"Алексей Новиков-Прибой. Цусима" - читать интересную книгу автора

прожил несколько дней, никому не показываясь.
Родной брат мой Сильвестр, который был на шестнадцать лет старше меня,
любитель чтения, пробудивший и во мне жажду знания, когда я был еще юношей,
встретившись после долгой разлуки со мной рассказывал:
- Что тут было без тебя! Одолели совсем - пристав, урядники и
стражники. То обыски производят, то с дознаниями пристают. Все допытывались,
куда ты скрылся. И литературу твою им вынь да положь. Года два так мытарили.
А я с твоим добром метался как чумной. Сжечь все это - жалко. Спрячу в
сарай - нет, думаю, найдут. Несу в ригу, из риги в одонье. Потом сложил все
твои книжки, газеты, письма в жестяные банки, запаял их и зарыл в землю.
Брат все разыскал мне, кроме самого главного - материала о Цусиме. Это
повергло меня в такое отчаяние, как будто я потерял родное детище.
Ошеломленный, я с минуту смотрел молча в лицо брата, круглое, лобастое,
обросшее до висков черной кудрявой бородой, а потом, заметив в его серых
глазах недоумение, рассказал, как сожгли мои рукописи в плену, как я снова
частично восстановил их и с каким трудом мне удалось все это вывезти из
Японии.
- Теперь понимаешь, что случилось? - стоном вырвалось у меня.
Он схватился за голову.
- Хоть убей - забыл, куда спрятал все твои бумаги. Знаю, что целы.
Некуда им пропасть. - И начал оправдываться: - Да ведь они, богомерзкие
хамы, полицейские эти самые, отобьют память у кого угодно. Попадись им твоя
литература или записка - не миновать бы мне прогуляться в самую Сибирь.
Брат обшарил все свое хозяйство, но так и не мог утешить меня. Я махнул
на все рукой. Племянник мой Георгий, устроив сделку со старшим волостным
писарем, выправил мне бессрочный паспорт. Я уехал сначала в Петербург, а
потом переселился в Москву, где проживал на полулегальном положении.
Прошло еще несколько лет. Брат мой умер. Вместо него, вернувшись из
Красной Армии, в доме остался хозяйничать его сын, и мой племянник, Иван
Сильвестрович.
Царская цензура пропускала мои произведения с трудом. Поэтому, несмотря
на обилие имевшегося у меня литературного материала, я писал мало и
печатался редко. И только после революции наступила возможность заняться
исключительно литературной работой.
С родными местами у меня осталась связь лишь та, что я почти каждый
охотничий сезон бываю там на охоте. Это заменяет санаторий укрепляет
здоровье, освежает голову и дает много новых наблюдений. Так было и в 1928
году. Вместе со мной поехали на весеннюю охоту писатели: Павел Низовой,
Александр Перегудов, Петр Ширяев и Леонид Завадовский. Недели две мы прожили
в лесу, среди болот, а затем, перед возвращением в Москву, заехали в село
Матвеевское, к моему племяннику. И вот в то время, когда мы только что
кончили чай, Иван Сильвестрович положил передо мной на столе несуразно
продолговатую связку бумаг, перехваченных крест-накрест мочалкой:
- Кажется, пригодятся тебе, - сказал племянник, улыбаясь и глядя на
меня светло-серыми глазами, и сам стал поодаль от стола, небольшой,
крутоплечий, в поношенном коричневом френче.
Я сразу узнал знакомые бумаги и вскрикнул:
- Откуда ты это достал?
Усевшись за стол, он начал объяснять:
- Знаешь колодные ульи под сараем около бани? Они, вероятно, были