"Ингрид Нолль. Прохладой дышит вечер" - читать интересную книгу автора

ботинок она не носила. Разве что только краска слоями сходила с ее бледного
личика. Впрочем, Хульда - не настоящая женщина, хотя на первый взгляд и
кажется ею. Но если ее раздеть, то перед вами предстанет снежно-белое тело,
начисто лишенное и женских, и мужских половых признаков. А снимите с нее
парик, и заблестит до зеркального блеска отполированная лысина; только
искусственные волосы и придают ее бледному лику благообразие. Хульда - это
бесполый ангел, существо, которое может стать кем угодно, стоит ее только
соответственно одеть.

Довольно долго меня обслуживала "Еда на колесах", но я все же от них
отказалась. Слишком уж много и невкусно. Мне только было жаль расставаться с
молодым человеком, который привозил пищу. Он всегда, бывало, немножко со
мной поболтает. Я уж и не помню, что он изучал - то ли философию, то ли
социологию. Во всяком случае, он не держал меня за старую маразматичку,
потому что время от времени обсуждал со мной какие-то мысли и теории, для
меня совершенно новые.
"Адорно утверждает, что у индивида есть неотъемлемое право абсолютно
отличаться от прочих и не бояться этого..." Вот что я запомнила. Во времена
моей молодости о таком праве никто бы и подумать не мог!
...Почему Альберт покончил с собой, никто точно не знает, но я
подозреваю, что это связано с Хульдой. Во время наших игр Альберт был
матерью, а я - отцом.
У студента-социолога волосы были собраны в длинный хвост, а в ушах -
серьги, так что я, старая дуреха, опрометчиво отнесла его к мужчинам
определенного сорта. Но однажды он привел с собой подружку, и мне пришлось
свое мнение пересмотреть. Когда я отказалась от привозной еды, я подарила
студенту кольцо Альберта: агатовую камею с благородным профилем некоего
греческого философа. Существуют же духовные родственники, и они могут быть
наследниками, как и кровные.
В сущности, сегодняшняя молодежь нравится мне больше, чем поколение
моих детей или даже мое собственное. Альберт был единственным мальчишкой, с
которым можно было похихикать. Мужчин воспитывали так, чтобы они умели
сдерживать и слезы, и смех. Это женщинам разрешалось вечно оставаться
детьми. Нас с Альбертом одолевали нескончаемые приступы хохота, которые,
конечно, достают учителей, но так полезны для молодых. Вот и внук Феликс, и
философствующий студент такие же. Они могут расхохотаться безо всякого
повода. А я едва ли не всю свою жизнь должна была сдерживаться.

Когда мне было десять лет, Альберт спросил, не хотелось бы мне быть
мальчиком. Я никогда об этом не задумывалась, но тут вспомнила, что моим
старшим братьям дозволялось больше, нежели сестрам.
- Разрешают-то больше, - отвечала я.
- Да, можно стать солдатом и пасть под пулями на войне, - подтвердил
Альберт, - но нельзя носить красивых платьев и нанизывать жемчужинки на
нитку.
Любовь к платьям, духам, куклам и женскому рукоделию, верно, его и
сгубила. Отец упрятал Альберта в интернат. Это называлось: "папа нашел
продвинутую школу", где главным было не прусская зубрежка, а развитие
целостной личности. Лучше, однако, от этого не стало, потому что неуклюжий
Альберт и там должен был заниматься физкультурой, и она стала для него