"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

этой стране быстрота сообщений, удобство переноситься из места в место
уничтожили все различия в нравах, в образе жизни, в одежде, в устройстве
дома и... в понятиях (когда они не касаются личных выгод каждого); оттого
для жителя этой страны нет ничего нового, любопытного, нет ничего
привлекательного; он везде дома - и, проехав из конца в конец свою отчизну,
он встречает лишь то, что он каждый день видел; оттого цель путешествия
американца всегда какая-либо личная польза и никогда наслаждение. Кажется,
что может быть лучше такого состояния? Но умный Шевалье с похвальной
откровенностью признается, что полное следствие такой полезной, удобной и
расчетливой жизни - есть тоска неодолимая, невыносимая! - Явление в высшей
степени замечательное! Откуда же взялась эта тоска? - Объясните, господа
утилитаристы! Не этой ли тоске и происходящей от нее раздражительности
должно приписать, между прочим, ныне вошедшие в привычку у американцев
ежедневные поединки, которых подробности ужасают даже европейских
журналистов? как вы думаете? Вот, господа, следствие односторонности и
специальности, которая нынче почитается целию жизни; вот что значит полное
погружение в вещественные выгоды и полное забвение других, так называемых
бесполезных порывов души.
Человек думал закопать их в землю, законопатить хлопчатой бумагой,
залить дегтем и салом, - а они являются к нему в виде привидения: тоски
непонятной!

НОЧЬ ЧЕТВЕРТАЯ

На пыльной связке, лежавшей на столе, было написано:

Экономист

Фауст читал:
"Посылаю к вам, мм. гг., отрывки, найденные в бумагах одного молодого
человека, недавно умершего, ибо, как кажется, он принадлежал к тем людям,
которых вы сделали предметом своих наблюдений.
В жизни этого молодого человека не было ничего особенно замечательного;
он родился с положительным, даже сухим умом - с умом, ожидающим действия за
причинами; в разговорах он любил нападать на идеальность, на мечты
воображения, на безотчетное чувство - и доказывал, что они одни - вина всех
бедствий человечества. Вследствие своих мыслей, он обратил всю деятельность
своего ума на науки положительные, вступил на службу по Министерству
финансов, читал одних экономистов, от аббата Галияни {1} до Сэя, {2}
боготворил Мальтуса и беспрестанно покрывал листы бумаги статистическими
выкладками.
Скачок от холодных цифр к отрывкам, которые я к вам посылаю, для многих
кажется удивительным; не постигают, каким образом такие странные, часто
нелепые мечты могли вселиться в голову человека, по-видимому, столь
рассудительного, равнодушного, столь далекого от всех порывов воображения.
Чтение этих отрывков и замеченная незадолго пред кончиною глубокая
задумчивость в нашем экономисте заставили родных подозревать, что на него
находили припадки сумасшествия, тем более что за день до кончины он был
совершенно здоров и что скоропостижная смерть прервала жизнь его без всякой
видимой причины. Соображая все эти обстоятельства с несколькими