"Алексей Новиков-Прибой. Цусима" - читать интересную книгу автора

два-три дня, ожидая своей очереди отправиться дальше. Как велика показалась
нам Сибирь с ее таежной глухоманью, с горными хребтами, со степными
просторами, с редким населением! Трудное это было путешествие. Длилось оно
шесть недель. В каждой теплушке было по сорок человек, одетых в дубленые
полушубки с деревянными застежками в лохматые папахи, в пимы и потому
потерявших всякий облик военных матросов. Февральские морозы сменялись
завывающей пургой. Беспрерывно топилась печка, но она согревала теплушку
неравномерно: на нарах нельзя было спать от жары, а под нарами даже в шубе
пробирал холод. Мы ни разу не мылись в бане, покрылись слоем, грязи и совсем
обовшивели. На питательных пунктах кормили отвратительной бурдой, а хлеб
получали мерзлый и настолько жесткий, что его распиливали на порции пилой
или рубили топором. Матросы, раздраженные всем этим буйствовали и громили
станции. А в это время в Сибири свирепствовали карательные отряды генералов
Ренненкампфа и Меллер-Закомельского. Некоторые из нашего эшелона попались им
и сложили свои головушки, будучи уже на пути к родине.
Я больше всего беспокоился о своем цусимском материале. Вдруг генералы
вздумают произвести обыск в наших вагонах! Что тогда со мной будет? Но все
обошлось благополучно: в марте я добрался до своего села Матвеевского,
Тамбовской губернии. Здесь меня ожидал новый удар - умерла моя любимая мать
всего лишь за две недели до моего приезда домой.
На родине я неожиданно получил номер газеты "Новое время" (от 1 апреля
1906 года, " 10793), где был напечатан, мой очерк. Очерк напомнил мне
матроса Ющина, с которым я познакомился в плену у японцев. Он плавал
марсовым на эскадренном броненосце "Бородино". Во время боя при Цусиме это
судно погибло. Ющин спасся; могила возвратила его к жизни.
Я расспросил его о пережитой им катастрофе и с его слов написал "Гибель
броненосца "Бородино"". Мне нетрудно было восстановить картину гибели
судна, - я сам плавал на однотипном судне и сам участвовал в сражении.
Поэтому, когда я прочитал свой очерк Ющину, он одобрительно заявил:
- Все правильно. Выходит так, словно ты сам был у нас на судне.
Перепиши, браток, мне на память.
Я исполнил его просьбу.
Увидав напечатанное свое произведение, значительно исправленное
редакцией в смысле идеологии, я испытал нехорошее чувство: обидно было, что
я, революционно настроенный, впервые напечатался в таком консервативном
органе.
Кто же, однако, подсунул меня в "Новое время"?
Революционные шквалы, возникая в столицах, неслись дальше, к глухим
провинциальным городам и деревням, потрясая ветхозаветный быт российской
жизни. Это была пора, когда никто из сознательных людей не мог оставаться
безучастным зрителем. В конце лета, преследуемый царской полицией, я скрылся
из своего села и попал в Петербург. Соплаватели мои, участники Цусимского
боя, устроили меня письмоводителем у Топорова, помощника присяжного
поверенного. Это был прекрасный человек. Он разрешил мне пользоваться своей
библиотекой.
В Петербурге выяснилось, каким образом очерк без моего ведома попал в
печать. Это сделала жена погибшего командира броненосца "Бородино", вдова
Серебренникова. В столице с нею встретился марсовой Ющин и показал ей мою
тетрадь. Серебренниковой мой очерк понравился, и она сейчас же отправила его
в "Новое время".