"Джон Норман. Царствующие Жрецы Гора ("Гор" #3) " - читать интересную книгу автора

открывался узкий проход. Насколько я мог видеть, он заканчивался тупиком.
Да, решил я, эта внешне непроницаемая стена вполне может скрывать вход в
зал Царствующих Жрецов.
Почувствовав натяжение цепей, звери начали отступать к утесам, теперь
они сидели, прижавшись к стенам, цепи их превратились в короткие привязи.
Мне показалась прекрасной снежная белизна их шкур. Звери угрожающе рычали,
изредка поднимали лапу, но не делали попыток вырваться.
Мне не пришлось долго ждать. Прошло не более десяти горянских инов,
как часть скалы неожиданно отошла назад, обнаружив проход в камне, примерно
в восемь квадратных футов.
Некоторое время я колебался: откуда мне знать, что цепи не отпустят,
когда я окажусь между зверями. Откуда мне знать, что ждет меня в темном
проходе? Но тут я увидел в нем какое-то движение, показалась низкорослая
круглая фигура в белой одежде.
К моему изумлению, из прохода, щурясь на солнце, вышел человек. В
белой одежде, похожей на одеяния посвященных. В сандалиях. Краснощекий, с
лысой головой. С бачками, которые от ветра весело шевелились на его
невыразительном лице. Маленькие яркие глаза под густыми белыми бровями.
Больше всего я удивился, увидев, что он держит небольшую круглую трубку, из
которой тянется струйка дыма. Табак на Горе неизвестен, хотя есть другие
порочные привычки, занимающие его место; в особенности часто жуют листья
растения канда, вызывающие наркотическое действие; как ни странно, корни
этого растения, если их высушить и измельчить, смертельно ядовиты.
Я внимательно разглядывал маленького полного джентльмена, фигура
которого так не соответствовала массивному каменному входу. Мне казалось
невероятным, что он может быть опасен, что его хоть что-то может связывать
с ужасными Царствующими Жрецами Гора. Он слишком добродушен, слишком открыт
и бесхитростен, слишком откровенен и явно рад мне. Невозможно было не
почувствовать влечения к нему; я понял, что он мне нравится, хотя мы только
что встретились, и что хочу, чтобы и я понравился ему; я чувствовал, что
нравлюсь ему, и мне самому это было приятно.
Если бы я встретил его в своем мире, этого маленького полного веселого
джентльмена, с его ярким лицом и добродушными манерами, я решил бы, что он
англичанин, из числа тех, кого так редко можно встретить в наши дни. Если
бы такой встретился в восемнадцатом столетии, он оказался бы жизнерадостным
шумным деревенским сквайром, нюхающим табак, считающим себя центром земли,
любящим подшутить над пастором и ущипнуть служанку; в девятнадцатом веке
ему бы принадлежал старый книжный магазин, и он работал бы за высоким
столом, очень старомодным, держал бы свои деньги в носке, раздавал бы их
всем по первой просьбе и публично читал вслух Чосера и Дарвина, вызывая
ужас посетительниц и местных священников; в мое время такой человек мог
быть только профессором колледжа, потому что других убежищ в моем мире для
таких людей почти не осталось; можно представить себе его укрывшимся в
университетском кресле, может быть, даже с подагрой, он отдыхает в своей
должности, попыхивая трубкой, любитель эля и старинных замков, поклонник
непристойных песен елизаветинского времени, которое считает частью богатого
литературного наследия прошлого и с которым знакомит поколения недавних
выпускников Этона и Харроу. Маленькие глазки, мигая, рассматривали меня.
Я вздрогнул, заметив, что зрачки у этого человека красные.
Лицо его чуть заметно раздраженно поморщилось, и мгновение спустя он