"Ингрид Нолль. Прохладой дышит вечер" - читать интересную книгу автора

того.
- Я в трауре, - отвечал он, - Валентино[4] умер.

Если бы Хуго не появлялся в нашем доме ежедневно, я бы, наверное, скоро
забыла его и влюбилась бы в другого парня. Но поступив на службу в папин
магазин, он каждый день с нами обедал. Я как сейчас вижу наш обеденный стол,
большой, на двенадцать персон. Во главе стола сидел отец, на противоположном
конце - мать. Младшие дети по традиции были с мамой, старшие - восседали
около отца. Я сидела между Альбертом, когда он приезжал из интерната, и
Фанни, Хуго отвели место рядом с Идой прямо напротив меня. Стоило мне
поднять глаза от тарелки, и я встречалась с ним взглядом. Он вскоре заметил,
что мы с Альбертом любим похихикать, и стал нас веселить. Пока родители не
видели, он заставлял подставки для ножей в виде зайцев прыгать через кольцо
из салфетки, будто тигров в цирке, или кормил их солью из солонки.
Отец был человеком очень строгим, но за едой несколько расслаблялся. Он
громко дискутировал, обычно с Хайнером и Эрнстом Людвигом на "взрослом"
конце стола, о самом страшном, что ему довелось пережить: об инфляции 1923
года, впрочем, давно уже пережитой. Он любил демонстрировать всем купюру в
миллиард марок и объяснял нам, что тогда один телефонный разговор обходился
в полмиллиона.
Обед подавала служанка, но на стол накрывала я, а убирала его Фанни.
Только по воскресеньям мы ели из мейсенского фарфора, в будни же посуда была
из фаянса. Ножи красиво укладывали на серебряные подставки в виде прыгающих
зайцев. В будни всегда подавали какой-нибудь скучный суп, одни и те же
овощи, вареное мясо, картошку и компот. Только по пятницам мы могли
надеяться на картофельные оладьи с яблочным муссом, а в банные дни - на
гороховое рагу.
У меня сохранилась одна из старинных бело-голубых родительских
десертных тарелочек. До недавнего времени я держала в ней орехи. У нее
изогнутые волнообразные края, переходящие местами в керамическое плетение,
между ними - три розочки, скрепляющие тонкий, легко бьющийся фарфор.
Посередине красуются изысканные, в китайском духе, цветы и листья. На этих
шедеврах по воскресеньям к кофе подавали пирог в гостиной. Там стоял хрупкий
письменный столик из вишни, который вряд ли когда использовался по
назначению, буфет и зеркало в человеческий рост, укрепленное на кронштейне.
Диванчик и кресла были обиты зеленым, как листва деревьев, плюшем, и тяжелые
темные бархатные гардины тоже имели зеленоватый оттенок.
Над софой висел "Остров мертвых" Беклина[5] (гравюра, конечно), над
буфетом - портрет королевы Луизы.
Здесь каждую из дочерей фотографировали с ее женихом. Снимки делал наш
брат Хайнер, он учился у фотографа и работал в местной газете.

У Иды на свадьбе я не была, за два дня перед тем я заболела. Слегла с
тяжелым воспалением легких. Я думаю, Бог меня наказал, наслав эту хворь.
Ведь я до последнего момента пыталась сорвать свадьбу: надеялась, молилась,
ворожила, лишь бы Хуго не женился на сестре. Но поскольку Ида была
беременна, мне оставалось лишь ждать, что она умрет во время родов. Тогда я
бы утешила Хуго, как могла, через год он женился бы на мне, и я вырастила бы
в любви дитя моей сестры.
Но наказание Господне на этом не закончилось. Отец решил, что Иде не