"Владимир Иванович Одноралов. Град " - читать интересную книгу автора

остальных разыскивать. Увлекся, а темно, ищется плохо, и тревожно как-то -
ни одна птица не пикнет.
Вдруг так рванул ветер, я аж выпрямился! А он как чесанет мои осины
вправо да влево, будто гребенкой, будто траву мотает их волнами, - стон
идет!
Что такое! Выскочил на дорогу, а над дорогой, над лесом, черная
свинья ползет с набрякшими рваными титьками, чуть не по верхушкам леса
тащится. И холодом из-под нее сквозит.
Нахлобучиваю скорее штормовку - и домой! Только чувствую - не
успеваю, быть мне нынче купаным, крещеным.
Из тучи хлещут уже редкие, сильные прутья. Я опять нырнул в лес и
лесом - к селу. А ливень меня уже достает. И хлещет меня уже не струями, а
поливает ведрами. Лес этот - та же осина, только молодая. Листва у нее
кисейная - капли не держит.
И темно: во все небо свинья эта распласталась. Ворочается,
всхрюкивает громами. И - свет. Свет из этой черной тучи посыпался.
Сыплется, щелкает по капюшону, вот и чертенята белые по ногам заплясали:
град! С горошину град.
Прижался к дереву, жду. Мокрый уже, до нитки. Спешить теперь некуда.
Но вижу, а град-то, мать честная, растет! Вот он уже с орех стал. Вот и
посыпался гуще - теперь уж точно с глаз! И похожа градина на глаз: в
сердцевине - зрачок мутный, а по краям прозрачная радужка. Точно глаз,
только рыбий. И щелкает град уже страшно. Как пастуший кнут с гаечкой на
конце. Ко мне два теленка прибились, ошалелые, не мычат. Им страшнее: кто
их лупит? за что? А за дорогой, на вырубках, слышно, мечется верховой
пастух. И орет между громами истошно. То ли от страха орет, то ли от удали
на все это небесное безобразие. На коров-то бесполезно орать, их не
видать, и глаз, чтобы оглядеться, не поднимешь: вышибет глаза!
Стою с телятами под осиной, с интересом думаю: мол, вырастет он с
куриное яйцо или нет? Или вырастет и побьет нас тут всех - меня, телят,
пастуха, который орет... Но стал будто стихать. До куриного яйца, слава
тебе, не вырос!
И поразительная возникла картина, я даже мерзнуть забыл: за пять
минут всю июльскую травушку усыпал и под собой скрыл белый, сверкающий
гравий. Тут же он начал таять от горячей земли, и брел я с телятами (они
за мной к дому увязались) по грудь как бы в молоке. Без живота брел, без
ног. Слышу, только шуршат мои ноги по ледяному гравию, мерзнут и мокнут.
И как вы думаете, в каком я иду состоянии?! Да в замечательном! Прямо
бубенчики во мне звенят: мол, эх, какое было явление природы! Мол,
Владимир Иванович, небывалый ты град пережил! Но вспомнил про пастуха, про
мужиков на сенокосе в поле и поостыл: "Дурак! - сам себе говорю. - Чему
радуешься? Вон он как черемуху отделал - вся ягода на земле. Вон, вон - в
огородах-то что творится! Огурцы, помидоры - все вдрызг разбито, листва -
в решето. Будто пулеметами по ним прошлись. А с хлебом - что? Это что же
сейчас нормальный крестьянин чувствует? Волосы небось рвет на себе".
И встречается мне, в селе уже, нормальный крестьянин Федор
Трофимович.
- Чо, - говорит, - попало тебе маленько, Владим Иваныч? Набил он тебе
шишек?
- Да мне-то что, вот вам он беды наделал.