успел набраться опыта и знал: покойники непредсказуемы. Их может привести в ярость любой предмет и всякая живая плоть. Поэтому, совершая обряд, лучше не иметь на себе вообще ничего. И крайне желательно – не быть смертным. Он приоткрыл занавеску, выглянул наружу. Там по-прежнему моросил дождь, небо плотно закрывали тучи. Однако маг чувствовал – пора. Ночь проложила границу между днями и открывает врата новой дате. Восемнадцатое сентября. Если могильный камень не врет – то это дата рождения некоего Геннадия Кимова. День, когда линии его судьбы сходились в одну точку, когда глаза его впервые увидели свет – а потому в этот день он должен легче всего откликаться на зов. Пустынник достал церковные свечи, расставил их по углам пентаграммы, зажег, сам отступил в круг: – Ouvrez doret vivant et mort! Au Nom des dieux passe et futur j’ordonne! – начал он ритуальное заклинание, после чего перешел на язык мертвеца: – Вызываю и выкликаю из могилы земной, из доски гробовой, из жизни вечной, предтечной. От пелен савана, от гвоздей крышки гробовой, от цветов в гробу, от венка на лбу, от монет откупных, от червей земляных, от иконы на груди, от последнего пути. Прочь с глаз пятаки, руки из темноты, ноги шелохни по моему выкрику, по моему вызову. К кругу зазываю, с погоста приглашаю. Иди ко мне, раб Божий Геннадий! Домовина без окон, дверей, отпусти спящего вдали от людей. Сюда, сюда, я жду тебя! Отпусти его, сила сна, хоть на час, хоть на полчаса… Огни на свечах заплясали, послышалось поскрипывание половиц, по спине потянуло холодком. Бухнула дверь – раз, другой. Жалобно тренькнул звонок. Однако Пустынник знал: если он хочет получить действительно умелого воина, то помогать нельзя. Мертвец обязан сам проникнуть сквозь стены и двери, преодолеть любые запоры, влекомый неодолимым призывом. – Ouvrez doret vivant et mort! Au Nom des dieux passe et futur j’ordonne… – начал он повторять заклинание с самого начала. Дверь загрохотала с новой силой, зазвенели стекла за занавесками, содрогнулись стены. Послышался тихий злобный вой, словно в центр русской столицы проникла целая стая голодных таежных волков. И лишь когда Пустынник начал читать заклятие в третий раз – комната внезапно заполнилась влажным гнилостным запахом, вой сменился полной тишиной, а за спиной мага послышались тяжелые шаги. Мертвец остановился совсем рядом, качнулся в одну сторону, в другую. Остывающая девка ему показалась неинтересна, колдуна в круге он и вовсе не ощущал. Зато он почувствовал свое, родное – могильную землю, которая мнилась ему символом покоя. Он сделал шаг, еще – и очутился в центре пентаграммы. Скакнули в высоту языки пламени, упал стакан, растеклась в стороны вода. Мертвец шарахнулся в сторону – но границы магического рисунка, подобно стенам, удержали его внутри. Ловушка захлопнулась. – Долго ты добирался, – покачал головой Пустынник, выходя из круга и останавливаясь перед порождением смерти. – Долго… Мертвец молчал. Выглядел он еще вполне крепким: гниль успела сожрать только глаза, куски мяса с плеч и на левой ноге, разъела одежду. Впрочем, такие существа все едино черпают свою силу не из плеч, а из неведомой энергии вечного Дуата. Никаких корней через тело не прорастало, никаких слизней и червей видно не было. Это хорошо: примесь живой энергетики только вредит, когда используется сила мертвая. – Имя! – потребовал Пустынник. Мертвец промолчал, и маг потребовал снова: – Имя!!! Повинуясь взмаху руки, подпрыгнули на высоту полуметра языки пламени, и мертвец замычал от муки. – Имя? – Геннадий… – Ты лжешь! – рявкнул Пустынник, вглядываясь в черные глазницы. – Имя твое: Альварадо Педро, но ты привык отзываться на прозвище Испанец. Имя твое – Альварадо Педро. Иди и принеси его мне! Маг снова взмахнул рукою, заставляя разгореться сильнее церковные свечи. Не для того, чтобы послать мертвеца за чужой душой – мертвые и так с трудом переносят существование в этом мире без своей, отлетевшей, души и всеми силами стремятся завладеть чужими. Он хотел, чтобы вырванное из замогильного мира существо считало себя Испанцем и охотилось именно на него. И чтобы оно вернулось. – Ты мой раб, Альварадо Педро, – произнес он, не обращая внимания на жалобный вой пленника. – Я вызвал и создал тебя, я владею твоим телом и твоей болью, твоим прошлым и будущим. Ты мой раб во всех мирах и жизнях, ты понял? Отвечай! – Я… твой… раб… – выдавил из себя мертвец. – Помни об этом, – опустил руку Пустынник, и пламя свечей осело. Маг огляделся, тряхнул рукой в сторону своей опустевшей сумки – она коротко полыхнула и осела пеплом, – после чего вышел из квартиры, захлопнув дверь. Мертвец топтался в центре пентаграммы еще минут двадцать – пока свечи окончательно не догорели, и только после этого покинул комнату, с полной невозмутимостью к всему земному пройдя сквозь стену рядом с окном. Бездыханная Роксалана осталась одна, с ужасом смотря сквозь тонкую пленку полиэтиленового пакета и сжимая в кулаке несколько вырванных из блокнота листочков в клеточку, на каждом из которых было небрежно написано: «енот». Алексей остановил «Тойоту» у магазина Лены, заглушил двигатель, с завистью покачал головой: – Какая великолепная машина! – Нет, – поправила его девушка, – какой прекрасный спектакль. Спасибо, Леша. Если бы не ты, я бы, наверное, уже никогда в жизни в театр не попала. – Почему же так печально? – Ну, – пожала она плечами, – сам обычно о спектаклях не думаешь. Думаешь о работе. И встречаешься с теми, кто только о ней и думает… Да… Да, я просила Алину отправить твою одежду сюда. Хотела бы пригласить тебя домой на чашечку кофе, но видишь, твой мотоцикл здесь. – Ах да, – вспомнил Алексей о суровой прозе жизни. – Сколько с меня за костюм? – Не знаю, – пожала плечами девушка. – Алина счет или потом пришлет, или к тебе в одежду сунула. А ты что, хочешь забрать его прямо сейчас? – Не знаю, – эхом отозвался Дикулин. – Вроде я его купил. – Да, я помню, – согласилась Лена. – Только подумала, что, если ты станешь приезжать за мной на одном транспорте, а вместе мы станем отправляться на другом, было бы хорошо, чтобы у меня лежало что-то, во что тебе можно было бы переодеться. Хотя, конечно, можешь забрать его прямо сейчас. – Нет! – моментально отреагировал Алексей. – Пусть будет! Лена весело рассмеялась, и Леша, поняв, что настал подходящий момент, наклонился и поцеловал ее в губы. Девушка ответила – хотя и не с такой страстностью, как он надеялся. – Мы на улице, Леша, – тихо предупредила она. – Здесь не нужно… – А где нужно? – чуть отстранился он. – Найдем… место… А теперь тебе нужно переодеться, пока к магазину наряд не подъехал. Сигнализацию я сниму, но в позднее время они все равно приглядывают. Не повезло. Уже через десять минут Дикулин помахал вслед отъезжающей «Тойоте» и завел своего верного «Ижака». Все происходящее казалось ему все более и более странным. Богатая и ослепительно красивая девчонка сама добивается его внимания, покупает одежду, намекает на желательность дальнейших отношений. Неужели и вправду влюбилась? То, что это не развод на деньги, теперь стало совершенно понятно – и хорошо, что он не позволил себе подобного намека в магазине. Странно… Или, может быть, она действительно рафинированна до такой степени, что готова переплачивать из своего кармана, лишь бы кавалер не выбивался из стиля ее гардероба? Да-а, тогда с ней придется тяжело… И тем не менее, Леша совершенно не собирался отказываться от такой удачи, раз уж она сама плыла к нему в руки. – Подарок судьбы, – пробормотал он и дал полный газ, спрыгивая с тротуара на мостовую. – Подарок судьбы, – прошептал Пустынник в самое ухо женщине, надевая ей на шею широкое бриллиантовое колье. – Что это?! – ахнула Марина, открыв глаза и увидев свое отражение. – Самое красивое колье из ювелирных магазинов Москвы самой прекрасной женщине этого города. – Маг сжал ее плечи, прижимая к себе. – Ты самая лучшая женщина, которая только существует на этой земле. И я невероятно счастлив, что встретил тебя, что ты согласилась стать моею. Теперь ты будешь купаться в золоте и драгоценностях, я стану носить тебя на руках, я преподнесу тебе все, что только может подарить тебе этот мир… – Толенька, счастье мое… – Она извернулась, подняла к нему лицом, обхватила за шею. – Неужели это ты? Какой ты… Пустынник удовлетворенно отметил, что перед ним была уже не серая мышка, которую он увидел на кухне в свой первый вечер, а настоящая женщина. Глаза смертной пылали, щеки порозовели, губы дышали жаром. Купаясь в хлещущей из своей временной жены энергии, маг наклонился, закрывая губами Марине рот, скользнул языком внутрь, ощутив встречное прикосновение ее языка, прижал женщину к себе, медленно провел ладонью ей по спине, нашел поясок, нащупал на нем узел, потянул кончик махровой ленты, распуская его. Перехватил пальцами ворот, развел и отпустил, позволяя халату соскользнуть, обнажая тяжело дышащую добычу, опять повернул лицом к зеркалу, прошептал в самое ухо: – Ты посмотри, как это красиво… Обнаженная женщина, на ключицах которой пускали синие отблески десятки бриллиантов, улыбнулась, закрыла глаза, откинув голову назад, отдаваясь ласкам ставшего невероятно страстным мужа. А тот целовал ее плечи, гладил бедра, осторожно касался подушечками пальцев напряженных сосков. Пустынник, продолжая левой рукой наглаживать ее грудь, правой скользнул вниз, проник сквозь густые кудряшки, мягко нажал пальцем. Смертная застонала, несколько раз резко дернула бедрами, вцепилась ему в волосы. – Пойдем, – попросила она. – Я хочу видеть, – изобразил еще более тяжелое дыхание маг. – Я хочу тебя видеть, счастье мое, моя любимая. Ты так красива, ты прекрасна, как сама жизнь… – Пойдем… – Женщина уже не просила, она умоляла. – Мариночка моя, ненаглядная моя, желанная… – продолжал нашептывать Пустынник, ускоряя движения пальца, погруженного в горячую влажную тесноту. Он понимал, что момент энергетического импульса совсем близок и сбиваться с ритма нельзя. Еще несколько секунд – и ему останется лишь придать импульсу форму, превратить его не в бесполезно потраченную силу, а в выстрел, который потрясет всю планету. – Мое чудо, моя сказка, моя Мариночка… – А-а-а!!! – Сладострастный экстаз смертной взорвался с мощностью, способной снести весь город – захоти кто-нибудь из магов так пошутить. Но Пустыннику было не до веселья. В его распоряжении имелось всего лишь несколько мгновений, пока он, оседлав, словно мальчишка орловского рысака, мощнейший энергопоток, не признающий времени, расстояний и границ, мог использовать его силу в своих интересах. Всего несколько мгновений – но он успел услышать чей-то вызов и ответить на него, отправив в открытые души столь ненавистный запах, взломав с помощью подаренной силы слабые перегородки чужого разума и желаний. – А-а-а… – Тело Марины обмякло. Вяло пытаясь уцепиться за мужа, она сползала на пол, но Пустынник успел подхватить женщину. Маг легко поднял ее, отнес на постель, уложил, прикрыв одеялом: – Спи, моя хорошая, отдыхай, – наклонился и поцеловал смертную. – Спи, родная. Черт возьми, в эту минуту Пустынник действительно почти любил ее! – Давайте, девочки, по чуть-чуть, и начнем, – предложила хозяйка. Ее явные пятьдесят лет неумолимо пробивались в мелких морщинках – их не могла скрыть даже яркая косметика, – в редких волосах, пусть и перекрашенных в огненно-рыжий цвет, в плоской груди – пусть и спрятанной под спортивный костюм. – Почему все время девочки? – возмутился толстяк в костюме-тройке, грудь которого перечерчивала золотая цепочка, идущая к жилетному карману. – Да ладно вам, Сергей Салохович, – укорила курчавая остроносая женщина в длинном свитере крупной вязки. – Можно подумать, вас просят выйти за дверь. – Но, Инга Алексеевна, согласитесь, – пригладил седые волосы толстяк, – я отнюдь не «девочка», я кавалер. – В таком случае поухаживайте за дамами. – Хозяйка, успевшая выставить из бара на стол пять рюмок и бутылку «Черного монаха», открыла ящик и достала штопор. – Или вы обиделись? – Эх, Оленька, – махнул рукой Сергей Салохович, – разве ж можно долго обижаться на таких прелестниц? Он вогнал штопор в пробку, рванул. Пробка подалась, послышался легкий хлопок. – А как пахнет! – восхитился «кавалер», наполняя бокалы. – Сразу чувствуется настоящий виноград. Тамара Семеновна, Елена Павловна, прошу к столу. Приглашенным женщинам было так же «под полтинник», но они молодиться не пытались, а потому обращаться к ним по имени толстяк не рисковал. – За удачу, девочки, – вздохнула рыжая Ольга. – Похоже, нам наконец-то повезло. Она резко опрокинула в себя вино, поставила рюмку на подоконник, пересекла комнату, опустила крышку секретера и достала что-то плоское и широкое, завернутое в белую фланельку. – Вот, – развернула хозяйка ткань. Под ней оказалась треугольная доска, в центре которой, в круглом пазу, лежала круглая же медная пластинка с тремя отверстиями, в которых виднелись латинские буквы и арабские цифры. Углы доски украшались крупными клыками, смотрящими вверх. Ольга еще раз заглянула в секретер, достала три коромыслица с колокольчиками на концах, осторожно опустила на клыки. – Вот. Вы даже не представляете, как трудно было выклянчить ее в музее хотя бы на день. Это итальянская вещь, шестнадцатый век. Говорят, что в ее углы вправлены зубы оборотней, убитых в тот год в лесу под Тулузой, а доску проклял сам Бенторио Медичи, и поэтому у нее есть свой собственный дух-покровитель. Еще не было случая, чтобы умершие не откликнулись на призыв этой доски. Вино было мгновенно забыто – бутылку и бокалы собравшиеся оставили на подоконнике, сами обступили стол. – Хитрость в том, – продолжала хозяйка, – что вызывать нужно не самого умершего, а демона Алазара, духа-покровителя доски. А потом уже дух разыскивает и приводит того, кто нужен. – Вы полагаете, – кашлянул толстяк, – Пушкина уместно тащить к себе таким образом, чуть ли не за шиворот. Поэт ведь, э-э-э, может и обидеться? – В потустороннем мире свои законы, – категорически отрезала рыжая хозяйка. – Зато, когда Александр Сергеевич поможет нам расшифровать последнюю главу «Евгения Онегина», то сомнений в важности использования спиритической науки при изучении творческого наследия умерших авторов не возникнет уже ни у кого. Давайте готовиться, девочки. Доску завтра нужно отдавать, а нам, может быть, кучу стихов записать придется. Собравшиеся задвигались – кто-то задергивал занавески, кто-то закрывал зеркала, кто-то расставлял по углам комнаты и зажигал свечи. Разумеется, комната панельной пятиэтажки после этого не стала напоминать храмовый алтарь или хотя бы гостиную старинного особняка – но в некотором приближении таинственную обстановку, необходимую для древнего обряда, удалось соблюсти. Наконец хозяйка выключила свет, все уселись за стол. – Значит, – шепотом начала Ольга, – поначалу диск-указатель трогать не нужно. Первым вызываем демона. Когда он придет, должны закачаться коромысла и зазвенеть колокольчики. Демона отправляем за духом Пушкина, и уже потом беремся за диск. А сейчас пока просто соединяем руки. Собравшиеся за столом, взяв друг друга за руки, склонили головы, и рыжая хозяйка низким, заунывным голосом завела: – Призываем тебя, демон Алазар! Призываем тебя, демон Алазар! Явись на наш призыв, ответь на наши вопросы, успокой наши души… Тебя вызываем именами земными и небесными, демон Алазар. Приди к нам, войди в наши сердца, открой свои тайны… Не удержавшись, Ольга приоткрыла глаза, посмотрела на колокольчики – те ничуть не колыхались. – Демон Алазар… Зеленые цифирьки электрических часов над секретером мигнули, меняя показания. Тридцать пять минут, тридцать шесть, тридцать семь. – Демон Алазар, – уже не без тоски пропела хозяйка, глядя на колокольчики, – если ты здесь, то дай нам знать… Внезапно все три коромысла древней спиритической доски крутанулись вокруг своей оси с такой скоростью, что колокольчики оборвались и улетели в стороны, диск подскочил, перевернулся и с силой врезался вниз, выбив щепу из любовно выжженной буквы «G». – Демон Алазар? – растерянно пробормотала женщина, и тут ее тело внезапно выгнуло дугой, она утробно завыла на одной ноте, заметалась, мертвой хваткой вцепившись в руки Сергея Салоховича и Инги Алексеевны. Те тоже выпучили глаза, захрипели, вскочили на ноги, но рук не разжали, продолжая замыкать круг. Остальные женщины, похоже, реагировали спокойнее, но глаза открыли и разжать рук не пытались. Внезапно все прекратилось. В тот самый миг, когда в далекой Москве Марина Метелкина начала расслабленно оседать на пол, в Иркутске спириты разжали руки и шарахнулись в стороны, испуганно глядя друг на друга. – Кажется, это в Санкт-Петербурге, – первым прервал молчание толстяк. – Надо в аэропорт, на самолет, – согласно кивнула Инга Алексеевна, смущенно одергивая свитер. – Только у меня нет таких денег. – И у меня, – добавила хозяйка. – У меня на пятерых тоже не хватит. – Сергей Салохович задумчиво почесал в затылке. – Но есть место, где можно их взять. Если милые дамы проследуют за мной, мы быстро решим эту проблему. Спириты быстро переобулись – верхней одежды никто надевать не стал, – вслед за толстяком вышли на лестницу, спустились вниз, пересекли заставленный автомашинами двор, вошли в парадную пятиэтажки напротив, поднялись на третий этаж. Мужчина позвонил в обитую кожзаменителем дверь, подождал, позвонил еще раз, более настойчиво. Наконец изнутри послышалось мерное пошаркивание: – Господи, да кто же это там? Два часа ночи на дворе. – Это я, Моисей Ааронович, – прокашлялся толстяк. – Откройте, пожалуйста. – Сергей Салохович? – изумились за дверью. – Что же вы в такое время? – Мне принесли удивительный раритет, Моисей Ааронович. Просят совсем недорого, но, сами понимаете, нужна консультация. Срочная. Вы не беспокойтесь, я хлопоты компенсирую. – Ну… – Дверь приоткрылась, взлохмаченный старик в махровом халате выглянул наружу через щель. – О, и вы здесь, Оленька? И вы, Инга Алексеевна? Догадываюсь, догадываюсь. Опять что-то зороастрийское из древней Персии? Он прикрыл дверь, звякнула цепочка. – Хорошо, входите. Что у вас? – Вы нас извините за поздний визит, Моисей Ааронович, – смущенно одернула свитер самая молодая из гостей, – нам это очень нужно. И она с широкого, как заправский футболист, замаха врезала старику голенью между ног. Тот шумно выдохнул, сложился почти пополам. Инга Алексеевна торопливо сняла туфельку и насколько раз ударила острой шпилькой в подставленный затылок. Следом за ней в прихожую начали протискиваться остальные спириты и так же принимались бить хозяина ногами или подвернувшимися предметами: толстяк тыкал его зонтиком, рыжеволосая Ольга – стоявшим перед дверью резиновым сапогом. Впрочем, упавший на пол старик не только не дергался под ударами, но даже и не дышал. – Это там! – Наконец остановился запыхавшийся толстяк. – Он оттуда всегда деньги выносил. Шуршал страницами, потом выходил… Всей компанией они вломились в ближнюю к прихожей комнату, одну стену которой полностью занимал книжный стеллаж, начали торопливо сбрасывать с полок томики в тяжелых кожаных переплетах, пергаментные рулоны, статуэтки моржовой и слоновой кости. Внезапно в воздухе расцвел фейерверк денежных купюр. – Здесь! – обрадованно сообщила Ольга, встряхивая томики Толстого и Достоевского – из страниц выскальзывали долларовые и пятидесятитысячные банкноты. – Тут хватит. Грабители быстро собрали налетевшие деньги, распихали по карманам и покинули квартиру. На улице Сергей Салохович остановил «жигуленка» с битой правой фарой, наклонился к открытому окну: – Голубчик, отвезите нас в аэропорт, пожалуйста. – А сколько вас? – чуть наклонился вперед рыжий лохматый водитель в светлой рубашке. – Пятеро. – Нет, папаш, не могу, – включил передачу водитель. – Вы ко мне просто не поместитесь. – Но нам очень нужно… – Толстяк протянул руки внутрь салона, ухватил мужчину за шею, рванул к себе. Машина сорвалась с места – видимо, водитель отпустил сцепление, – пропрыгала несколько метров и заглохла. Толстяк рук не разжал – и его жертва оказалась наполовину выдернутой из окна. Сергей Салохович держал несчастного «стальным зажимом», перехватив локтем под подбородком, усиливая захват второй рукой, наваливаясь сверху всей своей массой и поворачиваясь по часовой стрелке. Совсем тихо хрустнули позвонки. Спирит уронил тело на землю, открыл водительскую дверцу, вытолкнул в окно ноги, оглянулся на женщин: – Садитесь! Взревел на повышенных оборотах двигатель, «жигуленок» несколько раз по-козлиному скакнул и помчался по улице. Спустя двадцать пять минут все пятеро вошли из ночного мрака в залитый электрическим светом зал аэропорта, повернули к стойке продажи билетов: – Голубушка, нам нужно пять билетов до Санкт-Петербурга, – сразу за всех обратился толстяк. – На ближайший рейс. – Одну минуту… – Девушка в синей форме с желтыми нашивками застучала по клавишам компьютера. – Да, есть билеты. Рейс через четырнадцать часов. – Да, спасибо, мы подождем. Получив в руки заветные книжечки с изображением самолета на обложке, спириты вышли в зал ожидания, уселись напротив часов и замерли, следя за медленно ползущей стрелкой. В просторной, светлой горнице детинца пахло сладким медом, свежеструганным деревом, горячим хлебом и… И упрямством. – Да говорю же вам, бояре, – горячо убеждал курчавый безусый юноша с пронзительно-голубыми глазами, в атласной малиновой рубахе и черных шароварах, заправленных в яловые сапоги, – надобно крепостицу на Шелони ставить. Путь пеший на подступах к городу огородить, рубежи укрепить западные. – Почто злато тратить понапрасну, княже? – Трое гостей, сидевших за столом, выглядели куда солиднее: с окладистыми бородами, с посохами, украшенными золотым оплетением и навершиями с самоцветами, все как один были одеты, несмотря на жару, в тяжелые шубы. – Откель для Новгорода опасности с запада взяться? Не далее как о прошлом годе кавалер ливонский приезжал, магистр тамошний, Андрей фон… фон… фон Вельфен,[30] прости Господи… – Боярин Тугарин переложил посох в левую руку и широко перекрестился. – В общем, о прошлом годе магистр ливонский крест на верность тебе целовал, рубежи клялся стеречь западные от иноземцев всяческих. Так о чем печаль? – Так то не христиане православные, бояре, – не выдержав, стукнул кулаком по столу юный князь. – Схизматики то немецкие, истинную веру отринувшие, из земель святых изгнанные! Коли от Бога они так легко отошли – разве можно обычной их клятве верить? Нрав разбойничий народов западных известен издавна, и обещания свои они исполняют, токмо если дубину пудовую над головой у них держать! Разве ж удержится серый волк от разбоя, коли стадо без пастуха углядит? Разве ж удержит схизматика клятва, коли узнает он про бок неприкрытый у соседа? Вот когда крепость у них над головой возвышаться станет, тогда и про клятвы свои они не забудут! – Не сочти за обиду, княже, – пригладил бороду недавно избранный посадником боярин Терентьев, – однако же молод ты, горяч. Страхи твои понятны, однако же и схизматикам есть чего опасаться. На землях они сели на чужих, племена тамошние их ласкою не жалуют и токмо волею князя Ярослава терпят. Коли отринутся ливонцы от Руси, земля под ногами у них полыхнет, стар и млад подымутся, погонят крестоносцев обратно за море. Подозрения твои понятны, однако же сие всего лишь подозрения. А строительство крепости настоящего серебра требует, да немало. И дружину в ней содержать потребно, за стенами следить. Тяжелая ноша сие для казны новгородской. Юноша рывком поднялся, прошел по белым, поскрипывающим при каждом шаге половицам, распахнул створки окон, забранных гладкой блестящей слюдой, всей грудью втянул свежий воздух. Четыре года назад он долго пытал отца, зачем тот пустил на исконные русские земли чужаков. И не просто чужаков, а схизматиков, татей, разбойников урожденных, заливших святую землю кровью стариков и младенцев. Ярослав сказал: «Схизматикам на русской земле все едино не выжить. Но поселил я их на рубежах западных, на путях, по которым ляхи на наши селения рати водят. Хотят крестоносцы, не хотят – а оборонять Русь им придется[31]». Но таковые планы хорошо во Владимире задумывать. А здесь, в Новгороде, ливонцы – вот они, рядышком. Так и норовят украсть где что плохо лежит. Да еще бояре над каждой гривной трясутся. – Не будет у вас рубежей крепких, бояре, – повернулся Александр к гостям, – и серебра не будет. Не сохраните. Не ливонцы, так ляхи придут, не ляхи, так шведы пожалуют. Мне серебра не дадите – они вашу мошну растрясут. Да так растрясут, что плакать нечем станет. Растрясут досуха! – Ты нас не пугай, княже, – стукнул посохом об пол боярин Тугарин. – Мы не на полатях выросли, не в сундуках богатство свое нашли. И на ушкуях погулять довелось, и за море походить, и булатом позвенеть. Оттого и цену серебру знаем! На нужное дело – дадим. А на баловство… Скрипнула дверь, в горницу вошел простоволосый старик в серой потрепанной рясе с длинной, почти до пят, бородой, с перекрученным посохом, сделанным из соснового корня. – А ты еще кто таков?! – окинул его взглядом новгородский князь. – Кто тебя сюда пустил? – А разве меня кто-то может остановить? – спокойно возразил новый гость. – Волхв, – первым сообразил многоопытный посадник. – Волхв к князю явился… Он поднялся, не теряя достоинства отступил от стола с богатыми яствами, слегка поклонился, а затем осторожно, вдоль стеночки, двинулся к выходу. Двое других бояр после короткого колебания последовали его примеру. – Ты волхв? – Увидев поведение знатных гостей, князь понял, что к старику следует отнестись с должным уважением, и понизил тон. – Тогда ты зря тревожился. Веру я чту православную, исповедую заветы Господа нашего Иисуса Христа, ношу крест его мученический, а потому слова языческого от тебя не приму. – Не примешь, княжич? – Тяжело ступая, приблизился к нему волхв. – Во имя слова греческого языка земли родной разуметь не желаешь? А слово предков своих тоже отринешь? Заветы Словена и Роса,[32] первые грады на сих берегах поднявших, князя Гостомысла,[33] и внука его Рюрика[34] ваш род основавшего, слова воительницы княгини Ольги,[35] и Ярослава Мудрого[36] Олега Вещего,[37] и Владимира Мономаха[38] Русь Великую прославивших, ты тоже отринешь? – Кто ты таков, язычник, чтобы от имени предков моих говорить?! – возмутился Александр. – Не я, земля русская стонет, – поднял посох старик. – Ступила на землю святую нога чужеземца злобного, вот и заплакала земля, спасителей скликает, защитников, что растила она, кормила, водой ключевой отпаивала… – Где? Кто напал? – От нехорошего предчувствия у князя меж лопаток побежал холодок: ужели не успел? Ужели пришли-таки крестоносцы бесчестные на новгородскую землю? – Ныне с рассветом на Неве, возле речушки Ижорской, высадились рати свенские, числом немалым. – На Неве? – с облегчением перевел дух князь. – Чего им там делать? Там, окромя болот, и нету ничего. Постоят, комаров покормят, да и сами убегут. – Сами убегут? – Волхв вытянул посох и больно хлопнул юношу по плечу. – Сами? Это так тебя учили землю отчую защищать? Это так ты честь предков своих бережешь? – Э, старый, ты чего? – От второго удара князь увернулся, отбежал за стол. Отскочил, уклоняясь от третьего тычка. Чувствовал он себя самым что ни на есть глупым образом. И стражу звать, чтобы от старика немощного защитили, – позора не оберешься, и меч против старца тоже обнажать нехорошо, но и чтобы лупили его, как щенка глупого, Александр позволить не мог. – А ну, стой! – выпрямившись, решительно рявкнул он. – Ты на кого руку поднимаешь? Из ума выжил, язычник старый? На кол захотел? – Я слышу речь не мальчика, но мужа, – опустил посох волхв. – Да только отвагу свою, княжич, не мне – ворогам отечества своего показывать надобно. – Кому показывать, старик? Топи одни округ Невы. Некому там воевать, да и не за что. Кораблям торговым через нее ходу нет, земель под пахоту тоже. С ижорцев али води и дани не взять никакой. Сегодня есть они, а завтра сели на лодки – и нет деревни. Мыслю я, купцы лифлянские или свенские на шнеках своих малых к Новгороду супротив течения шли, да притомились и на отдых встали. – Купцы не ставят на берегах шатров воинских, князь, не вкапывают кресты, не точат мечей, не держат по два десятка ратников на каждой лодке, – покачал головой старик. – Торопись, князь. Каждый день, каждый час отравляют они чистую землю, что тебе от предков в наследие осталась. И сами при этом силу из сей земли черпают. Силу, токмо русским воинам предначертанную. Немигающий взгляд волхва завораживал и одновременно тревожил, отнимал волю – но побуждал к действию. – Ладно, старик, – тряхнул головой юный князь. – Я пошлю отроков найти у причалов ладьи свободные, пройдем с дружиной к берегам невским, проверим, что за гости там появились. – Это долго, княжич. Коней седлайте, да скачите туда на рысях. – Да ты с ума сошел, старик! – опять не выдержал князь. – Топи там кругом! Не то что конному, пешему нигде пути нет. – Не бойся, княжич, – понизил голос волхв, – земля в тамошних местах умная. Кому топью непролазной загородится, а кому скатертью под копыта выстелется, кого закружит, кого сама к цели выведет. Ты ее не бойся. Ты ей не чужой, ты ей заступник. Приди на берег, изгони супостата, а землицу-то поцелуй да с собой горсть возьми. Ты ее хранишь – она тебя хранить станет. От стрелы, от меча, от злого навета. И не найдется тогда силы, что сможет тебя побороть, не случится битвы, в которой ты не одолел бы ворога, не родится воин, что сможет тебя сразить… Внезапно Александр понял, что волхва в горнице уже давно нет, хотя голос его и продолжал звучать. Князь тряхнул головой, разгоняя наваждение, потер ушибленное посохом плечо, отошел к окну. Внизу, на широком, утоптанном до каменной твердости дворе отдыхали дружинники. Некоторые валялись на привезенном нынче с заливных лугов и еще не убранном сене первого покоса, четверо, разбившись попарно, бились на кулаках. Дружинники постарше, пользуясь покоем, доводили клинки до безупречной остроты, правя острие кусочками жесткой буйволовой кожи. Однако девятнадцатилетний мальчишка видел сейчас перед собой не их, а шитые золотом шатры, что нахально встали на исконно русских невских берегах, видел воняющих застарелым потом крестоносцев, топчущих сочную молодую траву, позорные вымпелы, реющие над пустынными – но русскими! – болотами. А что если старик обманул? Пришел непонятно откуда, сгинул непонятно как. Кто такой, зачем являлся – неведомо… Послушаешься его, погонишь дружину через бесконечные приневские вязи – вымажешься в грязи по уши, никуда не доедешь, не добьешься ничего, кроме позора на всю жизнь: князь, дружину на войну с комарами водивший. Александр Болотный… До чего же ему не хватало в эти минуты отца! Опытного, расчетливого, уверенного. А что, если и вправду чужаки на Неву пришли? – Таврило! – толкнув от себя створки окна, высунулся из окна князь. – Таврило Олексич, дружину в седло подымай! По одному заводному, на три дня припаса. Торопись, вести дурные у меня. Мишка, на площадь вечевую беги, созывай охотников со мной на немца идти. Пусть тебе под руку сбираются, да по северной дороге меня нагоняй. Подвод не бери, пусть припас в сумки на заводных коней вьючат. На три дни уходим. Ротмир, броню мою неси! Торопитесь, други мои. Чую я, земля плачет. Подмоги нашей ждет. Торопитесь! Во дворе началось оживление. Десятники и сотники, выбираясь из тенистых закутков, где пережидали жару, выходя из дверей людской или кухни, начали скликать своих ратников; поползли, распахиваясь, ворота конюшни, послышался звон железа, тихий шелест извлекаемых на свет божий кольчуг. Александр отступил, расстегивая ворот рубахи. Все, решение принято, сомневаться поздно. Обороняя отчие земли, лучше перестараться, нежели ворога прозевать. Позора бояться потом станем, когда будет чего стыдиться. Стянув через голову атласную косоворотку, он поднялся по узкой лестнице к опочивальне, молча сунул уже ждущему в дверях Ротмиру снятую рубаху, принял от него белую, длинную, шелковую, со шнуровкой на груди. Юный князь всегда надевал под доспех шелковое исподнее. Оно и кожу холодит, и вшей с блохами отпугивает, коли долго без бани путь держать приходится. Поверх натянул стеганку с коротким рукавом, обшитую сверху бархатом, – в войлочном поддоспешнике в жару слишком тяжело. Накинул на плечи плащ, скрепив углы на левом плече простенькой медной пряжкой. В броню пока облачаться не стал – рано вроде, дома ворога опасаться ни к чему. – Саша! – По лестнице в легком сарафане с вышитым розами передом, в платке на волосах взбежала девочка шестнадцати лет. – Что случилось? Отчего исполчаетесь? Жена. Александра. Прощаться князь еще не умел. Когда научишься – всего-то несколько месяцев, как обвенчались. Только свыкаться стали, что теперь вместе навсегда, и вдруг – прощаться. – Вести до меня с Невы нехорошие дошли, – взял ее за руки правитель. – Мчаться надобно, вызнавать. Мыслю, сеча грядет. – Ты возвращайся, князь, – кивнула молоденькая супруга. – Береги себя. Яков!!! – Да, княгиня, – выдвинулся из-за спины хозяйки вихрастый ловчий, приехавший из Полоцка вместе со двором невесты. – С князем отправишься. Головой за него отвечаешь! – Слушаю, княгиня! Паренек развернулся, побежал вниз по лестнице – переодеваться. Следом ринулся Ротмир. Князя облачить мало – нужно еще и самому в поход изготовиться. – И ты себя береги, хозяюшка моя. – Александр кивнул, разжал пальцы, прошел мимо супруги и начал спускаться. – Постой! – Александра сбежала, обхватила его, сколько хватило сил, прижалась к груди, постояла так несколько мгновений, отстранилась, перевела дух. – Теперь иди… – Она широко перекрестила мужа. – Да поможет тебе Бог. Когда князь вышел на крыльцо, дружина уже выстроились во дворе: ровные ряды устремленных к небу рогатин, вытянутые капелькой щиты, поводья заводных коней накинуты на луки седел. Всхрапывают лошади, нетерпеливо стуча копытами в землю. Две тысячи опытных, хорошо снаряженных, готовых к смертельной схватке воинов. Подбежал Ротмир, подвел скакуна с седлом поверх алого потника, с привьюченными на крупе щитом, рогатиной и колчаном с луком и стрелами. Князь поставил ногу в стремя, поднялся в седло, подобрал поводья, еще раз оглядел дружину: – Ну, други мои, не пожалеем живота своего за землю отчую, не посрамим земли русской! – Умрем за тебя князь! – вскинув рогатины, закричали дружинники. И словно в подтверждение их зарока над Новгородом поплыл звон вечевого колокола. Князь Александр отпустил поводья и дал шпоры коню, на рысях выводя дружину из детинца. Застоявшиеся в конюшне скакуны шли ходко. Всего за четыре часа дружина добралась до Глухой Керести, переседлалась, снова пошла широкой рысью, еще до сумерек домчалась до Тороковского брода через Оредеж, перешла реку и разбила лагерь на северном берегу. Сюда же час спустя подошли еще сотен пять новгородцев во главе с гридней[39] Михаилом – добровольцы, решившиеся ради славы, веселья и во имя покоя любимого города поддержать князя в ратном деле. С первыми лучами солнца снова поднявшись в седло, рать двинулась через Стречинскую топь. К удивлению князя, копыта тяжело нагруженных скакунов не проваливались в торфянистую влажную землю, под ними даже вода не чавкала. По тропе, по которой обычно с трудом протискивался один всадник, кованая конница шла по трое в ряд. Александр слышал, как за спиной дружинники удивляются засушливому лету, и даже дышать боялся, дабы не спугнуть невероятную удачу. Между лопатками полз холодок, а душу наполняла железная уверенность – все правда! Волхв не обманул. С болотами не обманул – значит, и про схизматиков на Неве тоже правда. К полудню вязь осталась позади – дружина поднялась на Дружную горку и… Наткнулась на лагерь оружных ладожан, отдыхающих возле костров. Один из ратников вскочил, подбежал к Александру, торопливо поклонился: – Тебя дожидаемся, княже. В подмогу пришли. А я староста малуксинский, Ратослав, за старшего выбран. – Откуда прознали, что подмога нам потребна? – окинул взглядом бивуак Александр. Ладожан собралось примерно пять сотен. Значит, дружина уже в три тысячи ратников получается. Неплохо. – Прости, княже, мы не верили поначалу, но волхв наш, отшельник Дубович, из леса вышел и сказывал, нужны мы тебе. И место указал, куда сбираться. Вы к кострам садитесь, молодцы. Откушайте, пока горячее все, а там дальше пойдем. Перекусив и переседлавшись, дружина поскакала вперед, превращая узкую лесную тропу в утоптанный тракт. Спустя час пересекла Оредеж еще раз. Здесь к рати присоединились три сотни ижорцев. Услышав, что их так же заставил выступить в поход местный колдун, князь особо не удивился. Он уже думал о предстоящей сече, как о деле решенном. Враг есть, он стоит на берегу Невы в устье Ижоры. И его нужно истребить. – Воевода! – подозвал к себе девятнадцатилетний полководец Данилу Олексича. – Дружину до Ижоры доведи, но реку не переходите, становитесь лагерем. Костров не разводить! Пусть отдохнут и кони, и ратники наши. Со свежими силами поутру в сечу пойдем. Я вперед поскачу, гляну потихоньку, каково ворог наш обосновался. – Добро, княже, – кивнул дружинник. – Да токмо одного я тебя не пущу, хоть голову руби… – Воевода оглянулся. – Мишка! Два десятка молодцев возьми да с князем отправляйтесь. Коли хоть волос с головы его упадет, с тебя спрошу! – Коли с него волос упадет, у меня ужо головы не будет, – небрежно отмахнулся гридня. – Ну, кто тут первыми построился? За мной поскакали! Как ни противились дружинники, на разведку князь пошел все-таки без них. Согласился только Михаила с собой взять да Якова, который, ссылаясь на приказ княгини, не отступал от Александра ни на шаг. Они оставили с малым отрядом коней, рогатины, шлемы и щиты. Князь даже епанчу.[40] снял, дабы фибула под солнцем не блеснула. После чего вброд, по грудь в воде, пересекли холодную Ижору и, таясь по кустарникам, потихоньку добрались до самого наволока[41] – А ведь это не крестоносцы, – пробормотал Александр, на всякий случай таясь за стволом могучего вяза, что возвышался над гибким ивняком. – Вымпелы, доспехи, шатер богатый, щиты с гербами… Свены! Выходит, зря я на магистра грешил. – Шнеков-то, лодок сколько, княже, – тихо удивился гридня. – Сотни полторы, не менее. Их тут тысяч девять, а то и более. Супротив нас, почитай, вчетверо. Управимся, княже? – Смотри, как гуляют. Бражничают, веселятся, охранения никакого не выставили. Внезапно ударим – почитай, вдвое страшнее покажемся. Вот уже и не вчетверо их будет больше, а всего вдвое. Мы – воины русские, православные, с нами Бог. А они – схизматики, души у них пустые, мертвые. Стало быть, каждый наш ратник сильнее вдвое. Вот мы уже и на равных. А теперь на берег смотри, Миша. Топкий он, корабли на него свены вытащить не могут, на бок те лягут. Потому шнеки далеко от берега стоят, сходни длинные. Без сходней за борт прыгать – завязнешь. Коли еще и в доспехе тяжелом скакнешь, то и утонуть недолго. – Это точно, княже, – кивнул дружинник. – Дно тут илистое. – Так вот. У свенов половина рати на берегу стоит, а половина на кораблях отдыхает. Видать, опасаются, что мы по воде подойдем. Коли вдоль берега ударить да сходни посносить, то на берегу схизматиков уже вдвое меньше, нежели нас, останется. Без сходен со шнеков так просто на помощь не прибежишь. Чуешь, о чем я говорю? – Ага, княже, – тихо засмеялся гридня. – Мы сперва вдоль берега пойдем, сходни посбрасываем. А уж потом на сам лагерь повернемся. – Нет, Миша, – покачал головой юный полководец. – Коли всей ратью вдоль берега идти, пока разметаем да развернемся – лагерь к обороне изготовится. Поэтому я с дружиной ударю сразу на шатер и тех, кто землю русскую топчет, истреблю. А вдоль берега ты с новгородцами пойдешь. У самого устья ижорского сюда перейдешь да вдоль берега и вдаришь. Половину свенов вырежем, а уж потом про остальных думать станем. Согласен? – Как скажешь, княже… – снова кивнул дружинник. – Ох, и славный завтра будет денек. Погуляем с братками от души, надолго запомнят свены наше веселье! Князь и двое воинов так же тихо, как подошли, отступили под кроны деревьев и вернулись к русскому ратному лагерю. – Нет-нет, Антонина Павловна, – покачал головой Алексей, разминая мышцы у нее на шее. – Какими бы у меня руки ни были, а позвоночник я трогать не стану, и не просите. Это слишком опасное место, категорическое табу для любого приличного массажиста. Это же основа управления для всего организма. К нему подходит столько нервных клеток, что даже пальцем вдоль него провести – и то можно вред нанести. У меня, кстати, случай был такой. Пришла клиентка одна, пожаловалась, что у нее внезапно нога стала отказывать, попросила размять немного. Ну, я работаю, а она – видать, удержаться не смогла – рассказывает. Что намедни с мужчиной познакомилась. Обходительным таким, чувственным. В общем, такой хороший, такой хороший, да еще и массаж ей общий сделал. Ну, я тут сразу и скумекал, откуда приволакивание ноги взялось – наверняка, как раз за позвоночник и хватанулся. Правда, ей ничего говорить не стал. Зачем расстраивать человека? Может, у них все еще впереди. Предупредил только, что дня три еще потерпеть с ногой придется, а потом все нормально будет… Все, Антонина Павловна, со спиной я закончил, переворачивайтесь. – Что ты все Антонина Павловна, да Антонина Павловна, – посетовала женщина, укладываясь на спину. – Просто Тоня. – Хорошо… Тоня, – кивнул Дикулин. Он уже успел привыкнуть к тому, что своего массажиста многие дамы воспринимают как мальчика для интимных услуг. И зачастую шел навстречу клиенткам. Но далеко не всем – благо его прейскурант «интима» не предусматривал. Антонина Павловна при неполных сорока за своим телом следила очень качественно. Далеко не все студентки-старшекурсницы смогли бы похвастаться такой же внешностью. А если так – то почему бы и нет? Хотя бы в качестве поощрения ее стараний? Пусть знает, что еще может нравиться молодым паренькам. – А как же тогда быть с мануальными терапевтами, Леша? – Женщина зажмурила глаза, отдаваясь рукам массажиста. – Они ведь как раз позвоночник и давят, и тискают, и даже вбивают. – Это костоправы, что ли? – рассмеялся в ответ Дикулин, разминая ей мышцы чуть выше колен. – Есть такое старинное русское слово. И, кстати, вызывает у всех вполне верные ассоциации. Я про это так скажу. Отрицать не стану, есть среди них великолепные лекари, с даром от Бога, – мертвеца на ноги поставят. Но вот ведь какая беда: на один талантище сотня шарлатанов приходится. Поэтому шансов от болячек излечиться куда меньше, нежели калекой стать. Хотите мое мнение узнать? Не рекомендую. Алексей перешел от ног к животу, оглаживая его по часовой стрелке: от самого низа наверх, вправо, и снова вниз, чуть не до самого тазобедренного сустава. Клиентка замолчала, чуть вздрагивая при каждом его движении. И в этот момент раздался дверной звонок. – Вот леший! – не удержался Дикулин. – Ну, почему именно сейчас? – Он покосился на часы: – Вроде сегодня на день у меня никому не назначено. Звонок повторился, доказывая, что был не случайным. – Одну минуту, Тоня. – Массажист, сберегая тепло, накрыл женщину одеялом. На лестничной площадке, за дверьми стоял человек в сером двубортном костюме: невысокий, крепкого сложения, лысый, но розовощекий, он сразу вызывал в памяти классическую фразу о «мужчине в полном рассвете сил». Единственное, что не понравилось Алексею, так это глаза – темно-коричневый диск с белесой окаемкой показывал, что гость носит линзы, причем линзы цветные. Похоже, ему было что прятать в своем взгляде. К тому же, уже успевший пообщаться с добрыми и недобрыми колдунами, Дикулин сразу почувствовал присутствие в ауре здоровячка неестественной составляющей и немедленно опустил между ним и собой мысленное стекло, настраивая подсознание на отражение возможных энергетических импульсов. – Администрация города, – вскинул толстяк перед собой красненькую книжечку таким жестом, словно это было удостоверение сотрудника спецслужб. – В таком случае вы, наверное, ошиблись адресом, – пожал плечами массажист. – Это жилая квартира. – Да-да, я понимаю, – кивнул гость, – это жилая квартира, вы – Алексей Дикулин, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения, с неоконченным высшим образованием, не женат. Прописан в Санкт-Петербурге с тысяча девятьсот девяносто третьего года, тогда же получил лицензию на проведение общего и лечебного массажа. – У вас плохо с памятью, – вздохнул Дикулин. – Почему? – не понял лысый. – Демонстрируя свою осведомленность, вы не назвали номер моего телефона. А я его, заполняя анкету для получения лицензии, указывал. Что, запомнить не смогли? Все остальные сведения именно из нее. Если хотите доказать свою осведомленность и всеведение, назовите институт, который я не смог закончить. Про него у меня в налоговой не спросили. – Я могу ответить только то, что всего лишь уточнял, с кем имею дело, Алексей, – спрятал свое удостоверение толстяк. – И еще то, что мне нравится ваша хваткость. Меня зовут Михаил Ефимович, и у меня есть к вам серьезный разговор. Я могу войти? – К сожалению, у меня сейчас клиентка, Михаил Ефимович. Я не могу выгнать ее ради обычного разговора. Даже с представителем администрации города. Все-таки это моя работа. – А я подожду, – решительно шагнул вперед лысый, и Алексей вынужденно посторонился. – У меня на разговор с вами запланировано два часа. Так что время есть. – Хорошо, – вздохнул Дикулин. – Проходите налево, на кухню. Там есть чайник, кофе, сахар, газовая плита. Так что, надеюсь, не растеряетесь. Он вернулся в комнату, снял с женщины одеяло и сообщил тоном, полным искреннего сожаления: – Иногда в нашей жизни появляются гости, от которых невозможно избавиться. Давайте продолжим массаж… Антонина Павловна. Перейдя с живота на руки, Алексей промял их от плеч до кончиков пальцев, после чего снова накрыл сомлевшую клиентку одеялом и, наклонившись к уху, тихо прошептал: – Отдохните немного, я сейчас сделаю кофе. Он уже давно усвоил, что хороший массажист должен быть немного энергетическим вампиром. Снимая с пациента часть энергии, он вызывает то самое дремотно-блаженное состояние, которое и ассоциируется с полноценным расслабляющим массажем. К тому же, именно в верхнем, снимаемом слое ауры обычно и содержится вся грязь, порча, усталость, злость, которая накапливается у человека за два-три дня. Когда энергетика восстанавливается за счет новой, чистой ауры, выработанной организмом, клиент начинает чувствовать себя намного бодрее – более отдохнувшим, посвежевшим, энергичным, нежели до сеанса. Демонстративно не обращая внимания на скучающего у окна гостя, Дикулин поставил на огонь чайник, потом отправился в ванную, встал под душ, привычно нашептывая наговор от порчи, сглаза, дурного слова и прочей пакости: «Ты вода, текла из-за гор, по полям, лесам, лугам широким. Под небом синим, в ночи черной. В тепле грелась, в холоде мерзла, черноту снимала, красоту открывала. Унеси и с меня слово темное, глаз черный, мысли дурные…» Сняв грязную энергетику с женщины, он отнюдь не собирался оставлять ее на себе. Затем он приготовил кофе, поставил на поднос крохотную сахарницу, блюдечко с одним пирожным, отнес в комнату, поместил на высокий табурет рядом с массажным столом. – М-м, какой запах, – приоткрыла глаза женщина. – Ой, пирожное… – Сегодня можно, – мягко сообщил Алексей, – я разрешаю. – Просто сказка. Кофе в постель, тепло, руки такие ласковые. Вот бы мне мужа такого. – Ну, что вы, Антонина Павловна, – пожал плечами Дикулин. – За те черты, которые ценят в любовниках, мужа обычно начинают считать слюнтяем. Лучше приходите сюда. Я всегда гарантирую вам кофе на массажный стол, теплое одеяло и немножко неги. – Прощальная фраза? – Женщина дотянулась до кофе, поднесла к губам, немного отпила. – Это значит, что мне пора? – Ни боже мой! – вскинул руки Алексей. – Никогда в жизни не стану выгонять своих клиентов. В этом доме им рады в любое время дня и ночи. – И ночи? – с интересом уточнила Антонина Павловна. – Если я дома – то да, – тоже сделал маленькое уточнение Алексей. – А дома мы не бываем никогда… – с сожалением вздохнула женщина. – Кстати, сколько сейчас времени? – Четыре часа. – Да что же ты молчишь?! – вскинулась клиентка. – Я, вообще, хотела только на час заскочить, слегка расслабиться. А уже три прошло. – В моем доме всегда рады пациентам, – с улыбкой повторил Дикулин. – Отвернись, мне нужно одеться. – Зачем? Я выйду. – То, что женщины, только что лежавшие на массажном столе в полном неглиже, внезапно начинали стесняться своего массажиста, Алексея давно перестало удивлять. Он удалился в коридор, дождался, пока следом выйдет клиентка, подал ей руку, чтобы та смогла надеть туфли. – Спасибо, – обувшись, Антонина Павловна выпрямилась, задумчиво сморщила губы. – А на завтра у вас свободное время есть? – Массаж нельзя делать чаще, чем через день. И реже, чем через два. То есть при проведении курса массажа интервал между сеансами не должен превышать двух дней и быть меньше одного. Курс – пятнадцать процедур. Не больше двух курсов за год. По медицинским показаниям требуется, чтобы организм минимум полгода отдыхал от массажа, а клиенты – от массажиста. – Отдыхать полгода от массажиста? – оценила скрытый юмор женщина. – Да, в этом что-то есть. Значит, пятнадцать процедур – это получается месяц-полтора? – Да. – Я разберусь со временем и перезвоню. – Хорошо… – Алексей прикрыл за клиенткой дверь, согнал с лица приветливую улыбку и отправился в кухню. – Освободились? – Поднялся с подоконника Михаил Ефимович. – Ну, и когда следующий клиент? – А сегодня какой день? Вторник? Тогда поздно вечером. – Однако, я смотрю, вы не перенапрягаетесь. – А зачем? На жизнь и так хватает. Кофе будете? – Спасибо, нет. – Общий массаж и так штука достаточно изматывающая, – наливая себе в чашку кипяток, сказал Дикулин. – Особенно, если делать все на совесть. Мне же как раз важно, чтобы каждый пациент ощутил максимальную отдачу от каждого сеанса. Здесь не поликлиника, у меня потока нет. – Я понимаю, – кивнул лысый. – Много свободного времени, хочется развлечься, поиграть в сыщики. – Это вы о чем? – Ну, например, об участии в захвате международного террориста в Красном Селе. – Он вдобавок еще и террорист? – усмехнулся Алексей, прихлебывая обжигающий напиток. – А по виду не скажешь. Только у меня одна большая просьба: не говорите, что и вас тоже интересует, каким образом я отличил сгоревшую кошку стоимостью в полкило бриллиантов от обычной деревяшки. – А как вы это сделали? – Не скажу. – Почему? – Подписку давал. Тайна следствия, – выбрал Дикулин вариант, гарантированно прикрывающий от дальнейших расспросов. Ему совсем не улыбалось пересказывать одно и то же в четвертый раз. – Отличил и все. – Ну, и ладно, – махнул рукой Михаил Ефимович, – не в этом суть. Мне куда больше интересны приработки, которыми вы занимаетесь в свободное от массажа время. Помнится, именно на этом капитан Нефедов вас и завербовал? Было пару лет назад такое дело, как проникновение в чужое жилище с целью оставления там привязанной к игле двойной скрученной нити? – Не передергивайте, гость дорогой, – покачал головой Алексей. – Проникновения не было. Было подбрасывание иглы через замочную скважину. Я же не виноват, что после этого у гадалки случилась истерика, а меня опознали бабки у подъезда? Было бы проникновение, я бы уже за решеткой парился. А так в отделении даже статьи толковой никак подобрать не могли. Пытались мелкое хулиганство впаять – и то состав не вытанцовывался. Тем более, – довольно ухмыльнулся он, – тем более, что гадалка окончательно сдурела и даже соврать ничего толкового не могла. – Да, я внимательно изучил этот случай, – кивнул Михаил Ефимович. – От нее после этого стали уходить клиенты, потом ей включили счетчик за неисполнение каких-то обязательств и в конце концов она покончила собой, трижды бросившись вниз головой на камни с балкона дачного домика. Совесть вас за это не мучит, гражданин Дикулин? – Ни капельки, – Алексей откинулся на спинку стула. – Занималась бы она каким-нибудь простым, мирным делом. Двор бы подметала, массаж делала, гадала бы просто, в конце концов. Но зачем же порчу на чужие сделки, на бизнес наводить? Я всего лишь лишил клопа доступа к крови. А то, что он после этого копыта отбросил – его личное дело. – Я не про гадалку, я про налоговую инспекцию, – скромно кашлянул гость. – Что же вы, лицензию берете на одну деятельность, а занимаетесь другой? – А разве вы из налоговой инспекции? – в свою очередь удивился Алексей. – Или надеетесь заняться шантажом? Ну, так попутного ветра в горбатую спину. Ищите, доказывайте. Во-первых, все это были разовые приработки. Во-вторых, ни один из заказчиков не подтвердит, что он тронулся умом и приглашал какого-то массажиста для магической защиты своего бизнеса от сглазов. В-третьих, что вы предъявите суду в качестве доказательств? Иголку с двойной ниткой? Успехи в делах моих клиентов? Не смешите меня, Михаил Ефимович. Кто же даже в нашей стране купится на такую суеверную чушь? Никто за нее и «дохлого президента» не даст. – Браво, Алексей, отличный ответ, – кивнул гость, вполне удовлетворенный отповедью. – Похоже, на мякине вас не проведешь, на неожиданные нападки вы реагируете совершенно адекватно. – Спасибо за комплимент, – кивнул Дикулин. – И я был о себе того же мнения. Что дальше? – Вы совершенно правы, Алексей, я не из налоговой полиции. – Лысый прошелся по кухне. – Я из службы безопасности Смольного дворца. Мы бы хотели предложить вам работу. – Работу? – Дикулин отрицательно покачал головой. – Ходить каждый день к восьми тридцати и уходить в семнадцать ноль-ноль? Отчитываться перед кем-то за каждый свой шаг и потраченное время? Вы знаете, отвык я давно от такой жизни. Не нравится. – Ну, знаете ли, Алексей… – Толстяк уселся за стол. – Есть такое прекрасное изобретение, которое придумано специально для того, чтобы компенсировать всякого рода неудобства. Оно называется «материальное вознаграждение». – Если бы мне были нужны деньги, Михаил Ефимович, – отнес Дикулин в раковину грязную посуду, – я бы просто удвоил количество клиентов. Или назначил более высокую плату. – То есть или ухудшили бы качество, или распугали тех пациентов, что уже есть, – покачал головой лысый гость. – Сомневаюсь, что это у вас получится. – Получится. Да желания нет. Свободное время я ценю выше денег. – Может быть. Но работа – это вообще-то не жизнь на цепи круглые сутки. Есть свободное время, выходные дни. – Сейчас у меня все дни выходные, – пожал плечами массажист. – Хочу – работаю, хочу – нет. Хочу – назначаю часы приема, хочу – отказываюсь. – Однако, положим, утроить свой доход так просто, как удвоить, вы уже не сможете, молодой человек, – невозмутимо предположил Михаил Ефимович. – Или учетверить. К тому же, как я понимаю, если вы брались за осаживание всякого рода ведьм и вампиров, это занятие вам нравится. Раз деньги вы цените меньше свободы. Так вот, я предлагаю вам не рабство. Я предлагаю вам постоянную работу в той области, которая вам нравится, с соответствующим риску вознаграждением. Есть такая возможность. И даже необходимость. Сейчас ответа требовать не стану, вы слишком настроены на отрицание. И визитку оставлять не стану – вижу, сами не позвоните. Подумайте недельку, а потом я вас найду. – Ну, надо же, Смольный забеспокоился о магических напастях… – Алексей посмотрел гостю прямо в глаза. – А сами-то как? – Я? – Здоровячок раскрыл ладонь, наклонил к ней голову, ловя краем зрачка, над линзами. Алексей увидел, как зловеще сверкнул повернутый внутрь камень перстня, и, нутром чуя близкую опасность, схватил из солонки щепоть белого порошка, вскинул перед собой. В воздухе запахло гарью, Михаил Ефимович резко сжал кулак, вскинул голову, улыбнулся: – Отличная реакция, молодой человек. Вы нам подходите. – А что будет, если снять линзы? – Алексей подобрал со стола и растер между пальцами осевшую из воздуха липкую гарь. – Это смотря кто попадется, – доброжелательно растянул губы в улыбке Михаил Ефимович. – Вы, например, вполне можете выжить. Так что через недельку, я думаю, увидимся. Всего доброго. Думайте, Алексей. До прихода последней клиентки оставалось десять минут, и Дикулин решил попробовать еще раз, последний. Снял трубку радиотелефона, нажал кнопку повтора и откинулся с подлокотника дивана на спину. После непродолжительного треска импульсного набора раздался гудок, потом второй, а затем вдруг послышался запыхавшийся женский голос: – Алло? – Здравствуй, Леночка, – ляпнул от неожиданности Алексей. – Леша, ты? – Голос в трубке повеселел. – Конечно, ты. Кто еще может так меня называть? – Леночка, я по тебе соскучился, – уже смелее сообщил Дикулин. – Приятно слышать, – теперь уже девушка засмеялась. – И какой из этого следует вывод? – Нам нужно увидеться. – Ты купил билеты? Куда? – Нет, на этот раз я хочу прокатиться с тобой на мотоцикле. – А-а, это меняет дело. – Теперь собеседница говорила серьезно. – Приличный мотоциклетный костюм купить не так просто. Костюм для верховой езды не подойдет, комбинезон… Да, это выход. Комбинезон из лайки с оторочкой на ногах и рукавах можно взять у Марго из «Стирлинга». Но ее еще поймать нужно. Думаю, раньше чем за два дня я не управлюсь. Шлем у тебя какого цвета? – Красного. – А какого оттенка? Теплого или холодного? – Чего? – не понял Алексей. – Ну, какого он вообще цвета? Алого, кораллового, малинового, пунцового, вишневого, кумачового, киноварного, рубинового, пурпурного, багряного, розового, бордового? – Я могу привезти и показать, – предложил молодой человек. – За находчивость ставлю тебе пять, – развеселилась Лена, – а за знание цветов – два. Пожалуй, я куплю шлем в пару к костюму. Надеюсь, он пригодится мне не на один раз? А куда мы поедем? – Я хочу пригласить тебя на рыбалку. Позагораем, искупаемся, отдохнем на свежем воздухе. – Позагораем? – изумилась девушка. – Леша, ты, наверное, уже месяца два на календарь не смотрел. Ты хоть помнишь, что сентябрь на улице? Третья декада завтра начинается. – Ну, положим я знаю место. Ты мне доверяешь? – Даже и не знаю… – заколебалась Лена. – Это там, где двенадцать месяцев свой костер жгут? – Почти. – Но ведь это сказка? – Так ты мне доверяешь или нет? – Пожалуй, да… – после некоторого колебания согласилась девушка. – Но, может быть, не стоит так усложнять? Может, оставим такие поездки на лето, а сами просто сходим в музей? В Русском, помнится, выставка Верещагина открылась. – Там много народа, – как можно естественнее отказался Дикулин. – А мне бы хотелось посоветоваться с тобой по одному очень важному для меня вопросу. – Какому? – Вот там и обсудим. – Нет, Леша, – с неожиданной твердостью потребовала Елена. – Так не пойдет. Раз сказал «а», говори и «б». Я не хочу несколько дней ломать голову над тем, что могло случиться. – Да это… – Говори немедленно или забудь сразу про любые поездки! – Мне предложили работу… – отступил Алексей, решив не перегибать палку. Не так уж он был уверен в чувствах девушки, чтобы рисковать только возникшими отношениями. – И все? – Мне предложили работу в Смольном. – Мэром Санкт-Петербурга? – Нет, конечно. – Начальником отдела социальных проблем. – Нет. – Тогда соглашайся. – Но ты даже не знаешь, кем именно! – Какая разница? В Смольном всегда можно разнюхать что-то интересное. Там услышать, там спросить, там через плечо заглянуть. Конечно, соглашайся. – Это ведь придется каждый день на работу ходить… – Ну и что? Половина города так живет. Хочешь, я тебе взятку дам? – А вот давай за город съездим, там и обсудим. – Ну вот, – хмыкнула Лена, – не успел устроиться, а уже за жабры берешь. Конечно, поеду, куда мне теперь деваться. Когда ты за мной заедешь? – Ну, если тебе нужно два дня, чтобы выбрать костюм, тогда… Тогда давай в пятницу, в десять утра. – Домой заедешь? – Могу домой… – екнуло у молодого человека в груди: неужели к себе позовет? – Тогда записывай адрес: проспект Науки, дом восемьдесят два. Код парадной… Предводитель шведского войска стурман Биргер, увидев в щель полога идущего к лодке колдуна, выскочил из-за стола, выбежал наружу: – Ваше преосвященство! Изекиль остановился, величаво, всем телом, повернулся навстречу, степенно перекрестил воина и протянул руку для поцелуя. Сын Магнуса Миннешельда, не рискнув на виду у всего войска демонстрировать неуважение к церкви, преклонил колено, коснулся протянутой руки губами. – Мы еще долго будем сидеть на этом болоте, колдун? – тихо спросил он. – Мы должны построить крепость до первых холодов, снабдить ее припасами и камнеметами. – Не крепость, а столицу, смертный, – поправил Изекиль, глядя мимо главы войска на макушки деревьев. – И чтобы столица будущей империи обрела могущество, она должна стоять в точке силы. А ее еще нужно найти. Здесь вся земля пропитана силой. Чтобы найти центр, источник этой мощи, нужно время. Это место и должно стать центром столицы, оказаться точно под алтарем главного храма. – Тогда, может быть, я начну строить крепость просто на излучине? – предложил Биргер. – А храм для тебя мы поставим потом, когда ты выследишь свою главную точку? – Ты так торопишься строить крепость? – перевел Изекиль взгляд на воина. – Что-то до сего момента я не замечал у тебя страха перед русскими. Ты ни охранения не выставил, ни засеки вкруг лагеря не поставил. – А чего тут бояться? – пожал плечами стурман. – Кругом одни болота. Новгородцы, если и подойдут, то по реке. С пороками, судовой ратью, лестницами. Засекой от них не загородиться. Нужно крепость ставить, пока они не поняли, что я сюда навсегда пришел, а не просто отсиживаюсь вдали от людских глаз. – Ты мыслишь правильно, смертный, – кивнул колдун. – Однако же законы войны и законы магии совпадают редко. Чтобы столица оказалась нерушимой, чтобы росла, не боясь ни врага, ни мора, чтобы притягивала к себе слуг со всего мира, она должна быть заложена в центре силы, а не сбоку от него. Поэтому жди. Строить еще рано. – Безделье разлагает войско, колдун. – Это не только твоя будущая столица, смертный, но и моя, – покачал головой Изекиль. – И она должна быть заложена с соблюдением ритуала, после которого ее за всю историю никто уже не сможет ни завоевать, ни срыть, ни проклясть. Жди! Колдун опять осенил воина крестом и неспешно направился к лодке с шестью гребцами, что уже третий день катала его по протокам и ручьям. Стурман, не удержавшись, раздраженно сплюнул и повернул назад, в свой шатер. – Да ты что, брат мой, лицом темен, – хохотнул рыжебородый Дидрик, по кожаному поддоспешнику которого темной струйкой текло пролитое вино. – Никак, вместо благословения проклятие получил? – Сам не знаю, – бухнулся в кресло Биргер, подтянул к себе целиком запеченного цыпленка и попытался разодрать надвое. Однако стурману не повезло и в этом: у куренка оторвалась только лапа. Да и то без мяса – костяшка одна. Глава войска раздраженно швырнул ее в полог шатра и опрокинул в рот высокий оловянный кубок с вином. – Чего ищет в здешних болотах папский посланец? – осторожно поинтересовался остроносый Пиггинг, пригладив темно-синий бархат бригантины[42] на груди. – Ищет место, избранное Богом для нового города, – грохнул кубком о стол Биргер. – Не дает строить крепость в том месте, что просто удобно для обороны. – А не послать ли нам этого кардинала… обратно к Папе? – предложил Дидрик и, не дожидаясь ответа, радостно захохотал. – И правда, – согласился с рыжебородым Хольмгер Кнутссон. – Что нам мнение какого-то святоши? Он ведь мечом махать не станет, за нашими спинами отсидится. Пусть в церкви командует, а не в походе воинском. – Его нам в епископы прочат, – наиболее правдоподобно оправдался стурман. – Не хочу ссориться. – Тогда давайте выпьем! – потянулся к кувшину с вином Дидрик. Это предложение устроило всех. Воины наполнили кубки, осушили, наполнили еще раз. Настроение главы войска несколько улучшилось, и он снова потянулся к цыпленку. – Что это там за топот? – внезапно насторожился Пиггинг Длинный. – Мы вроде коней с собой не везли? Биргер, оторвав цыпленку грудку, запихал ее себе в рот – но тут с улицы донеслись крики ужаса, вопли боли, стоны. Стурман замер, прислушиваясь и боясь поверить своим ушам, потом вскочил, метнулся к пологу шатра, откинул его в сторону – и недожеванный кусок вывалился на траву из растерянно открывшегося рта… Вдоль самой кромки воды неслась кованая конница: островерхие шлемы, низко опущенные копья, щиты со вставшими на дыбы львами, отливающая на солнце сталь плотно облегающих тело кольчуг и зерцал. Куски торфа и глины взлетали из-под копыт выше голов всадников, и так же высоко вскидывались тяжелые сходни: под прикрытием ударных сотен по берегу мчались всадники, которые цепляли сходни боевыми топориками на длинных рукоятях и волочащимися по воде железными «кошками». Еще один отряд, смяв растущий по краю наволока ивняк, молча выметывался на открытое пространство – и это зловещее молчание вселяло в душу мертвенный ужас. – А-а-а… – Одна за другой в голове стурмана проносились команды, которые требуется отдать, но, еще не успевая их произнести, он понимал, что уже поздно, безнадежно поздно. Строиться к бою? Те кнехты, что находятся в лагере, уже рассеяны, а те, что на палубах – не выберутся без сходен на берег. Переколят их, как лягушат, завязших в тине. Лучники? Пока они схватятся за оружие и изготовятся к стрельбе, все уже смешается, и невозможно будет различить своих и чужих, выстрелить по врагу, не рискуя задеть шведов. К оружию? Поздно сбираться – сеча в разгаре! Кованая рать, сотня за сотней выплескиваясь из кустарника, мчалась по лагерю, затаптывая шипастыми подковами тех, кто не успел вскочить или споткнулся на скользкой траве; широкие рогатины кололи шведов в спины, вырывали ребра, пробивали насквозь еще живых, но уже безнадежно мертвых людей. Шведы – опытные, отважные воины; многие из них хватались за топоры, вырывали из ножен мечи и пытались сойтись с врагом лицом к лицу, но встречали только смерть. Разве может пеший боец – без строя, без копья, без рожна – хоть что-то противопоставить мчащейся на всем скаку многопудовой махине? Кто успевал закрыться щитом – рогатина прободала насквозь вместе со щитом, кто отбивал наконечник копья – того сшибала с ног конская грудь, а потом на руки, на ноги, на мягкий живот и ребра опускались, дробя кости, тяжелые копыта. Застигнутые врасплох шведы могли только кричать, кричать от боли и предчувствия смерти – или бежать, надеясь на чудо. Биргер закрыл глаза, снова открыл – но ничего не изменилось. Его храбрую, способную покорить любое государство Европы, рать просто истребляли – быстро, деловито и безжалостно. Шведы ложились под копыта, безоружные и бездоспешные – кто же станет валяться у костра на травке и пить вино в шлеме и с алебардой или копьем, луком на боку, топориком за ремнем или шестопером на поясе, кто станет в такую жару таскать на себе железо без особой нужды? И единственная польза, которую принесла пятнадцатитысячная армия своему командиру – так это то, что русская конница завязла в ее окровавленной массе, которую требовалось рубить и колоть, колоть и рубить. Закованные в железо всадники уже не мчались во весь опор – они двигались неспешным шагом, истребляя тех, кто пытался сопротивляться. – К оружию! – Стурман вернулся в шатер, снял со столба перевязь с мечом, перекинул через плечо, заткнул за пояс топорик, взял овальный щит с родовым гербом, нахлобучил подшлемник, сверху нацепил шлем – надеть прочие доспехи он просто не успевал. Рядом так же торопливо расхватывали мечи и щиты гости. – К оружию! Трубач, сбор играй! Трубача поблизости не нашлось, но громкие призывы Биргера сделали свое дело: к нему подтянулись пять-шесть десятков воинов, что оказались поблизости, а также остановились несколько улепетывающих, перепрыгивающих костры, кнехтов. – Копейщики – вперед! У кого щиты на руках? В первый ряд становись! В ближних шатрах нашлось полтора десятка копий, три алебарды – и маленький прямоугольник, выстроившись в плотную стену, ощетинился жалами. Неожиданную крохотную армию с ходу попытались разметать несколько дружинников, но одному копье пробило ногу, и он вылетел из седла, у второго стальной наконечник пробил грудь коня, третьему скакуну опытный кнехт рубанул мечом по ноздрям – тот встал на дыбы и скинул всадника. Стурман перевел дух, огляделся, громко закричал: – Ко мне! Все ко мне! Швеция! Швеция! Если собрать под знамя хотя бы пару сотен бойцов, отойти к берегу, прикрыть корабли, дать им возможность навести сходни и спустить подкрепление… Русских от силы тысячи три, не больше. Силы, оставшейся на кораблях, вполне хватит, чтобы разметать их и вырвать победу. Между тем свалившийся с коня дружинник вскочил на ноги, обежал шатер, рубанул веревки, удерживающие центральный столб – и огромная, шитая золотом палатка, взмахнув, словно парусами, белым пологом, стала заваливаться на шведов. – Ко мне! Новгород, Новгород! – На этот раз соратников сзывал юный князь. Он увидел подрубленный Саввой шатер, падающий на свенов, и отлично понял, что это самый лучший, а может, и единственный шанс сломить остатки сопротивления. – Ур-ра-а!!! Не дожидаясь подмоги, Александр дал шпоры коню и опустил рогатину, разгоняясь на десятке саженей свободного пространства. Стурман отскочил на несколько шагов, с ненавистью глядя на собственную палатку, так легко развалившую прочное боевое построение, краем глаза ощутил движение, развернулся, увидел налетающего всадника с развевающимся за плечами алым плащом, пронзительно-голубой взгляд, безусое лицо. «Юнец!» – облегченно мелькнуло в голове, тело наполнилось спокойствием: сейчас он убьет этого мальчишку, и в отряде появится еще одно копье. Рогатина метилась в грудь – Биргер повернулся правым боком, выдвинул вперед меч, готовясь отпихнуть смертоносный наконечник в сторону, чтобы обратным ударом перерубить коню горло. Однако князя не зря обучали лучшие дружинники и воеводы – в последний момент он поддернул копье чуть-чуть вверх, и оно оказалось на вершок перед переносицей врага. Тот дернул головой в сторону, не успевая вскинуть тяжелые меч и щит, – наконечник чиркнул свена по щеке, резанул ухо и ударил во внутреннюю сторону шлема. Страшный рывок швырнул голову врага назад – так, что хрустнули, подобно ломаемой лучине, позвонки. Ремень под подбородком лопнул, шлем сорвался и отлетел к самой Неве, но воина все равно откинуло на несколько шагов назад, да так, что он сбил с ног двух кнехтов. – Швеция!!! – Слева на князя кинулся долговязый схизматик. Александр, спасая ногу, подставил под удар клинка свой щит, рванул поводья, пытаясь повернуть скакуна для копейного удара. – Умри! – Яков наконец нагнал князя, наклонился с седла, пытаясь вонзить свой меч в обманчивую беззащитность бархата. Пиггинг чуть повернулся, и остро отточенный булат, распоров ткань, бессильно скользнул по спрятанным под ним стальным пластинкам. Русский ратник, не ожидавший, что оружие так легко провалится вперед, потерял равновесие, начал заваливаться с седла, и швед с удовольствием добил его, рубанув чуть ниже шеи. Однако потерянных на быстротечную схватку мгновений хватило, чтобы князь повернул коня и со всей силы ткнул врага рогатиной. Прямого копейного удара бригантина не выдержала, и холодная сталь вошла Пиггингу Длинному в сердце. Александр отпустил засевшую во вражеском доспехе рогатину, выхватил меч. – Ой, мама, мамочка… – воя от боли,[43] крючился на земле полоцкий ловчий. – Живой?! – обрадовался князь и принялся рубить последних кнехтов, все еще путающихся в ткани шатра. Тем временем Дидрик, подхватив раненого стурмана на руки, понес его к ближайшему кораблю. Прикрывая толстяка, к берегу медленно пятились, выставив копья, последние полтора десятка сохранивших выдержку шведов. Заметив это безобразие, в погоню кинулся Миша, но никто из новгородцев его порыва не заметил и не поддержал. Всадника благополучно опрокинули в воду, и пока он, отчаянно ругаясь, барахтался в вязком иле, воины забрались на борт. Шнек с раненым военачальником тут же отошел от берега, а следом за ним стали отваливать от залитого кровью наволока и остальные корабли. Провожая их, князь с окровавленным мечом в руках въехал в реку почти по брюхо коня, словно боялся от пришедших из-за моря разбойников какого-нибудь подвоха. И лишь когда последний шнек скрылся за излучиной реки, он снова выбрался на берег, спешился, опустился на колени и поцеловал освобожденную землю. Кардинала Гемонда шведы подобрали немного ниже Охты, впадающей в Неву с северной стороны. Священник поднялся на борт, окинул взглядом окровавленных людей, что отдыхали на скамьях для гребцов, и, не задавая никаких вопросов, встал на носу корабля. – Швеция! – простонал стурман Биргер, качнул головой из стороны в сторону. – Швеция, вперед! Он взмахнул рукой, ударился ею о лавку и открыл глаза. – Слава Господу, ты жив, брат мой, – перекрестился Дидрик и с силой дернул себя за бороду. – Клянусь святой Бригиттой, твои позвонки трещали так, что я не надеялся снова увидеть твою голову на плечах. – Что случилось? – Сын Миннешельда приподнялся на локтях, оглядываясь. – Русский князь едва не оторвал тебе голову, – охотно сообщил рыжебородый, – но Бог оказался на твоей стороне, и все обошлось парой царапин. – Куда мы плывем? – Русские разбили нас, брат, – пожал плечами Дидрик. – Приходится драпать. Хорошо хоть, они пришли без ладей, и нас никто не преследует. – А-а-а! – Стурман разглядел на носу фигуру кардинала, вскочил, выдернул меч из ножен своего рыжебородого друга, подбежал к монаху и со всего размаха снес ему голову… Не снес – в последний момент рука подвернулась, клинок прошел чуть выше головы. Биргер ударил еще, со всей силы, меж лопаток – но опять сталь отклонилась и проскочила мимо. Он рубанул вновь – и вновь промахнулся. Казалось, что папский посланец окружен неким коконом, по которому соскальзывает оружие, опасное для кардинала. – Хватит прыгать, – повернул голову Изекиль. – Свалишься за борт. – Ты знал, – в бессилии опустился на скамью стурман. – Ты знал все с самого начала, колдун. Заманил меня королевским титулом и превратил в посмешище. – Ты наивен, как все смертные, сын Миннешельда. Какой прок в знании будущего? Ты знаешь, что добьешься успеха, – перестаешь стараться и терпишь поражение. Ты знаешь, что проиграешь, – опускаешь руки и теряешь даже то, что имел. Знание будущего не приносит ничего, кроме беды, смертный, и даже самые точные из пророчеств еще не принесли удачи тем, кому посчастливилось их услышать. Не надо гадать о будущем. Будущее должно делать. Поэтому ты станешь королем, смертный. Я хочу, чтобы ты передал тайну, которую я открыл тебе, своим детям и внукам. А они – своим потомкам. Киев стар, он дряхлеет с каждым годом. А вместе с ним дряхлеет и Русь. Еще одно-два поколения – и она падет. Нельзя дать ей возродиться снова. Вы должны отобрать у русских Неву и построить здесь столицу. Иначе… Иначе мне придется вас наказать. – Изекиль отвернулся от стурмана и зловеще улыбнулся. – И поверь мне, от моего наказания вас не сможет укрыть даже смерть. Колдун сдержал свое слово: стурман Биргер стал сперва ярлом, а потом и королем Швеции. Он оказался мудрым и дальновидным правителем, расширил и укрепил границы страны, построил много городов и новую столицу, ныне известную как Стокгольм, он постоянно и очень много жертвовал церкви, словно пытался загладить некий тайный грех, он провел много удачных и не очень военных походов. Но ни в одном из них он не допустил столь позорных ошибок, как при походе на Неву. Может быть, потому, что рядом с ним больше не появлялся советчик в длинной черной сутане и в красной шапочке кардинала. |
||
|