"Иван Алексеевич Новиков. Пушкин на юге ("Пушкин в изгнании" #1) " - читать интересную книгу автора

позволил над ним подшутить, посмеяться. Инзов же, за время короткого общения
с ним Пушкина в Екатеринославе, напротив того, нередко как бы на это сам его
вызывал, но он же и трогал по-настоящему. Чего в самом деле стоила хотя бы
одна эта забота и доброта, с какою он отпускал на Кавказ своего
поднадзорного. Для того чтобы полностью понять и увидеть этого чудесного
человека, совсем не было надобности оглядывать его, размышляя, издалека: вот
он сейчас и далеко, а будто бы видишь его перед собою, и уж никак не
генералом, а, странно сказать, почти что товарищем, с которым можно совсем и
не чиниться. И уже теперь чувствовал Пушкин, что если его почтительность и
уважение принадлежали Раевскому, то к Инзову может он привязаться
по-настоящему, крепко и от души его полюбить.
Южные степи однообразны, но не скучны. Как хороша эта поездка!
Да - вдоль дороги везде молочай и полынь, ромашка, цикорий, но как же
красив и простой серебристый ковыль, когда он под ветром стелет свои
переливные легкие волны. Сверчки и кузнечики; трепетание бабочек - воздушных
цветов; пчелы, шмели; чибисы; суслики. Вот куропатки вспорхнули быстрой
тревожною стайкой. Невольно глаза устремляются кверху: распластанный хищник
размеряет удар. На заре, пробудившись, Мария увидела раз, как на опушке заяц
стоял и умывался. Она улыбнулась ему и подумала: "Пушкину расскажу". Но
молодой сон сладок и крепок: забыла.
Да - по дороге деревни и кузницы, кладбища, сады, колодезные журавли,
стада и собаки; пожалуй, и верно - все одно и одно, но как хорошо
возникновение утром дальнего города с узкими шпилями над колокольнями, с
отгадываемым пробуждением улиц, со стаями голубей: сверкнули на солнце,
исчезли - и снова сверкнули.
Хлеба и луга. Походная кухня с запахом дыма и сала: глазунья яичница.
Лиловые тени и мерная музыка копыт. Роса и прохлада, и ночи под звездами.
Давно кончился Днепр, и ветер с востока приносил уже прохладу другой великой
реки; там где-то, в таких же степях, катил свои воды разлившийся Дон - тихий
Дон Иванович!
Чумаки проезжали оттуда: велико дело хлеб, но без соли его не поешь;
соль везли с Маныча.
- Как у вас нынче там, на Дону: русской воды было поболе али казацкой?
- А ноне, братец ты мой, казак с вашим братом, русским, сшибку большую
в низовьях имели, вместе сошлись.
И кучер с козел, как если бы Пушкин не понимал, ему поясняет:
- А русская вода, видишь, барчук, она на верховьях, а казак сидит
понизу. Коли в низовьях вода запоздает, а в верховьях ускорится, так
половодья бывают зараз и воды по весне дюже богато.
"Дон, Дон, Дон..." - эти слова звучали теперь и повторялись все чаще и
чаще. И возникало желание поскорее увидеть эту древнюю реку, ту самую, к
которой и старая Русь стремилась с такою упорною страстью: "испити шеломом
Дону". Жуковский переводил "Слово о полку Иго-реве", и Пушкин знал об этой
его работе; сам он в лицее "Слово" учил по хрестоматии Греча, где помещен
был отрывок: "Сражение Россиян с половцами" в переводе Шишкова. Все это живо
теперь припоминалось.
Ночь была на исходе, когда Пушкин проснулся. Все спало окрест, быть
может, и кучер слегка задремал, кони шли шагом, порою пофыркивая и тем
нарушая прохладную тишину предутреннего часа; пахло чебрецом и полынью;
призрачно стлался ковыль, убегая, как волны, теряясь в туманах,