"Фиц-Джеймс О'Брайен. Потерянная комната " - читать интересную книгу автора

укрыть шелком мою макушку, меж тем как к нити судьбы над ее собственной
головой уже тянулись ножницы Атропос[3]!
До чего же громоздким кажется в неверном сумеречном свете большое
фортепьяно в левом от двери углу! Я не умею ни играть, ни петь, но
фортепьяно у себя держу. Мне приятно, глядя на него, сознавать, что за
музыкой далеко ходить не надо, даром что я не способен снять наложенное на
нее заклятье. В этом объемистом ящике дремлют Беллини[4] и Моцарт,
Чимароза[5], Порпора[6], Глюк[7] и прочие - по крайней мере, их души, - и я
этому рад. Недвижные, как мумии, там покоятся все оперы, сонаты, оратории,
ноктюрны, марши, песни и танцы, какие когда-либо выбирались на свет из-за
ограждения в четыре перекладины, что заключает в себе мелодии. Однажды
фунты, вложенные мною в неиспользуемый инструмент, полностью окупились. Ко
мне в гости пожаловал Блокита, композитор. И разумеется, его неудержимо
повлекло к моему фортепьяно, словно бы оно обладало неким магнетизмом. Он
настроил инструмент и начал играть. Долгие часы, пока в глубинах полуночи не
возжегся серый призрачный рассвет, Блокита сидел и играл, а я, лежа у окна,
курил и слушал. Импровизации его были причудливы, неистовы, иногда
невыносимо мучительны. Казалось, струны вот-вот разорвутся от боли. В
мрачных прелюдиях слышались вскрики падших душ; волны рождавшихся под его
руками звуков полнились смутными жалобами, бесконечно далекими от красоты и
гармонии. Бродили по отдаленным пустошам, в сырых, угрюмых кипарисовых рощах
меланхолические любовники, изливая свои безответные печали; резвились и пели
среди болотной трясины злобные гномы, жуткими голосами славя свою победу над
сгинувшим рыцарем. Таков был ночной концерт Блокиты, но наконец он захлопнул
крышку фортепьяно и поспешил зябким утром восвояси, на инструменте же
осталась печать неизбывных воспоминаний.
Между зеркалом и дверью висят снегоступы - памятка о странствиях по
Канаде. Мы долго гнались сквозь лесную чащобу за карибу[8]; ломая тонкими
копытцами ледяную корку, он вяз в сугробах; наконец бедняга окончательно
запутался в можжевеловой поросли, и мы безжалостно его застрелили. Помню,
как франкоканадец Габриэль и полукровка Франсуа перерезали оленю горло и на
снег потоками хлынула горячая кровь; помню cabane[9] из снега, которую
построил Габриэль, - как тепло там было спать, как прыгали в демонической
пляске по черной стене леса отсветы нашего костра, как мы жарили на завтрак
бифштексы из оленины и до какого свинского состояния упился к утру Габриэль,
который всю ночь прикладывался потихоньку к моей фляжке с бренди.
А вот висит над каминной полкой длинный кинжал без рукояти - при
взгляде на него мое сердце наполняется гордостью. Я нашел его, когда был
маленьким, в древнем-предревнем замке, где некогда жил один из моих предков
по материнской линии. Этот самый предок - кстати, оставивший след в
истории - был чудак, старый пират; обитал он на самой крайней точке
юго-западного ирландского побережья. Ему принадлежал целиком Иннискейран,
плодородный остров, который расположен напротив острова Кейп-Клира;
разделяющий их атлантический пролив с бурным течением рыбаки называют Гул.
Жуткое место - этот самый Гул в зимнюю пору. В иные дни плавать там и вовсе
невозможно, и Кейп-Клир подолгу остается отрезанным от большой земли.
Старый пират, о котором идет речь (сэр Флоренс О"Дрисколл его звали),
вел бурную жизнь. С вершины своего замка он наблюдал за океаном, и, стоило
показаться на горизонте судну с богатым грузом (товарами с юга для
трудолюбивых негоциантов Голуэя), сэр Флоренс распускал паруса своей галеры