Художник Спасский И. П.

Глава 2. ТАЙНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Время Юлиана пришло ранней весной 1235 года.

К монастырским воротам подъехала двухколесная повозка, запряженная волами. На повозке лежал исхудавший, обтянутый желтой кожей человек; глаза его были бессильно прикрыты, лоб пересекала багровая полоса недавней раны. Крестьянин, владелец повозки и волов, объяснил привратнику, что подобрал этого человека возле дороги и что тот, придя в сознание, велел отвезти к доминиканцам и обещал награду.

Позвали настоятеля.

Настоятель долго всматривался в лицо незнакомца. Воспаленные губы больного дрогнули. Поспешно склонившийся к изголовью настоятель успел разобрать едва слышные слова: «Именем господа… Отто… Я — Отто…»

Монахи бережно понесли больного к келье брата-лекаря. Крестьянин, зажав в кулаке серебряную монету, взмахнул кнутом и уехал.

Собираясь кучками, обитатели монастыря долго шептались о неожиданной щедрости отца-настоятеля, который отдал простолюдину серебро, хотя вполне можно было ограничиться благословением. Поговорили и о незнакомце, спрятанном от любопытных глаз в келье лекаря. Но толком никто ничего не знал. Лекарь загадочно молчал, и братия довольствовалась разными домыслами.

Через девять дней человека, имя которого так и осталось для непосвященных неизвестным, тихо похоронили на монастырском кладбище. Лишь по погребальному обряду можно было догадаться, что умер он в монашестве. Непонятное было дело, загадочное. Юлиан оказался среди немногих посвященных. Отец-настоятель велел ему неотлучно находиться у постели больного. Коротко пояснил, что незнакомец — священник Отто, искавший прародину венгров, который со своими спутниками подвергался многим опасностям, скитался по суше и по морю, а ныне, сломленный болезнью, один возвратился в Пешт. Пока неизвестно, нашел ли Отто дорогу к венграм-язычникам, потому что силы оставили его и разум помутился. Пусть Юлиан записывает каждое произнесенное больным слово, чтобы Отто не унес с собой в могилу тайну ордена…

Юлиан выполнил поручение. В недолгие минуты просветления Отто успел рассказать, что в некоем языческом царстве встретил людей, говоривших на чистом венгерском языке, и доподлинно узнал от них, где живут венгры-язычники. Сам же Отто, чувствуя приближение болезни, дальше идти не решился и вернулся обратно в Венгрию, чтобы взять с собой несколько братьев-проповедников и завершить великое дело. Хриплым шепотом, в изнеможении умолкая и снова едва слышно выговаривая слова, Отто перечислял города, страны и реки, через которые следует идти на пути в Великую Венгрию:

— Город Матрика…[5] Алания…[6] Река Итиль… Пустыня с редкой травой на три недели пути… Солнце должно быть утром справа, а днем — за спиной… Великая Болгария… Солнце утром в лицо… Горы видны впереди, но до самих гор идти не нужно… Там живут венгры…

Юлиан записывал на пергаменте каждое произнесенное слово. Дороже золота были эти слова, оплаченные немыслимыми трудами, жизнями спутников Отто, таких же братьев-проповедников, как он сам. По всему видно, что и Отто не выживет, смерть уже склонилась к его изголовью…

Священник Отто действительно умер, но добытые им знания превратились в достояние Доминиканского ордена. Новые знания предстояло добыть Юлиану. Он был готов повторить путь Отто и пройти дальше.

Вскоре Юлиана переселили в просторную келью рядом с покоями настоятеля. Каждый вечер в келью приходили для доверительной беседы старые проповедники, уже побывавшие в странах Востока; правда, так далеко, как Отто, они не добирались, но могли сообщить много полезного.

В бронзовом поставце тихо оплывали свечи. Отрок-послушник, неслышно ступая по ковру, тенью появлялся за спинами собеседников, снимал нагар длинными щипцами и тихо исчезал. Звучали в тишине диковинные названия городов и земель. Шелестели пергаментные листы, хранившие от непосвященных тайны миссионерских путешествий. Юлиана приобщали к этим тайнам.

Странное чувство овладевало Юлианом. Он стал как бы ничтожным камешком в строительстве огромного моста, который перекидывался с Запада на Восток. Камешком, по воле случая венчавшим пирамиду, на который будут положены многие другие камни, и так — без конца, пока не свершится задуманное! Величие предстоящего дела и собственная ничтожность в сравнении с тем, что втайне от непосвященных было уже сделано и что еще предстояло совершить, подавляли Юлиана и одновременно наполняли его гордостью. Неудачи не могло быть. За Юлианом, слабым и ничтожным, стояло могущество католической церкви. Рядовой солдат воинства Христова, он вовлекался в великое движение…

Юлиана удивляло только, что в беседах упоминалась все реже и реже главная, как он считал, цель путешествия — поиски прародины венгров, хотя Юлиан знал, что отец-настоятель в своем послании королю Беле упирал именно на это, выпрашивая охранную грамоту и серебро на путевые расходы, и заранее называл короля «повелителем двух Венгрий». Наставники Юлиана почти не делали различия между своими далекими единоплеменниками и прочими язычниками, говорили о них презрительно, как о людях темных, заблудших, погрязших в грехах, которых следует вывести на истинную дорогу силой или хитростью, если они будут упорствовать в своей нечистой вере.

Однажды Юлиан осмелился возразить отцу-настоятелю, заметив, что венгры-язычники все-таки единокровные братья здешних венгров и хитрить с ними нехорошо, но встретил суровую отповедь:

— Только вера объединяет или разъединяет людей!

Юлиан покорно склонил голову, но про себя решил, что пойдет к венграм-язычникам с открытым сердцем, как к братьям…

Королевская охранная грамота с золоченой печатью и тяжелый кошель с серебряными монетами были доставлены в монастырь. Оставалось получить благословение папского легата.[7] Настоятель испросил у легата аудиенцию и вскоре получил согласие.

Вместе с настоятелем Юлиан пришел в мрачный, похожий на рыцарский замок, дворец легата. Два молчаливых воина в плащах с большими красными крестами проводили их в зал. Легат небрежным жестом остановил настоятеля, принявшегося было обстоятельно рассказывать о миссии Юлиана, как будто все, что могло быть сообщено, давно уже известно, и обратился к Юлиану:

— Ты едешь в восточные страны в страшное время. Из глубин Азии надвигаются на христианский мир дикие племена монголов. Мы не знаем о них почти ничего, но, по слухам, сила их ужасна, их бесчисленное множество, и все они на конях. Тебе надлежит узнать, чего хотят монгольские правители и нельзя ли направить их варварскую силу на пользу святой церкви. Неисповедимы пути господни! Кто знает, не сокрушат ли язычники друг друга и над обломками языческих царств не воссияет ли благотворящий крест?

Потом легат заговорил о большой стране, которая лежит к востоку от Венгрии и Польши, — земле русских. Издавна русские отвергают призывы войти в лоно католической церкви. Не устрашит ли упрямцев угроза нашествия дикого кочевого народа? Не попросят ли они помощи у римского папы, признав его своим духовным пастырем? Об этом тоже должен узнать Юлиан…

— Сын мой! В трудах тебе поможет брат Герард. Верь ему, как веришь духовным отцам твоим, ибо Герард достоин доверия! — закончил легат и трижды хлопнул в ладоши.

Вошел незнакомый монах в коричневой рясе доминиканца. Из-под капюшона остро поблескивали недобрые серые глаза, рыжая клочковатая борода закрывала шею. Монах поклонился, откинул капюшон. Он был совершенно лысым, и потому морщинистый лоб казался непомерно высоким. Юлиан с любопытством оглядел своего нового спутника. Назначенные ему в помощь младшие братья Иоанн и Яков были давно знакомы. Молодые, крепкие, послушные, они нравились Юлиану. Нравилась их почтительность и жертвенная готовность следовать каждому его слову. Да иначе и быть не могло. Удел младших — беспрекословное повиновение. Вся непререкаемая власть католической церкви во время путешествия сосредоточивалась для них в Юлиане, старшем брате-проповеднике, посвященном в тайны ордена. Но будет ли послушен Герард?

Рыжебородый монах, будто догадавшись о беспокойных мыслях Юлиана, криво усмехнулся, но тут же склонил голову в смиренном поклоне, как младший перед старшим. Юлиан удовлетворенно вздохнул. Кажется, опасения напрасны. К тому же Герард может быть полезным. Дополнительные поручения легата потребуют много усилий, пусть этим займется Герард. Он же, Юлиан, по-прежнему хотел бы думать лишь о главном — о поисках Великой Венгрии!

Итак, в путь! В путь!