ЕЛКА

Улицы города были пустынны. Только изредка попадался навстречу прохожий, возвещавший о себе за целый квартал скрипом снега под ногами. Да еще слышались то там, то здесь выстрелы, которыми горожане ознаменовывали наступление Нового года. Вдоль улиц стояли вереницы саней. В ожидании, когда подгулявшие господа начнут расходиться из гостей по домам, извозчики грелись, хлопая себя крест-накрест руками. Пока я выбирался из города, в домах все время светились щели ставен и сквозь окна доносились гомон, пение и топот ног под гармошку.

Едва я обогнул кладбищенскую стену, как все звуки стихли. Высоко в небе плыла луна и заливала своим ровным светом заснеженную гладь поля. Ни прохожих, ни проезжих. Только треснет где-то в морозном воздухе стебелек — и опять великое молчание природы. И оттого, что снежная пелена была беспредельная, что на ней таинственно зажигались и гасли под луной голубые искорки, что торжественная тишина наполняла не комнату, не уютный уголок, а все небо и белую необъятную ширь земли и что среди всего этого великолепия я был один, в сердце проникал холодок. Но в нагрудном карманчике моей тужурки лежало маленькое письмецо с человеческими словами, а впереди ждала меня удивительная девушка, сменившая блеск и славу цирковой жизни на изнурительный труд, бессонные ночи и смертельную опасность. При мысли об этом чувство одиночества замирало и холодок в груди таял.

Новосергеевка спала, но еще издали было видно, что окна школы слабо светятся. «Что бы это могло означать?»— с тревогой подумал я и ускорил шаги. Подойдя, я осторожно заглянул в окно. На моем столе горела лампа. Она тускло освещала стоявшую посредине класса елку и несколько хлопцев и девчат, которые возились вокруг нее. Из них я узнал лишь Семена Надгаевского, остальные мне были незнакомы. Я постучал. Семен всмотрелся и заспешил к двери.

— Пожалуйте, Дмитрий Степаныч, — сказал он обрадованно. — А мы вас только к утру ждали.

— Что за народ тут? — спросил я.

— А это наши, новосергеевские. Ребята спать пошли, так они донаряживают елку.

— Вот когда повстречались! — сказала одна из девушек, круглолицая и темноглазая.

— А разве мы раньше встречались? — удивился я. Но тут же вспомнил — Ах, вы та самая, которая грозилась женить меня!

Все засмеялись.

— Та самая. Мы вам уже и нивисту найшлы.

— Вот как! Кто же она?

— А почтарка! Вот дивчина! Весь свит обойдыте, а таку гарну, та красыву, та разумну не найдете. Це ж вона навчила нас игрушки робыть. Подывитесь.

Девушка взяла со стола лампу и пошла вокруг елки. Что и говорить, елка была нарядная! Но, присмотревшись, я увидел, что все— и миниатюрные терема, и фонарики, и разноперые птички, и медвежата, и забавные человечки, и многое, многое другое — было самодельное. Оказалось, Зойка сумела заинтересовать украшением елки не только детей, но и молодежь. А правленцы — Семен, Варя и Кузя — только ночевать ходили домой, а то всё время игрушки делали да какие-то стишки учили. Какие именно, Семен не сказал: Зойка велела в секрете держать.

— Где же она сейчас, почтарка наша? — спросил я.

— А в вашей комнате спит, — подмигнула мне круглолицая. Но, видно поняв неуместность намека, тут же объяснила: — Намаялась за день с почтой, разморилась на морозе и заснула. Она ж думала, что вы только утром вернетесь.

Парень сказал:

— Дмитрий Степаныч, не погордитесь с нами закусить. Надо ж Новый год пославить. У нас и колбаска есть, и пирожки, и винца полбутылочки.

Мы уселись за мой стол и начали пировать. Круглолицая, мешая русские слова с украинскими, забавно рассказывала, как я убежал от работавших в поле девушек. Хлопцы смеялись и пододвигали ко мне то колечко колбасы, то кусок пирога, то моченое яблоко. Мне было хорошо с ними, но так хотелось, чтобы за столом сидела и Зойка. Разве попросить девушек разбудить ее? Нет, пусть спит, ведь намаялась же, бедняжка!

— Так, красиво поступаете! Я, значит, не в счет? — На пороге стояла Зойка и насмешливо оглядывала нас.

— Матрешенька, — бросились к ней девчата. — Та мы же пожалели тебя! Ты же так крепко спала!

— Вот так пожалели! Сами пьют, едят, а я должна губы облизывать?

Зойку тотчас усадили и подвинули к ней все, что было на столе.

— Кушай, кушай! — угощали девушки и хлопцы.

А один даже предложил:

— Хочешь, я сбегаю домой? Там, под стрехой, я спрятал кусок сала — с четверть аршина толщиной, чтоб мне горилку всю жизнь не нюхать.

К салу Зойка осталась равнодушна, а мне сказала:

— Ваш голос, господин учитель, я уже давно слышу. Думала, может, вспомните, что, кроме Гали, на свете есть еще и рыжая почтарка. Но, видно, только Галя у вас на уме.

— Ой, да что ты выдумываешь! — вспыхнула круглолицая. — Он от меня по степу так бежал, что и на добром коне не угнаться.

— А тебя лавочник не ругает за то, что ты в школу ходишь? — осведомился хлопец, который предлагал сбегать за салом.

— Ругает, но я не обращаю внимания. Он хоть и дядя мне, а я с ним не лажу.

— Что ж так?

— Он у нас до ужаса жадный, готов всю деревню раздеть. С меня и то тянет деньги за комнату.

— А ты в школу переходи, — подковырнула Галя. — Учитель с тебя платы не возьмет.

— Я бы перешла, да боюсь, что ты в школе стекла побьешь, — отпарировала Зойка.

Все пошли провожать почтарку. Я еще полюбовался елкой и отправился спать. В комнате я обнаружил приятную перемену: мешок, набитый колючей соломой, с кровати исчез. Вместо него лежал мягкий тюфяк, застланный новым покрывалом. К подушке была приколота записочка:

Разбудила меня Прасковья:

— Соколик, вставай, уже народ собирается. Сними ты этот бесовский шар.

— Какой шар? Откуда снять? — протирал я спросонок глаза.

— Шар, что рыжая ведьма на верхушку елки вкатила.

— Но почему ж он — бесовский? Шар как шар.

— Ах, соколик, ведь на верхушку все христиане шестиконечную звезду водружают. Звезду, соколик, а не шар, потому как волхвам путь к яслям Христовым вифлеемская звезда указала. А на шаре сатана катается Школа-то наша неосвященная, вот к нам ведьмы и катят на бесовских шарах.

Целый день веселились ребята вокруг елки. Заходили и взрослые. Парты из класса были вынесены в сени, так что места хватало всем. Кузя уже пятый или шестой раз танцевал под гармошку гопак и выделывал при этом такие кренделя, что вокруг покатывались от смеха. Ребята пели, читали стихи, даже показывали фокусы. Но особенный успех выпал на долю правленцев. Варя, взобравшись на стол, говорила:

Из кухни вываливался Семен в овчинной шубе и маске медведя, а за ним подпрыгивал Кузя, наряженный зайцем. Медведь ревел:

После рева, брани и угроз медведь наконец соглашался:

Тут Варя разводит руками и огорченно говорит:

Стихи эти в ту пору многие знали, их читали эстрадные актеры, но до смысла стихов не всякий доходил. Зойка так их переделала, что один крестьянин, подмигнув мне, спросил вполголоса:

— А не дадут же ти зайци воеводам по потылыци?

В числе гостей был и старый учитель Аким Акимович.

Он забился в угол и оттуда молча наблюдал, как веселились ребята.

Вечером зажгли на елке свечи, еще потанцевали, и правленцы начали снимать игрушки и одарять ими ребят. Кто уносил золоченый орех, кто — теремок, кто — серебряную рыбку. Пете, сыну пастуха, дали новую шапку: из старой у него давно уже вылезала вата. Он долго не верил и прятал руки, не решаясь взять подарок. А когда поверил и надел шапку на голову, то тут же бросился бежать.

Аким Акимович наконец покинул угол и подошел ко мне:

— Дмитрий Степанович, я хочу вас спросить: на какие же средства все это было сделано?

Я подробно рассказал ему о школьном кооперативе. Он слушал, потупясь, на щеке его бился желвак.

— Так, значит… так, значит, это на такие же полушки, как те, которые я отбирал у своих учеников?

Я промолчал. Он схватил меня за руку:

— Дмитрий Степанович, голубчик, скажите: чем я могу искупить свою вину? Ох, как трудно помирать с черной совестью!

— Да бросьте вы, Аким Акимович, толковать о смерти. До смерти вы сможете еще много сделать хорошего. А начните с того, что перестаньте бояться урядника, пошлите его ко всем чертям и читайте на здоровье ту самую газету. Она вас многому научит.

— Читать — мало, — грустно сказал Аким Акимович.

— Правильно, нужно и писать, — сказал я в шутку и тут же воскликнул: — В самом деле, почему бы вам и не написать! Вы живете в селе, крестьяне которого работают на помещика Сигалова и живут впроголодь. Опишите это живым словом, пусть все знают, какую царь и послушная ему Государственная дума подарили мужику земельную реформу.

— Что ж, я с удовольствием! — оживился Аким Акимович. — Мне ли не знать! Знаю такое, чего другой и за год не откопает. Но кому же послать? У меня ведь никаких связей нет.

— Пошлите по почте Ивану Петровичу Гаркушенко, в деревню Сарматскую, — назвал я первое пришедшее мне на ум имя. — А подпишитесь фамилией урядника или попа.

Аким Акимович совсем повеселел:

— Это остроумно. Сделаю, обязательно сделаю!

Когда я рассказал об этом разговоре Зойке, она сначала выругала меня за мальчишество, но потом рассмеялась.

— Что ж, если письмо пошлет почтой, оно от меня никуда не уйдет. Так, значит, урядник — наш корреспондент?

— Зойка, а почему ты сделала для меня секрет из «Кахи-кахи, воеводы»?

— Из предосторожности. В случае чего, хлопцы подтвердят, что учитель знать ничего не знал, все сделала почтарка.

Утром я опять отправился в город— дослушивать лекции.