"Телец для Венеры" - читать интересную книгу автора (Лофтс Нора)

Глава 12

Предвидя немалые трудности в разговоре с Хейгар, Хамфри не учел самую главную – найти подходящее время и место, чтобы завладеть вниманием матери.

Хейгар все еще была в лавке, когда Хамфри в сочельник приехал домой, а заперев, наконец, дверь за поздним покупателем, она направилась прямо в кухню готовить праздничный ужин, которым всегда приветствовала возвращение сына. К этому времени отец и оба брата Хамфри уже толклись в кухне – сняв грязные башмаки и вымыв руки, они теперь путались под ногами у двух младших сестер, мешая им накрывать на стол и украсить помещение зеленью. Рождество в Слипшу отмечали по-особенному торжественно, и даже Джозайя Шедболт, чья религия была весьма сурового и мрачного свойства, чувствовал, что в день рождения Господа радость позволительна. Поэтому бремя благочестия, лежащее на членах семьи во все остальные дни, требуя серьезности в поведении, регулярного посещения церкви, подавления женского тщеславия и мужской энергии, умеренности и прилежания во всем, временно становилось не таким тяжким, и Рождество, благодаря контрасту, казалось даже более веселым, чем в обычных домах. В честь праздника Джозайя воздерживался даже от демонстрации незаживающей душевной раны, нанесенной старшим сыном, решившимся покинуть ферму, и от воспоминаний о ссоре, потрясшей тогда семейство и непреодолимой пропастью пролегшей между мужем и женой.

В этом году все обстояло так же, как и всегда. Сыпались добродушные шутки в адрес Сэма, следующего по возрасту за Хамфри брата, который начал чинно прогуливаться с Агнес Карвер – добросовестной прихожанкой церкви, пользовавшейся расположением Джозайи. Сменяли друг друга сплетни о покупателях в лавке и новости о Мэри, которая в прошлом году сидела за родительским столом, а теперь, став женой и матерью, имеет свой дом и чудесного малыша.

Хамфри то и дело подкладывал себе кушанья, чтобы угодить матери, слушая других, но почти не участвуя в беседе. Возвращение домой даже в те далекие дни, когда он был еще школьником, вызывало у него двойственное чувство. Глубоко укоренившиеся старые связи со временем крепли – достаточно было посмотреть на лица братьев и сестер, чтобы разглядеть за внешними различиями удивительное сходство, свидетельствующее о кровном родстве. Но трещина в семейном здании, обязанная своим появлением непреклонному упорству Хейгар, отрезала Хамфри от его корней. Он даже не мог на равных участвовать в застольных разговорах: ибо, хотя многие его рассказы заинтересовали и позабавили бы остальных, негласно ему запрещалось упоминать о своей новой жизни, так как это напомнило бы по крайней мере двоим из присутствующих о давней ссоре.

Впрочем, боль от этих внутрисемейных ограничений успела притупиться в процессе предыдущих визитов Хамфри домой. Сегодня он ощущал куда более широкую пропасть, сознавая, что еще вчера пребывал в таком месте, на которое его отец призвал бы гнев Божий, даже если самые безобидные слухи о нем не соответствовали бы действительности, так как в кафе подавали то, что Джозайя именовал «опьяняющим зельем», а люди ходили туда для праздной болтовни, чтения фривольных статеек и курения табака. Тем не менее, Хамфри пришло в голову, что отец его отнесся бы к идее извлечь Летти из этого места с большим сочувствием, чем другие. Главное – уговорить Хейгар, а Джозайя едва ли стал бы сопротивляться. На ферме Летти пребывала бы в безопасности, пока Хамфри не смог бы жениться на ней. Только бы убедить мать…

После ужина Дебора – младшая сестра Хамфри, которой только исполнилось четырнадцать, – предложила поиграть в «поймай яблоко», и кухня стала свидетелем ежегодного зрелища: серьезный и мрачный Джозайя пытался в честь рождения Спасителя ухватить зубами одно из яблок, плавающих в кадке с водой. Но вскоре он спохватился, обрел обычное достоинство и стал читать своему семейству историю Вифлеема по старой потрепанной Библии. Сочельник миновал, а Хамфри так и не удалось остаться наедине с матерью.

Утром все, кроме Хейгар, должны были идти в церковь. По традиции женщины освобождались от посещения утренней службы. Воскресенья и Рождество были единственными днями, когда работающие мужчины могли насладиться полуденной пищей, поэтому по молчаливому сговору между мужчинами и Богом женщинам разрешалось проявлять свое благочестие на кухне. Но Хамфри, сыну богобоязненных родителей, надлежало следовать за отцом в церковь. Так происходило на протяжении всех предыдущих лет.

В это рождественское утро Хамфри испытывал мучительные сомнения. Наступило самое подходящее время для разговора с Хейгар. Рождественская атмосфера особенно этому благоприятствовала. Хамфри знал, что его мать обожает заниматься стряпней и во время приготовления рождественского гуся и пудинга пребывает в более мягком настроении, чем обычно. Но отказаться пойти в церковь значило оскорбить Джозайю, который в гневе мог заговорить о «языческом образе жизни» и дать понять, что, посещая школу и работая у доктора Коппарда, Хамфри мостит себе дорогу в ад. Моральные устои Слипшу были так строги, что Хамфри был готов согласиться с мнением отца. Но не следует забывать и то хорошее, напомнил он себе, что ему удалось сделать: облегченные боли, исцеленные раны, предотвращенные и излеченные недуги. Весь мир не мог вертеться вокруг строк, почерпнутых Джозайей Шедболтом из Ветхого Завета, однако, поразмыслив, Хамфри решил сопровождать отца в церковь. В конце концов, было важно заручиться отцовской благосклонностью до того, как ему удастся поговорить с матерью.

Хейгар сама предоставила ему эту возможность. Когда последний кусок пудинга был съеден, она, словно чувствуя безмолвный призыв своего первенца, сказала:

– Вымойте посуду, девочки, а я пойду прогуляться.

– И я с тобой, – поспешно заявил Хамфри.

– Вот и прекрасно. Мне хочется показать тебе мост, который соорудили мальчики между лугом Тага и нижним пастбищем.

Она поднялась наверх и вскоре спустилась, надев старые накидку и капор, которые Хамфри помнил с раннего детства. Он почувствовал угрызения совести. Ведь он стоил матери так много, а теперь собирался требовать еще большего, взывая к ее милосердию, и, хотя тайный страх перед ней и тот факт, что она держала будущее Летти в своих руках, уподоблял ее бастиону, который необходимо штурмовать, в действительности Хейгар была всего лишь деревенской женщиной, состарившейся от частых родов и тяжелой работы и хотевшей поговорить с любимым сыном. Казалось бессердечным лишать ее этих счастливых минут.

Она быстро вышла из дому, слегка сгорбившись и наклонив голову, словно прогулка праздничным рождественским днем была очередной рутинной обязанностью, которую нужно выполнить как можно быстрее и с наименьшей затратой физических сил. Выйдя со двора, Хейгар деловито осведомилась: «Ну, Хамфри, как твои дела?»

Ей хотелось взять сына за руку, прислониться к его плечу, ведь никого на свете она не любила больше, чем Хамфри. Однако стиль поведения Хейгар сложился еще в дни его детства и с тех пор соблюдался неукоснительно. Она считала непозволительными ласки вообще и какие-либо внешние признаки привязанности, а в результате лишилась трогательных проявлений любви, столь естественных между матерью и сыном. В то же время Хейгар предложила эту прогулку, желая побыть наедине с Хамфри, услышать его рассказы о жизни и работе и сохранить воспоминания об этом часе, которые послужат ей поддержкой вплоть до их следующей встречи.

Обо всем этом Хамфри не имел ни малейшего понятия. Терзаемый тревогой из-за предстоящего разговора о своей проблеме и необходимости просить о помощи эту внушающую робость женщину, он скупо поведал ей о своих успехах, скомкав рассказ, так как мост, которому, очевидно, было суждено стать поворотным пунктом в их прогулке, уже виднелся впереди. Хамфри постарался, чтобы его слова звучали оптимистично, отчасти из самолюбия, а отчасти из желания произвести благоприятное впечатление на мать, однако, говоря о выпускных экзаменах, предстоящих будущим летом, он чувствовал угрызения совести, так как в последнее время пренебрегал занятиями. Впрочем, когда Летти окажется в безопасности в Слипшу, он легко наверстает упущенное.

Они подошли к мосту, и Хамфри лестно отозвался об изобретательности и мастерстве его строителей. Ведь Сэм и Уилл также были сыновьями Хейгар, и вполне возможно, что для нее их успехи не менее важны, чем его. Хамфри искренне считал единственной целью их прогулки осмотр моста, не догадываясь, что это всего лишь предлог, придуманный его матерью, чтобы побыть наедине с сыном. Но в конце концов пространные похвалы Хамфри в адрес строителей моста иссякли, и, когда он умолк, Хейгар повернулась, очевидно намереваясь возвращаться. Хамфри охватила паника – пришел момент дать бой ради Летти. Прислонившись к перилам моста, он быстро сказал:

– Погоди, мама. Я хочу попросить тебя кое о чем.

Хамфри удивился, заметив испуг, мелькнувший в глазах матери, точно она лицом к лицу столкнулась с долго откладываемым, но неизбежным событием. Впрочем, он тут же исчез, и Хейгар, сложив руки под накидкой, оперлась на противоположные перила; лицо ее оставалось бесстрастным.

– Ну, в чем дело? – спросила она.

Помедлив, словно собираясь нырнуть в текущую под мостом холодную коричневатую воду, Хамфри начал рассказывать историю своей встречи с Летти. Он поведал о подозрениях насчет кафе и о плане переезда Летти в Слипшу, где она заняла бы место Мэри. Хейгар слушала сына не прерывая, но ее желтоватое лицо слегка побледнело, а морщины на нем обозначились резче.

Когда Хамфри закончил, Хейгар некоторое время молчала, затем твердо произнесла:

– Ты должен выбросить эту идею из головы. И все мысли об этой девушке тоже.

– Но я не могу этого сделать, мама. С того момента, как я оставил Летти у двери кафе, я не знаю ни минуты покоя. Покуда не уверюсь, что она в безопасности, я не могу как следует работать.

– Ты влюблен в нее. – Фраза прозвучала как беспощадный приговор.

– Я… не знаю. Она так молода…

– Конечно, влюблен. Иначе с чего бы тебе о ней беспокоиться? Множество девушек попадают в дурные дома – ты сам сказал, что в том доме живут еще две. Почему же ты не тревожишься из-за них?

– Это другое дело.

– Еще бы! Ты ведь в них не влюблен.

– Хорошо, – согласился Хамфри, чтобы прекратить спор.

– Предположим, я влюблен в Летти. Тогда ты пригласишь ее сюда и позаботишься о ней? Только до середины лета – потом я что-нибудь придумаю.

– Ты намерен жениться на ней? – прямо спросила Хейгар.

– Да, если она согласится.

– Если она согласится! – с презрением повторила Хейгар.

– Ну, она ведь может мне отказать. Однако сейчас это не важно. Так ты выполнишь мою просьбу? Я знаю, что прошу слишком много, но Летти сможет работать и не станет для вас обузой. Ты примешь ее?

– Нет, не приму. Должно быть, ты спятил, Хамфри, если просишь об этом. Неужели я стану помогать тебе разрушить собственную жизнь? Ты же знаешь, сколько сил мне пришлось потратить и сколько вытерпеть от твоего отца, чтобы послать тебя учиться. А теперь ты являешься сюда и просишь меня помочь тебе все погубить. Я не стану терпеть здесь эту девчонку даже ради спасения ее жизни.

Итак, Хамфри получил отказ. Он хорошо знал непоколебимое упрямство своей матери. Правда, до сих пор оно оборачивалось ему на пользу, но теперь он был вынужден признать свое поражение. Впрочем, ему и не следовало ожидать чего-либо другого.

– Хорошо, – сказал Хамфри. – Я придумаю что-нибудь еще.

– Этого как раз ты и не должен делать, – быстро возразила Хейгар.

Хамфри, смотревший в сторону, вновь устремил взгляд на суровое лицо матери. Теперь его выражение изменилось – казалось, лицо освещает изнутри какое-то таинственное сияние. В голосе матери также зазвучали интонации, которых Хамфри еще никогда не слышал.

– Выслушай меня, мой мальчик. Ты впервые влюбился и слегка повредился в уме, что в таких случаях происходит со всеми. Некоторые люди, если им никто не сумеет дать правильного совета, совершают в таком состоянии поступки, о которых потом жалеют всю жизнь. Возможно, ты считаешь меня глупой, бесчувственной старухой, но я понимаю куда больше, чем тебе кажется. Будь ты в здравом уме, Хамфри, не помышлял бы о браке еще лет пять, покуда не встанешь на ноги окончательно. Тогда ты сможешь выбрать себе подходящую девушку, а не шлюшку из борделя. Это как наваждение, оно пройдет, но главное, будучи околдованным, не наделай глупостей. Стоит тебе забрать оттуда эту девушку и взять на себя ответственность за нее, она тебя заарканит, ты на ней женишься и окажешься в ярме до конца своих дней. Постарайся бороться с этими мыслями, как с болезнью. Выбрось блажь из головы, трудись в поте лица, и я тебе обещаю, что все пройдет. – Она умолкла и, отвернувшись, посмотрела на далекий ряд вязов, обрамляющих пастбище.

– Есть и другой путь, более быстрый и легкий для мужчины. Возможно, мне не следует говорить тебе об этом, но ты молод, а я знаю жизнь. Переспи с этой девчонкой несколько раз, и ты о ней позабудешь.

Хамфри был шокирован до глубины души. Намек на нечто подобное, сделанный доктором Коппардом, показался ему достаточно грязным, но слышать такое предложение от собственной матери! Он смотрел на нее выпучив глаза и не в силах произнести ни слова, хотя на языке у него вертелось множество гневных и негодующих фраз.

Хейгар вновь повернулась к нему и мягко произнесла:

– Впрочем, трудный путь может оказаться лучшим – в результате никто не пострадает.

Хамфри молчал. Спорить и обсуждать эту тему далее он не видел никакого смысла. При этом к нему вернулась вчерашняя мысль, что, быть может, ему сумеет помочь отец.

Конечно, учитывая твердую решимость матери, осуществить этот план будет крайне трудно, но Джозайя тоже умел быть упрямым, а в данном случае его можно убедить, что спасение девушки – его моральный долг. Хейгар одержала верх над мужем в споре о карьере Хамфри, но Джозайе помешало то, что он не мог использовать Бога в качестве аргумента. А здесь Бог был его явным союзником.

Разумеется, если отец сумеет настоять на своем, Хейгар навсегда сохранит предубеждение против Летти, но остальные будут к ней добры, а может, и мать смягчится перед очарованием ее хрупкости и невинности. Главное – ему забрать Летти из кафе, тогда, возможно, не так уж и важно, будет ли она жить в Слипшу или нет. Миссис Роуэн все равно рассердится и не захочет ее видеть, и если Летти не понравится ферма, то она, вполне вероятно, может согласиться на другое предложение вроде работы у мисс Пендл. Хамфри чувствовал, что не сможет вернуться к работе, если не будет уверен в безопасности Летти.

Он повернулся к матери и заговорил, не сознавая жестокости своих слов:

– Ты не можешь или не хочешь понять, что невинная девушка, почти ребенок, подвергается страшной опасности. Все остальное – мои чувства и планы – не имеет значения. Но думаю, что отец меня поймет. Я вернусь и спрошу у него, может ли Летти пожить на ферме.

– Не делай глупостей, мальчик, – быстро сказала Хейгар.

– Ты отлично знаешь, что он тебе ответит.

– Он ответит «да», если я смогу убедить его, что это правильный поступок.

– Он ответит «да», но поставит условие. Отец примет ее и еще сотню таких, как она, если ты вернешься и останешься работать на ферме. – Теперь настала очередь Хамфри выглядеть испуганным. Хейгар с мрачным удовлетворением наблюдала произведенный ее словами эффект.

– Ему пятьдесят лет, – сухо и неторопливо заговорила она, – он верит, что Бог покровительствует справедливым, и за всю жизнь потерпел лишь одну неудачу – когда ты не вернулся, чтобы занять место, подобающее его старшему сыну. Джозайя никогда не простит мне того, что я сделала, но тебя он простит достаточно быстро, примет вместе с твоей Летти и скажет, что мельницы Бога мелют медленно, но перемалывают все.

Хейгар произнесла последние слова с усмешкой и посмотрела на сына. Она не сомневалась: в том, что касается его карьеры, их мысли и чувства едины. Вот сейчас он побледнеет, захлопает веками и в панике отречется от своих намерений. Но в мозгу Хамфри начал распускаться алый цветок безумия. Что же, если такова цена, если это единственный способ спасти возлюбленную, пусть будет так. Во всяком случае, он восторжествует над этой насмешливой женщиной, облившей Летти грязью и предложившей ему сделать с девушкой то, от чего он изо всех сил пытался ее спасти.

– Хорошо, – кивнул Хамфри. – Если отец поставит такое условие, я приму его.

Охваченный страстью и отчаянием, он внезапно представил себя пожертвовавшим карьерой ради Летти и получившим вознаграждение. Загоревший на солнце, утомленный тяжким трудом, он возвращается на закате домой, чтобы отдохнуть в объятиях Летти. Мечты о сельском покое и здоровый труд на земле показались ему крайне соблазнительными. Все сразу показалось ему простым и ясным. Кругом благоухало сено, дикие розы оплетали изгороди, и крестьянская кровь торжествующе забурлила в жилах Хамфри.

Он почувствовал руку матери на своем плече. Хейгар повернула его к себе, и Хамфри снова увидел странный свет, озаривший, ее лицо.

– Ты не можешь так поступить, Хамфри. Должно быть, ты сошел с ума.

Алый цветок распустился полностью.

– Вовсе нет. Если отец примет Летти, я вернусь и буду работать на ферме.

Сквозь безумие забрезжила надежда. Сейчас она скажет, что согласна принять Летти, чтобы спасти его от этой сделки. Но Хейгар не собиралась сдаваться. Ее лицо помрачнело, вновь превратившись в суровую глиняную маску.

– Понятно, – произнесла она после паузы.

– Девчонка свела тебя с ума. Ты готов выбросить на свалку все, что я для тебя сделала. Тебя нужно привести в чувство.

– Хейгар говорила так, словно Средство для возвращения сыну разума было у нее под рукой. Тем не менее она заколебалась и продолжала умоляющим тоном:

– Хамфри, опомнись! Вернись к своей работе! Девушка устроит свою жизнь сама, и Ты забудешь ее. Я не могу принять ее здесь, потому что это погубит тебя. Поверь, потом ты будешь мне благодарен. Но самое главное – не обращайся к отцу, иначе прахом пойдет все, что я пыталась для тебя сделать. Я трудилась, как проклятая, чтобы ты не ходил в грязных башмаках!

Все уговоры были напрасны. Хейгар поняла это по выражению лица сына.

– Ты все-таки намерен обратиться к отцу и вернуться на ферму? – спросила она, а когда Хамфри утвердительно кивнул, подняла худую натруженную руку и дернула воротник поношенного платья, словно он мешал ей дышать.

– Хорошо. Я расскажу тебе всю правду. Ты не можешь вернуться сюда и занять место старшего сына Джозайи, потому что ты им не являешься. Сэм младше тебя, но он старший Шедболт и должен получить ферму. Ты меня понимаешь?

– Ты имеешь в виду, что я… незаконнорожденный?

– Ты был рожден в браке, я об этом позаботилась, – быстро ответила Хейгар. – Только ради этого я вышла за Джозайю. Мне удалось избежать сплетен и перешептываний. Но с самого начала я решила удалить тебя с фермы – удалить ради твоего будущего и ради справедливости. Сэм никогда не был мне так дорог, как ты, но ферма по праву принадлежит ему; Я была хорошей женой Джозайе и хорошей матерью Сэму. И я сделала все возможное, чтобы загладить то зло, которое причинила тебе. Я настояла на твоей учебе против воли Джозайи, и, хотя это был единственный раз, когда я его рассердила, знаю, он никогда мне этого не простит. Я открыла лавку, чтобы не было сомнений в том, чьи деньги потрачены на тебя, и отказывала себе во всем. Впрочем, все это не важно.

– Она вскинула подбородок, с вызовом глядя на сына.

– Я сама сделала выбор. А теперь, когда с тобой все в порядке, ты заявляешь, что готов выбросить все псу под хвост ради маленькой потаскушки.

– Подбородок задрожал, и Хамфри показалось, что его мать, ни разу не проронившая при нем ни одной слезинки, собирается заплакать. Но она снова сдержалась.

– Я говорю тебе то, о чем не собиралась никому рассказывать, в надежде вернуть тебе разум. Даже если ты готов загубить все, ради чего я трудилась, и разрушить свою жизнь, ты не можешь вернуться на ферму, потому что она тебе не принадлежит. И ты не можешь становиться на пути Сэма. Есть и другая причина, по которой я тебе это говорю. Пойми, любовь сводит людей с ума. Меня было некому научить уму-разуму, вот я и вываляла свою жизнь в грязи из-за… любви. – Последнее слово она произнесла с подчеркнутым презрением.

– Правда, тогда обезумела не я одна. Ну ничего, это послужило мне хорошим лекарством на всю жизнь. – В ее голосе слышалась горькая усмешка. Она вновь положила руку на плечо Хамфри, на этот раз мягко и нежно.

– Конечно, для тебя большое потрясение узнать, что ты не сын Джозайи, но не принимай это близко к сердцу. Лучше подумай об остальных моих словах – вернись к своей работе и оставь девушку в покое, даже если она от тебя без ума. Пусть идет своей дорогой, а ты делай то, что я наметила для тебя, когда ты еще лежал в колыбели.

В голове у Хамфри мелькали бессвязные мысли. Боже праведный, он незаконнорожденный! Его последняя надежда на переезд Летти в Слипшу рассыпалась в прах. Здравый смысл подсказывал, что советы Хейгар были результатом ее жизненного опыта… Он был потрясен: казалось бы, ничем не примечательная женщина все эти годы хранила свою тайну… Его переполняло горькое чувство стыда за себя, ибо слова матери пронизывал свет великой и самоотверженной любви…

Хамфри казалось, будто Хейгар, сообщив ему правду, сорвала одежду с себя и с него. Его теперешние ощущения походили на стыд перед наготой – ему хотелось убежать и спрятаться где-нибудь. Но он не мог даже отвернуться от матери, так как ее рука все еще лежала на его плече, а серые глаза смотрели на него серьезно и нежно, без тени смущения, которое испытывал он сам. Неуклюже, ибо это был его первый жест ласки, Хамфри прижал к своему телу руку матери и, хотя его язык едва ворочался, произнес:

– Твои слова дали мне пищу для размышлений, мама. Обещаю тебе как следует все обдумать и не поступать опрометчиво. – Но даже в этот момент он не мог отбросить мысли о Летти.

– Что касается твоей истории… Мне неловко заставлять тебя говорить об этом, но я хотел бы знать… кто он.

– Твой отец? Нет причин скрывать это от тебя. Его звали Генри Экройд. Я была горничной в их доме. Сейчас они живут где-то на юге, и это хорошо, потому что ты – вылитый отец. Если бы они не переехали, кто-нибудь непременно это заметил бы.

Веселье в ее голосе звучало почти шокирующе.

– И… что произошло?

– С нами? Однажды летом он вернулся из армии, и мы сошли с ума, как обычно случается с людьми от любви. Потом его полк отправили в Вест-Индию, а я сразу же вышла замуж за Джозайю. Он много раз просил меня об этом.

Хейгар говорила спокойно и равнодушно, словно все это происходило не с ней, а с какой-то незнакомой женщиной. И в самом деле, веселая влюбленная девушка, тайком бегавшая на свидания к любовнику в летних сумерках, умерла более двадцати лет назад. Она закрыла для себя даже мысленный путь назад, не желая, чтобы чувства и воспоминания ослабляли ее дух. В противном случае она могла бы ощупью найти дорогу в прошлое, снова ощутить себя молодой и влюбленной и под влиянием воспоминаний о вечере, когда поля благоухали свежим сеном, в оврагах буйно цвела таволга, а ветви деревьев смыкались над любовниками темным прохладным сводом, и говорить с сыном более ласково и менее разумно. Но летний прилив схлынул, и скалы были голыми. Хейгар сказала Хамфри то, что считала непреложной истиной: любовь быстро проходит, а страсть легко утоляется. Она поведала сыну о своей глупости, чтобы уберечь его от собственных ошибок. Больше сказать было нечего, и они молча шли через поле. На полпути к дому Хейгар высвободила руку, повинуясь двадцатилетней привычке. На следующее утро, когда Хамфри собирался скакать верхом назад, в Бери, она улучила момент и сунула ему две гинеи вместо обычной одной. Хамфри смотрел на монеты, думая, что теперь может легко расплатиться с Плантом, и интересуясь причиной материнской щедрости. Свидетельство ли это раскаяния матери? Если да, то в чем? В том, что заставила его ощущать себя ублюдком, или в том, что отказала Летти в доме? Скача по знакомой дороге, Хамфри удивлялся, что именно теперь, зная о прошлой слабости и нынешней черствости матери, он впервые в жизни испытывал к ней по-настоящему теплое чувство.