"Евгений Носов. Солнечный Ветер" - читать интересную книгу автора

полностью, а после момента X стала с необычайно высоким уровнем развития.
Будто амнезия, очистившая мозг от прошлых событий, дала ему новое уникальное
качество - гипермнезию: способность запоминать с фотографической точностью
- эйдетической - все увиденное, услышанное, прочувствованное. Людей в
белых халатах удивляло, что патология привела меня к такому чудесному
приобретению. Но вот разнотолки возникали, едва только речь заходила о моих
видениях: ведь я, обладатель эйдетической памяти, воспроизводил в деталях
то, чего на самом деле не было. По такому поводу я наслушался следующих
слов: криптомнезия, конфабуляция, псевдоремисценция. Этими терминами
означалось, что я, во-первых, воспринимаю чужие мысли, прочитаные или
услышанные, как собственные, во-вторых, провалы в моей памяти замещаются
вымыслами, которые я будто бы воспринимаю за достоверный материал, и,
в-третьих, память моя может обманываться, смещая события во времени, и тогда
я могу принимать выдуманное событие за уже свершенное и имевшее место в
прошлом. Какой-то толстощекий рыжебородый доктор с маленькими и глубоко
сидящими, словно бы потайными, глазками сказал, что у меня синдром
Мюнхаузена, а возможно, даже и Агасфена - психопатии в виде склонности к
псевдологической фантазии. Другой врач желчно возразил, что у больного
отсутствует страсть к лечению, которая является исходной для этих синдромов,
и добавил в свою очередь, что у меня, вероятнее всего, разновидность
синдрома "Алисы в стране чудес": будто бы именно при этом синдроме у
больного происходит раздвоение личности, деперсонализация, и у него
возникают иллюзии и псевдогаллюцинации, он извращенно воспринимает
пространство и время.
Люди в военной форме чаще всего называли меня дезертиром и симулянтом,
а врачи - больным, и только майор Кравски сказал: "А разве того, о чем
рассказывает Пит, не могло быть?.."
Кравски я узнал сразу, едва увидев его в приоткрывшейся двери в мою
палату-камеру. Меня не сбила с толку гражданская одежда, что была на нем -
серый с редкими блестками костюм, обычная рубашка с расстегнутым воротом, на
ногах - не армейские, но такие же грубоватые туфли на толстой платформе,-
я хорошо помнил его лицо: широкое, смуглое, маловыразительное; разве что
взгляд его слегка раскосых глаз, придававших лицу выражение усталости и
какой-то грусти, запоминался отчетливее, был своеобразной меткой памяти. Я
без труда вспомнил эти глаза, и уже по ним определил входящего ко мне
Кравски.
- Хэллоу, Пит! - Мне показалось, что я услышал в этом приветствии
радость от встречи.- Ты, оказывается, жив и невредим,- подойдя к кровати,
сказал Кравски,- а мне наговорили, что тебе совсем плохо.
Я сел на кровати. Кравски по-приятельски похлопал меня ладонью по
плечу, не церемонясь, плюхнулся на табурет и потребовал:
- Ну, давай рассказывай!
- Здравствуйте, майор,- сдержанно ответил я.- Вы тоже допрашивать
меня будете?
Лицо Кравски полыхнуло на мгновение гневом: дрогнули ноздри, резко
обозначились мышцы на скулах.
- А мы с тобой еще хотели повенчать наших детей,- с укоризной сказал
он.
- Я не помню этого, майор,- сказал я.- И разве у меня есть дети? Мне
об этом ничего не говорили.