"Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса" - читать интересную книгу автора (Севницкая Надежда)

3 глава

Он блаженно закрыл глаза. Казалось, что смутная тревога, преследовавшая с утра, отпустила. Но ни с того, ни с сего сердце снова неприятно заплясало в груди, и липкая дурнота подступила так внезапно, что, еще не успев открыть глаза, Джон понял — вот оно!

Полежал, переводя дыхание… Видел бы его сейчас Полковник. Наконец, может, и поверил бы в давние предчувствия своего питомца. Но дела их, благодаря Полковнику, были так прекрасно налажены, что необходимость в еженедельных, а иногда и ежедневных встречах давно отпала. Билеты на концерты распродавались месяца за два. Пластинки продолжали выходить миллионными тиражами, и пятьдесят процентов от всего автоматически шло Полковнику. Деньги текли и текли. Да, Полковник сдержал слово — сделал их обоих сказочно богатыми.

Бедный южный мальчуган, двадцать пять лет назад вполне серьезно считавший богатство счастьем… Роскошь давно уже встала неприступной стеной между ним и людьми. Всеми. Кроме разве что Лиз, его маленькой принцессы, игравшей сейчас в своей комнате.

Мысль о дочери заставила снова прислушаться к себе. Дурнота схлынула, но тревога осталась. Он решил спуститься вниз — позвонить доку Джорджу. Из кабине та нельзя — могут услышать. Тогда заламывания рук и родственные причитания неизбежны. А Джон давно не верил в искренность излияний своей родни. И не хотел лишних сцен.

Медленно встав, он вышел из спальни, тихо прикрыв дверь. Отдохнул, отирая пот, и почти ощупью начал свой путь вниз. Преодолев первый пролет, только порадовался, что вроде бы пронесло, как вдруг тугая пульсирующая боль появилась в затылке, перед глазами поплыли круги, и почти животный страх, что назад уже не добрести, пронзил его.

Но в доме была такая полная, такая сказочная тишина, что Джон не посмел бы нарушить ее криком о помощи. Да и что кричать? Еще два дня назад в годовщину маминой смерти, сидя у ее могилы, он ощутил те же симптомы. Правда, приступ длился недолго, как и восемь лет назад. Джон быстренько достал тогда патрон с таблетками, высыпал на ладонь сразу несколько штук и до сегодняшнего дня чувствовал себя вполне сносно.

Еще вчера он с дочкой и ее маленькими приятелями целый день провел в парке. Было так славно вместе. (Он всегда арендовывал этот парк, потому что не мог появляться в общественных местах безнаказанно — собиралась огромная толпа). Разговаривать им не пришлось, но когда во время игры Лиз оборачивалась в сторону отца, ее личико лукаво светилось. Он улыбался в ответ и поднимал незаметно в приветствии руку.

Там, в парке, он хотел быть ТОЛЬКО отцом. Никаких страстей. Никакой музыки. Скамейка в тени. Он в очках и с книгой. Поза самая домашняя. Но чего-то ему не хватало… Улыбки Лиз. Он почувствовал ревность к ее друзьям, тут же устыдился и мысленно попросил — обернись! Она оглянулась на отца. В глазах — вопрос. На верное, он не успел скрыть свои мысли, потому что дочка подбежала, потерлась носом о его щеку и, заглянув в глаза, прошептала: «Папочка, не сердись. Я так тебя люблю». И грустно добавила: «Ведь все мои друзья здесь. Там мне не с кем играть».

Тогда его сердце сжалось от боли. И сейчас тоже…

Он и дочери не принес счастья, потому что жила в нем неистребимая Заноза — музыка. Он так хотел семьи, дома. Однако дом и счастье никак не связались в его жизни. Почему?

О его доме ходила масса легенд в прессе — «дом-дворец», «заколдованный дом». Вообще-то вначале здание было задумано как церковь. Как испугалась, узнав об этом, мама. Им с отцом удалось успокоить и уговорить ее. Собственно, про себя Джон мыслил дом землей обетованной для мамы. Она не прожила в этом доме и года.

Несколько лет назад один меценат предложил купить дом. Деньги давал огромные.

— Вам нравится дом? Или место? У вас большая семья?

— Ваш дом окружен легендами, — глубокомысленно и туманно ответил покупатель.

— Зачем вам?.. — недоуменно спросил Джон.

— Я сделаю здесь театр-студию. Реклама у дома уже есть. Публика будет валом валить. А поселить здесь семью… Уж вы меня простите — нет!

От таких слов горячая волна прошла в голове, и, пожалуй, Джон выставил бы нахала, но в его словах было что-то, над чем стоило подумать. Размышления длились не один день. Сам-то Джон прошел в этом доме все Круги ада, ведя за собой всех близких. Вырваться удалось только Прис. Да и вырваться ли?

Бродя по дому, Джон думал и вспоминал. И однажды понял — не продаст. Он сросся с домом. Тот хранил самое дорогое и самое ненавистное. И он тоже. Они с домом — сообщники. На какое бы время он ни уезжал, где бы ни жил — дом терпеливо ждал, каждый раз поражая сходством с хозяином. Уж сколько раз пытались переделать все внутри, а выходило, будто это сделал Джон. И чем дальше, тем явствен нее дом носил следы перемен в характере своего хозяина. Последние три года дом стал напоминать сказочный замок, в котором поселилось чудовище. И только когда приезжала погостить Лиз, дом стряхивал мрачные чары.

Но было в нем несколько комнат, не подверженных настроениям хозяина и потому любимых им.

Комната трофеев: сувениры от фэнов, от фирм. Своеобразная история его карьеры в подарках. За двадцать с лишним лет их набрались тысячи. Стеллажи от пола до потолка вдоль одной стены были забиты плюшевыми игрушками. В углу напротив стоял шкаф-сейф. Там лежали подарки, которые надо было отправить дарителям, — драгоценности.

Джон открыл дверцу своим ключом и проверил. Уже все было упаковано. Адреса проставлены. Завтра верная секретарша Бэкки вместе с Джо отвезет груз на почту. Получать подарки такого сорта было больно и обидно. Явная плата. Вот толь ко за что? За музыку? Музыку, которая давно уже стала его первым «я». И это «я» сильно пахло деньгами.

Сколько же зла принесла ему любимая музыка. Вот уж воистину: чем играешься, тем и ушибаешься. Господи! Ведь он-то хотел дать возможность жить безбедно своим родителям и нести музыку людям. А вышло? Мама умерла девятнадцать лет назад, не вынеся перемен в судьбе сына и своей. Отец успел жениться и развестись. Давно уже это не был прежний легкий и живой человек. Отец стал подозрителен и жаден. Был постоянно занят бизнесом сына. Каждый год под нажимом отца Джон пересматривал свое завещание. Отец цокал языком, рассказывая о том, насколько увеличилось состояние. Сын морщился, терпел и однажды попробовал урезонить отца:

— Папа, ради Бога! Ну что ты хочешь? Зачем мы столько говорим об этих деньгах? У нас есть все, кроме счастья. У тебя. И у меня. С тех пор, как умерла мама, мы с тобой стали так далеки друг от друга. А ведь каждый из нас одинок. Папа, давай попробуем еще раз стать семьей. Плюнь на бизнес.

— Сынок, а ты-то сможешь?

— Трудно, па, но почему не попробовать? Шоу-бизнес все равно что сильнейший наркотик. Уж поверь. Я хорошо знаю действие и того и другого: кровь отравлена. Правда, я очень надеюсь, что после моего возрождения люди поняли — я пою, чтобы им было теплее.

— Однако твой менеджер хорошо берет с них за обогрев души. Воистину время душевного энергетического кризиса.

— Зачем ты так? Я ведь хотел отделаться от этого человека, но ты же заступился за «бедного старика». Ты считаешь, что его время кончается. Нет. Он вампир. Вначале выпил кровь мамы. Уже двадцать лет пьет мою. А когда меня не станет, возьмется за тебя.

— О, мой Бог! Почему, сынок? Почему? Что ты говоришь?! Ты разве болен?

— Да. И ты знаешь это. Ты же помнишь, каким я был после кино. Жил только на таблетках. Поднять тонус. Успокоиться. Годами. Посмотри мои фильмы — кукла, переставляющая ноги. Но дело сделано. Врач сказал мне о наследственном заболевании. Это связано с обменными процессами. Бесследно мне мои привычки не пройдут. Все, папа. Не надо закрывать лицо руками. Ты не тетушка. И хватит мучить меня моим завещанием. Адвокат составил бумагу так, что она предусматривает все случаи.

— Сынок, а как же я?

— Будешь распорядителем, — жестко отрубил Джон.

Воспоминание об этих словах вызвало отчаянный стыд. Ох, пойти бы к отцу, поговорить по душам… О чем? В сущности, все обошлось тогда. Отец стал сопровождать его в каждом турне. Держался рядом. Седой красивый человек в двух шагах позади сына-звезды. В глазах — беспокойство.

Сын быстро сдался. Слишком хорошо помнил, что произошло с мамой.

Отец был последним звеном между ним и родней. Дядья и кузены уже много лет видели в нем не родственника, но босса, не говоря уж о ребятах.

Сердце от таких мыслей тяжело забухало. Усилием воли Джон заставил себя идти дальше. Не глядя по сторонам, по возможности твердым шагом пересек холл и открыл дверь в любимую музыкальную комнату.

Горячее южное августовское солнце пробивалось сквозь спущенные маркизы. И радостный молодой вид комнаты так жестко не соответствовал его настроению, его самочувствию, что на глаза навернулись слезы.

Старый, толстый, полуослепший человек, что делаешь ты в этом приюте солнца и звуков, готовых сорваться с золотых дисков (памятных подарков от фирмы за распродажу пластинки миллионным тиражом), развешанных по стенам, среди глянцевого великолепия огромной фонотеки? Среди всей этой музыки, которая была твоей единственной настоящей жизнью, а стала убийцей? Как мог ты сидеть в этом замке последние три года и доходить? И дойти?! Смотри, смотри, смотри. Унеси с собой всю музыку.

Однажды ведь накатило: уничтожить замок, где все были несчастны из-за его музыки. Уничтожить!..

Он выскочил из дома и стремглав понесся на задний двор. Отец и Рэд ошеломленно глядели вслед. Он мчался к гаражу, где стоял маленький бульдозер, которым пользовались, убирая парк. Вскочил на сидение, быстро развернул бульдозер и повел его, как танк, на дом. Ненависть и боль клокотали внутри. Смести, стереть с лица земли гнусное гнездо. Забыть. Забыть все. Даже то, что здесь царствовала мама. Начать все сначала. Без фильмов. Без наркотиков. Без вседозволенности.

Он глядел на стремительно приближающийся дом остановившимися глазами. Сейчас… вот сейчас… ближе… ближе… Либо он, либо дом. Через минуту кого-то из них не будет.

И вдруг на белой стене дома возникла распятая, распластанная фигура отца. Дица видно не было — сливалось со стеной. Отец защищал дом! Собой!

— Сынок! Остановись! Что ты делаешь? Ты попортишь дом!..

— Уйди к чертям, отец! Уйди!!! — озверело заорал Джон.

Отец метался вдоль стены в ужасе, но не уходил. В последний момент сын сбросил скорость и откинулся вглубь, в тень. Слезы бешенства и стыда перед самим собой закипали в глазах, и нельзя было — ни за что! — показать их!

Подняв, наконец, голову, Джон увидел Рэда, сузившимися глазами смотревшего на своего босса. В них было удивление. Почти восхищение. Кажется, Рэд что-то понял. Ну и пусть. Пусть. Упрямство снова вскипало внутри, но не начинать же второй штурм? Глупо. Смешно.

Джон соскочил с бульдозера и зашагал к дому. Пусть убирают сами… Пройдя к себе в кабинет, он упал на диван и протянул руку к бюро.

Там хранились таблетки дикседрина. Последние годы он боялся их и прибегал к их помощи только в самых крайних случаях. Сейчас он, не раздумывая, вывалил сразу две таблетки на ладонь и ловко швырнул их в рот. А, плевать.

Подождав немного, взял сигару, подсунул под голову подушку, устроился поудобнее и закурил. Волны эйфории враскачку поднимались со дна его существа. Сигара еще все усугубляла.

Вдруг он вскочил и подошел к окну. Прячась за занавеской, выглянул. Во дворе никого не было. Бульдозер убрали. Мир и покой. Он подавился смехом. Повалился на диван.

Вечером Джон спустился вниз в прекрасном настроении, ни словом не напомнил об утреннем происшествии. Мир и покой…

Он подошел к сверкающей проигрывающей установке, провел пальцами по клавишам. В громадных стереофонических колонках раздался легкий шум — можно ставить пластинку. И вопреки своим страхам, своей боли Джон поднял руку к той ячейке стеллажа, где стояли его любимые пластинки госпелы. Внезапно он поразился, как по-прежнему тонка его рука. А ведь сам-то — квашня. И Джон рассмеялся неожиданно для самого себя. Смех был легким, юным. Сколько раз ему удавалось воз рождаться самому и возрождать свою музыку, удивляя людей. Против воли конкурентов, Полковника и жены. Он был настолько талантливее и ярче всех иных звезд, что мечта менеджера иметь миллион с контракта осуществлялась без особого труда, превращая труды Полковника в пыль, в ничто. Настолько победителен был выход Короля, что даже фирма забывала о заслугах наставника.

Но никто не знал, что питомец не забыл тот вечер — восемь лет назад!

— когда менеджер впервые за все годы боялся провала «своего малыша». Это, чуть ли не единственное, проявление слабости давало Полковнику преимущества, о которых тот даже не подозревал. Никогда не узнать Полковнику, что питомец хотел, мечтал расстаться с ним, но… Но, как и говорил отцу, пожалел «бедного старика».

Полковник знал только, что «золотого мальчика» больше нет. Есть Король, который снова занял свой трон. Опять зазвучали голоса старых рокеров. В их исполнении не было ностальгии. Лишь зрелая свежесть, будто вещи, впервые прозвучавшие пятнадцать лет назад, написаны вчера. И Джон был первым среди них. Среди всех.

Внутренне он тоже стал иным. Крепче. Жестче. Он глубоко спрятал свою мечту о счастье. Свою душу он тоже прятал теперь от праздно-любопытной толпы в почти монаршую одежду.

Но не было избавления от одиночества. Беспокойное ли свойство-талант — тому виной или постоянный поиск нового?

Хитрый менеджер мгновенно догадался, какая оправа нужна бриллиантовому таланту Короля. После концерта-возвращения предложений было много, но Полков ник, не задумываясь, отказывал, хотя и понимал — все зависит от питомца.

Но Король безмолвствовал. Не мог вмешиваться. Чувствовал себя обязанным: уверовал, или Полковник вбил, что живет менеджер только их делами.

Для Полковника настало время поиска. Надо было выяснить, где больше всего любят выступать нынешние звезды. И Полковник напал на след очень быстро — самый большой концертный зал Города Развлечений. Зал отеля «Интернейшнл».

Даже столько лет спустя Джон почувствовал обвал внутри от обуявшего его тогда страха.

«Не годится», — решил он и, чтобы успокоиться, подошел к огромной шкатулке, в которой лежали самые памятные и важные письма. Почти машинально перебирая кипу, пытаясь этим механическим действием заглушить вновь начавшееся бешеное сердцебиение, он вдруг наткнулся на телеграмму от Полковника.

— Тьфу, — в сердцах сплюнул, и вроде бы стало полегче. — Что же там? Вот уж и не помню. Почему письмо здесь? Ведь Полковник велел завести мне сейф (!) для нашей переписки.

Не торопясь, вытащил из пижамной куртки очки. Раскрыл листок: «Малыш мы победили интернейшнл наш готовься к репетициям полковник». Кусочек бумаги затрепетал в руке.

Телеграмма от менеджера была сигналом к действию. Джон вызвал Чарли и попросил:

— Дружище, ты так хорошо знаешь нынешних музыкантов. Помогай. Собирай вокалистов и инструментал.

— Господи, босс, сколько же их должно быть?

— Инструментал — пять. Мужской вокал — четыре. Женский — четыре. Сосчитаешь?

— С трудом, — хохоча, ответил Чарли. Неделю спустя за ужином Джо сказал:

— Чарли готов представить музыкантов. Прис хмыкнула:

— Милый, ты теперь доверяешь любимую игрушку своему музыкальному советнику? О, ваше величество, не забудьте снять пробу.

Джо улыбнулся. Жена босса позволяла колкости, но говорила так мягко и держалась так грациозно, что придраться было не к чему.

И Джон не придирался. Он уже понял после своего возрождения, что семья скоро вновь станет пленницей его славы. Уже теперь он и Прис беспокоились о дочурке. Воровство детей процветало. Газеты писали об этом чуть ли не каждую неделю. Страх рос. Они оба решили — никаких фотографий Лиз в прессе. Гулять она должна была обязательно с кем-нибудь из его ребят. Жена, конечно, боялась, что дочка станет набаловышем. Но отношение к Лиз было таким искренним, она, хитруша, так умела вызвать любовь, что матери пришлось махнуть рукой на многое. И потом — Лиз была так мала для своего возраста, что все мгновенно испытывали желание защитить ее.

— Прис, — почти робко начал Джон, — понимаешь… Мне предстоят испытания и тебе тоже. Тебе будет тяжело. Я подолгу буду в отъезде. Все, что захочешь, моя хорошая, только не скучай. И не думай всякой чепухи. Мне будет страшно не хватать тебя и Лиз. Хотя она-то вряд ли будет обо мне вспоминать. С вами будет отец. Приветь его, родная. Он живет только нами.

— Тобой. И твоим бизнесом. Потом нами, — спокойно, вытягивая сигарету из пачки, ответила жена.

Джону не очень (как и любому мужчине) нравилась ее новая привычка. Но с момента замужества она научилась отмахиваться от многого, не считаясь с многими желаниями своего «повелителя. Сейчас Прис злилась и хотела, чтобы он тоже вышел из себя. Она была уверена, что мужу незачем затеваться с гастролями. Денег хватало. Пришло время осуществлять мечту о светской жизни. Муж — бывшая звезда — сможет появляться без своих дружков в обществе прелестной жены во всех самых фешенебельных местах. Она представляла себя танцующей с невероятными партнерами и мужа, погибающего от ревности. И была уверена, что всегда сможет привести его в христианское состояние. Вдруг, на тебе, гастроли на месяц, а ты сиди себе, выдумывай наряды для балов, которые не про тебя. Да занимайся воспитанием Лиз. Губы обиженно надулись. Джон на лету схватил ее настроение и подсластил пилюлю:

— Надеюсь, детка, ты не откажешься прилететь хотя бы на премьеру? Удивленно подняв глаза, она протянула:

— Н-не зна-а-ю… Страшно много дел по дому.

— Понимаю. Но давай все же попробуем. Возьмем с собой, в конце концов, и Лиз. Мы же семья. А?

— Хм. Посмотрим.

Начались репетиции. Даже сейчас Джон ощутил то состояние радостного возбуждения, сопутствующее всем репетициям. Прежде он так не работал. Ребята-оркестранты с ног валились, а он все пел и пел. Для первого шоу нужно было только двадцать песен. У него в запасе было сто. Так хотелось вместить все!

Жена тоже поставила свою задачу:

— Ты должен заняться хореографией. В твоем возрасте одним голосом не возьмешь.

Он внял совету, только чтобы сделать ей приятное, а потом был страшно благодарен. Движение помогало связкам. Кроме того, он похудел на пятнадцать фунтов.

Пока огромный оркестр отеля играл что-то пищеварительно-легкое, Джон стоял, подглядывая, как когда-то, сквозь занавес. Снова ногти были обгрызены. Снова хрустели суставы. И не было рядом ни Скотги, ни Чарли, ни — даже! — Полковника.

Оркестр получил снисходительную долю хлопков, и занавес закрыл сцену. Мгновенно набежали рабочие. Выкатили ударную установку и рояль. Поставили подиум для певцов. Он больше был не в состоянии реагировать на суету сцены. Все внимание сосредоточилось на самом себе — не провалиться бы! Где же все-таки Полковник? Того не было видно с самого начала шоу. Трудно было предположить, что всесильный Полковник, преисполненный внутренней дрожи, тихохонько стоял за декорациями. Было от чего дрожать. Ведь зал, арендованный им для питомца, был открыт лишь год назад и славен именами новых звезд. Королю предстояло затмить их свет. Сегодня. Сейчас.

Джон опомнился, когда оркестр заиграл вступление. Дирижер повернулся, отыскивая его. Пора?! Мгновенная мысль — показалось, что костюм не тот — ошпарила сознание, но тут же и прошла. Он ведь был одет еще два часа назад.

Занавес с золотыми куклами-ангелами медленно поднялся. И, когда сцена с двумя вокальными и инструментальной группами открылась взору публики, в зале наступила тишина.

Предыдущая игра оркестра и кривляние комика были частью шоу. И вот пришел его черед. Не в силах задержать внимание на чем бы то ни было, он все-таки увидел — все отложили вилки и ножи, перестали жевать. Лиц Джон не разбирал, но чувствовал, что публика не наэлектризована ожиданием. Он пока просто блюдо. Десерт, быть может. Не больше. И от такой мысли взбесился. Не дожидаясь окончания вступления, быстрым шагом двинулся по краю сцены. За спиной раздалось: «Постой! Куда?! Рано еще!!!» На мгновение, как послушный конь, запнулся. Но тут же вскинул голову. Улыбнулся победительно залу. Мягким, гибким — тигриным — шагом пошел к стойке микрофона. Оркестр смолк.

Микрофон очутился в его тонкой руке. Совершенно непроизвольно тело приняло ту, давнюю позу: ноги поставлены косолапо, колени развернуты внутрь. В ту секунду, когда оркестр заиграл его старый любимый хит, Джон услышал гул. Он даже не понял, что это разом взревели две тысячи глоток. Глянув исподлобья в зал, обомлел. Респектабельные дамы, не говоря уж о девчонках, стояли прямо на стульях с роскошной обивкой с открытыми в дружном «а-аа-ааа» ртами.

Мужчины тоже вскочили с мест и размахивали кто носовым платком, кто салфеткой, выдернутой из-за воротника. Истерия забытых — только не им — лет! Перестраиваясь на ходу, он за пел старый хит по-новому, в шутливой манере. И пошло… Завертелось колесо! Он пел вещи прежних лет так, словно написаны они были к сегодняшнему дню. Пластика движений, сопровождавших музыку, была столь совершенна, что женщины то и дело издавали вопли восторга. Темный костюм в стиле «карате» выгодно подчерки вал его жесты, напоминающие приемы этой борьбы.

Впервые в жизни он ощутил, что хорош. Не киношной набриолиненной красотой. Нет. Красотой зрелого мужчины. И красота эта была праздничной. Потому-то и концерт стал праздником.

Он разговаривал с публикой. Шутил с оркестрантами. И даже сумел выманить на сцену Полковника, который заодно сорвал долю аплодисментов.

Двухчасовой фейерверк, а не концерт.

Вождь со своими присными сидел неподалеку от сцены. Король знал об этом и во время отдыха, отпивая мелкими глотками воду, поданную верным Чарли, сумел отыскать Вождя. Быстро вернул стакан и снова пошел к стойке микрофона. Сделал предостерегающий жест в сторону оркестра — подождите, будет другое! И запел ту свою песню, которую десять лет назад исполнил в их совместном шоу Вождь. Фэны решили, что это только для них. Но Вождь все понял и поприветствовал Короля взмахом руки. Король давал понять, что тогдашнее унижение не прощено и не забыто. Сейчас вся публика, включая Вождя, принадлежала ему. Каждый сидящий в зале чувствовал обаяние и силу Короля. Да и сам он чувствовал себя на вершине. Легкие пируэты сопровождали лирические песни, а когда звучали госпелы, каждое движение становилось почти ритуальным.

Джон помнил, в каком был упоении от общения с залом. Пожалуй, такого вечера не было в его жизни. Он длил и длил удовольствие для себя, а получалось — и для них…

Усталости не было, но голос стал садиться. Действовали напряжение и сухой воздух пустыни, посреди которой стоял Город Развлечений. Чарли снова подал стакан с водой. Маленький, вполне естественный перерыв. Держа в одной руке стакан, а в другой — микрофон, Король пошел вдоль сцены, близоруко вглядываясь в первые ряды.

Вся эта солидная публика выглядела странно и жалко. Мужчины сидели расхристанные, с ослабленными узлами галстуков, привалясь к спинкам стульев. Глаза женщин до краев были полны безумием. Косметика оплыла, словно свечной нагар.

«Неужели это моя музыка превратила их в этаких пугал? — ужаснулся Джон. — Неужели? И за этим я рвался на сцену? Я — зло, как писали когда-то? Да и слышат ли они мое пение или это только ностальгия?».

Растерянные мысли теснились в голове. Но не успел остановиться ни на одной, потому что внезапно женщины в едином порыве сорвались с мест и ринулись к сцене. Он едва успел отскочить. А из-за кулис уже появились его ребята, готовые прикрыть уход Короля.

Он заканчивал переодеваться, когда услышал в холле голос Полковника: «Где он?» и ответ Рэда: «Сейчас выйдет».

Впервые за весь нынешний сказочно-неправдоподобный вечер Джон вздрогнул от стыда. Кому, как не менеджеру, обязан он своим возрождением и самым знаменитым залом, и контрактом? Полковник давно мог бросить питомца, не тащить на верх. Но ведь не бросил. Может, и впрямь любил?

И в таком размягченном состоянии Джон второпях вышагнул навстречу Полковнику.

Менеджер был не похож на себя. Никакой победительности. Просто старый потрясенный человек.

Молча наставник и питомец шагнули друг к другу и обнялись. Рыхлое тело Полковника затряслось от рыданий, и он только повторял: «О, мой мальчик! Мой дорогой мальчик!».

Джон пытался успокоить старика, но сам чувствовал жжение в глазах, и слова не шли. Наконец, слезы прорвались и у него и закапали на пиджак Полковника. Тот поднял на питомца изумленный взгляд, перестал причитать и начал искать платок.

Рэд отошел в угол во время этой сцены и стоял к ним спиной, делая вид, что ничего не слышит.

Наконец, совсем оправившись от волнения, Полковник отступил назад и патетически воскликнул:

— Да здравствует Король! Ты действительно Король! Как ты с ними… Э-эх… И чары исчезли. Вспомнилась реакция зала.

— Да ведь так было всегда. Мама предупреждала меня, — вспомнил Джон. Мой имидж. Отсюда — Король. Полковник-то имел в виду отнюдь не Короля музыки. Главное для него — Король имиджа. Эх, осел! Начать бы сначала!

Но что, собственно, изменилось бы? Ведь ясно же: не будь таланта, не было бы ни Полковника, ни дисков, ни кино, ни Короля. Только честная бедность. Сколько же пакости всегда возле людей одаренных. Но его случай особый — он этой пакости не сопротивлялся. Почти… Всегда был послушным. Всегда боялся кого-нибудь обидеть. Такой вот, безвольный, он стал сказочной находкой для Полковника. И тот без труда добивался от подопечного желаемого. Использовал любые ходы. Испод воль поощрял дурные привычки. И постоянный рефрен — «тебе все можно, ты — Король, ты вне подозрений».

Джон присел на диванчик около огромной проигрывающей установки. Затылок давило. В глазах пестрели какие-то кровавые полосы, и правый кололо. Но мыс ли были вполне ясными. Хорошо бы они были ясными хотя бы последние десять лет. Дурак! Осел! Почему это сегодня так хочется ясности? Плохое самочувствие? Страх?

Так что же — сначала? Начало-то он помнит. Все помнит, что хотел бы. Вот киношный период, например, там и вспоминать нечего. Только ощущение чего-то томительно-тягучего. И друзей никого не приобрел. Собственно, и задумываться было не досуг. В самом начале жизнь сложилась так, что надо было работать, а не думать. Потом — только петь, а не думать. Армия и смерть мамы впервые всерьез поставили перед ним вопросы: что произошло и что будет дальше? Однако ответ, по крайней мере на последний вопрос дал Полковник — кино.

В музыке вел он. В жизни вели его. Кто только не… Все. Джон никогда не чувствовал себя по-настоящему правым. Никогда до конца не верил в себя. Статус Короля тоже никогда не воспринимал всерьез. Только музыку.

Настоящая жизнь была лишь во время концертов. Вот оно — была! Была и прошла. Почему прошла? Да потому, что нет иллюзий. Ни единой. А он всегда был чуть-чуть романтиком. Так его воспитала мама. Теперь осталась только Лиз в своей комнате наверху. Девочка, у которой жизнь изломана с рождения. Она родилась в сказочном богатстве. Не то что он. Но отцовское чутье говорило — не будет у дочурки счастья.

Лиз не было и года, когда всем стало ясно, что дочь больше тянется к отцу. Прис ревновала. Ревность стала фундаментом их отношений. Вначале к актрисам, с которыми он снимался. Потом к ребятам. Это можно понять. Затем началось что-то уж совсем несусветное: она ревновала его к дочери и дочь к нему. Когда же он снова вышел на сцену, она стала ревновать его к музыке. А возможно — к славе? И все же Джон готов был понять жену.

Концерты, турне. По нескольку месяцев в году. Прис начала скучать. Лиз в ее постоянной заботе уже не нуждалась. Ребята, охранявшие ее, сделались ее друзья ми. Особенно Дам и Чарли. Очевидно, Прис в душе проклинала себя за то, что позволила ребятам вернуться. Конечно, они вернулись из-за него. Король и ребята были одним целым. Хорошо, что жена не знала о словах Рэда, сказанных в день рождения Лиз.

Прис не могла почувствовать себя Королевой. Только женой Короля. Ощутимый удар по самолюбию. Круг для нее замкнулся. Даже корректный в отношениях с ней Полковник как-то в ответ на ее ловко замаскированную жалобу на невеселую жизнь прямо заявил:

— Но, девочка моя, это же вполне естественно. Ваш муж — звезда звезд. Вам же в звезды попасть будет трудновато. Ваш удел — жить отраженным светом. Да я полагаю, вы всегда знали это.

Конечно, она давно не строила иллюзий насчет своего положения. Однако от столь прямого замечания менеджера ахнула про себя. О чем и сказала мужу вечером:

— Твой Полковник оледенил меня. Я, значит, аксессуар в твоем имидже?

— Да нет же. Только ты ведь и сама не знаешь, чего хочешь. Ты прекрасно знаешь костюм. Займись рисованием, а то совсем забросила. Танцы тоже.

— Зачем мне танцы, если мы почти нигде не бываем?! И никогда вдвоем?.. Она разрыдалась. Джон перепугался и, пытаясь утешить, подал мысль:

— Может быть — каратэ?.. Сейчас столько женщин занимается. Ты ведь у меня легкая и ловкая.

— Фи, но это так неженственно. Сам же говорил.

— Не об этом, маленькая. Каратэ — отнюдь не борьба только. Философия там какая! Тысячелетняя! Только вдумайся. Полагаю, ты еще меня благодарить будешь. Впрочем, я не настаиваю. Тут еще одно — я ведь побаиваюсь за тебя и Лиз.

— О-о-о! Я теперь должна защищать себя и Лиз? Тогда зачем же нужны твои телохранители? Нахлебники и прихлебатели. Только давай им, — не желая сдерживать себя, в запальчивости чеканила она.

— Да ты что, Прис? Они никогда бы не рискнули появиться здесь снова, если бы не ты. Ты «простила». Дала им понять, что дом для них открыт. О чем же сейчас? — стараясь не поддаться ее тону, попробовал увещевать Джон.

Прис упрямо не хотела принять его мягкость.

— Ладно. За себя я сумею постоять. Только убереги Лиз. Не таскай ты ее с со бой, когда выходишь поговорить с фэнами.

— Погоди, — перебил он, — фэны — друзья. Не могу же я совсем не доверять людям. Не могу, родная.

И, шагнув к жене, Джон обнял ее, прижал к себе.

Солнце уже подобралось к его ногам. Южанин, он любил лето. Но только не этот месяц. Жар сегодня был каким-то пугающим. Словно сейчас загорится все вокруг и погибнет. Однако сам-то он понимал: дело не в этом. Много лет назад в сере дине именно этого месяца умерла мама. Умерла, не прожив и полвека. Закат лета… Закат молодости… Или закат его молодости был давно?

Да, пять лет назад, когда он был еще в расцвете красоты, таланта, обаяния, жажды счастья. Молодость кончилась сразу, без перехода.

— Так же кончилась и юность, — подумал Джон, подтягивая ноги, чтобы встать. Он поднялся, и огромная толстенная тень упала на пол.

— Очень похоже на того мафиози, что приходил к Полковнику, — легкомысленно хихикнул он.

А тогда…

Как-то после очередного своего турне он зашел в офис к Полковнику что-то обсудить.

Менеджер сидел за столом и почему-то не производил обычного впечатления крепко надутого мячика. Было в этом нечто, от чего питомец вдруг остановился в дверях, не в силах сразу сообразить, что приключилось. Полковник сидел с лицом окаменевшим. Видя замешательство питомца, он вскинул брови домиком.

— Ты что, мой мальчик? Заходи. Вот познакомься. Мистер Пьезолини. Как про ник — не знаю. Очевидно — ценное предложение. Нам с тобой…

— Никаких ценных предложений, — отвешивая поклон вновь вошедшему, отверг незнакомец. — Просто я представляю один довольно крупный синдикат Города Развлечений. Люди, выступающие в нашем городе, должны отдавать десять процентов синдикату за это право. Раз. Ну, конечно, подарки правлению за лучшие залы. Два. Подарки нашим парням за безопасность. Три. Ясно?

— Я хотел бы знать о вас побольше. Кто эти парни, которым мы якобы должны?

— Побольше вы узнаете, — нагло распялив глаза, отчеканил гость, — если не подчинитесь нашим условиям.

И, обернувшись к остолбеневшему от дикости услышанного Джону, осведомился:

— Кажется, ваша жена и дочь тоже посетили наш город?

Угроза. Прямая угроза стояла за его словами. Джон не выдержал.

Шагнул в направлении Пьезолини.

— Малыш! Погоди!

Полковник сразу вскочил с места.

— Не трогай эту падаль! А вы, мистер Мафиози-Макароншик, мотайте-ка отсюда. Угрожать мне? Полковнику?! Где же вы были, когда мы только начинали? Набирали силу? Моего питомца знает весь мир. И если хоть малейшая неприятность или просто недоразумение произойдет с ним или с членами его семьи, не будь я Полковником, я найду людей, способных сторицей отквитаться.

Мафиози не испугался, не побелел, но по всему было видно — такого афронта никогда не испытывал. Надо полагать, что и оценил своего противника, — никогда никаких осложнений в Городе Развлечений не было. Однако Полковник принял все меры безопасности.

За себя-то Джон не боялся. Но вот Лиз и Прис. Боже, охрани их! Забота и страх за них терзали постоянно. И крепко-накрепко Джон запретил жене появляться в зале во время своих выступлений. Ей отводилась специальная ложа-кабинет. Затемненная. За шторами всегда был кто-то из его парней. Чаще всего Рэд и Джо. Он прекрасно понимал, что ни Лам, ни Чарли не готовы нести «службу безопасности». Кроме того, Чарли нужен был ему на сцене.

Итак, Рэд и Джо. Правда, здесь тоже была загвоздка — Рэд полагал, что у него больше прав на дружбу Короля, чем у Джо. Годы юности Рэд приравнивал к войне — год за два. Ревность. Все это было бы смешно. Но ведь все претендовали на владение его душой. И Джон был вынужден удовлетворять их амбиции.

Ну, кому нужен был бы этот коренастый и кривоногий Рэд? И все-таки Джон достал Рэду роли, где тот мог бы проявить свои каратистские способности. Отношения с другом юности были самыми сложными. Рэд держал основной состав ребят на расстоянии, вроде бы заботясь о спокойствии друга. Но Джон-то знал — Рэд хитер: сумел стать необходимым Полковнику, победить неприязнь Прис. И всячески старался, чтобы босс забыл ту давнюю неосторожную фразу о маме. Но такого босс забыть не мог. А поскольку простил и позволил вернуться, то считал себя обязанным. И чувствовал — в душе Рэда просыпается жгучее презрение. Рэд, словно сговорившись с Прис, тоже начал все чаще шутить над ним, твердо зная — ему все сойдет, и при этом еще расхваливая чувство юмора своего босса. Положение создавалось самое дурацкое. Джон ума не мог приложить — как быть?

Да ведь видел же! Видел, что компания разделилась на две отнюдь не равные части — Рэд, и с ним трое, и Дам, Чарли, Джо. Последние были друзьями. Настоящими. Но ведь Полковник всегда внушал:

— Никаких друзей. У Короля только подданные.

Яд наставнических слов впитался в кровь. Да еще Прис:

— Правильно… Мы нигде не бываем вдвоем. «Ах, с тобой может что-нибудь случиться! Ах, на нас нападут. Ах, украдут». Нужны мы… Не жизнь, а заточение в башне. Только добровольное. Пойми же, наконец, внушая тебе эти ужасы, твои ребята просто нашли способ прибрать тебя к рукам. Не они для тебя, а ты для них.

Жена не знала ничего об угрозе мафиози. Она лишь хотела жить полной жизнью. А именно такой жизни Джон не мог ей дать. Теперь, когда снова началось турне, он не принадлежал ни ей, ни себе. Полковнику, фирме. Главное — музыке.

Перед ним снова были живые люди. Его изболевшаяся за годы добровольной кинокаторги душа жаждала общения с ними. И в песнях он попытался раскрыть им эту душу.

Он вспомнил, как видимые ему первые ряды смотрели на кумира своей молодости затуманенными воспоминаниями глазами. А он не хотел быть только ожившим прошлым. Он хотел быть частью Вечной Музыки…

Тяжело и осторожно ступая, он еще раз обошел музыкальную комнату, дивясь и почти не веря себе — неужели все развешанные по стенам золотые диски принадлежат ему? Тяжелые отечные веки на мгновение прикрыли глаза, слывшие некогда самыми чарующими.

Так… покончено. Двигаемся дальше. Только бы хватило сил. А Джон остро чувствовал, что силы на исходе. Неужели конец? Что это такое? А как же фэны? Через неделю очередное турне. Билеты давно проданы. А-а… разберутся. Всегда он чувствовал ответственность. Всегда Полковник внушал:

— Всем, что у тебя есть, ты обязан мне и публике. Береги своих фэнов. Ищи путь к их сердцам.

Да, публика обожала его. Они вопили от восторга. Его ровесники сделали своего кумира кумиром своих чад. Он-то хотел другого. И как-то предпринял последнюю попытку соединить себя с людьми. Он в шутливой форме рассказал им о своем пути, надеясь, что они поймут — роз на этом пути значительно меньше терниев. Однако национальный юмор восторжествовал. Они прекращали жевать и весело ржа ли, не желая даже задуматься, что стоит за его словами. Они видели в нем всего лишь развлекателя. Он был из их молодости. А теперь стал живой легендой, воплотив их извечную мечту о сказочном богатстве.

Джон посулил себе за глупость тысячу чертей и замкнулся окончательно. Прис же, наоборот, удивила:

— Прекрасно, милый. Твой новый ход страшно удачен. Ты ведь можешь теперь выходить на сцену прямо из зала. Ты стал частью публики. Значит, мы снова будем вместе. Мы ведь семья. (Припомнила его слова).

— Нет, Прис. И не надейся. Я могу только петь. Я никогда больше не буду пытаться таким образом занимать публику. Не мое амплуа.

— Как хочешь, конечно. А жаль. Ну, не вскидывайся так. Совсем ни к чему столько эмоций. Невероятное у тебя бывает лицо, когда ты поешь. Что ты чувству ешь? Где ты? Со мной у тебя никогда не было такого лица.

— Глупенькая, ты что — ревнуешь? К чему? Музыка — другой мир. И я — выходец оттуда. Я ничего не могу с собой поделать.

— Да-а-а… — задумчиво протянула она. — Я же стою на обочине твоей жизни, а моя проходит. Зачем я тебе?

Даже сейчас помнил он интонацию жены. Словно он, а не она добивалась права быть семьей. Несправедливость вопроса разозлила его.

— Мы уже говорили на эту тему много раз. Мое мнение ты знаешь. Займись чем-нибудь. Хоть воспитанием Лиз. Она все время с дедом и ребятами.

— Благодарю. Я только на это и гожусь? И потом, ты несправедлив. Я присутствую при всех ее занятиях. Гуляю и играю с ней. Но наша Дюймовочка слишком самостоятельна. Ей не интересно со мной.

— Ей, конечно, нужны подруги. Что можно сделать?

— Что? Ты приучил ее; вот и придумай. Учти, Лиз обожает твою музыку. Хитруша затягивает в музыкальную комнату твоих ребят и заставляет ставить ей пластинки.

— Мои?!

— Не только. Но в основном — да.

Едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться от гордости и радости прямо в лицо жене, он пообещал:

— Ладно. Разберусь. — И озабоченно добавил: — А ты, надеюсь, сама выберешь себе занятие?

— Уже.

— Что — уже?

— Выбрала. Если тебе интересно — школа современных танцев и моделирование. Могу заняться и каратэ.

— Отлично, девочка. Я тоже постараюсь не давать тебе скучать…

— Ладно уж. Не выйдет. Не обещай.

— Спасибо, милая, что хоть понимаешь. Прис, мне действительно трудно давать обещания. Я, правда, не принадлежу себе. Ты веришь?

Мрачно кивнув, она подняла на мужа свои голубые глаза. И столько в них было тоски, что он засомневался — выдержит ли?

Не выходила из головы и дочка. Вечером, сидя с Рэдом в гостиной, Джон, словно невзначай, спросил:

— Говорят, Лиз частенько эксплуатирует тебя и других парней — просит проигрывать пластинки.

— Не хитри. Меня — никогда. Малышка знает, что я не поощряю баловство. А вот Лама и Чарли — да. Они у нее просто личные диск-жокеи. Чарли даже рассказывает ей кое-что о музыке и музыкантах. Я уже говорил твоей жене, что зря забивают голову ребенку. Ей ведь нет еще и пяти.

— Ты прав. Когда они обычно этим занимаются?

— После шести.

— 0'кей! Я их застукаю.

— Ну-ну, — снисходительно согласился Рэд, всем своим видом давая понять, что твердо уверен — босс сделает все, как надо, несмотря на свою любовь к дочери…

— Бедная девочка, — вслух проговорил он. Сегодня Лиз было уже девять. Последний год она жила с матерью на Побережье, но все каникулы проводила только с отцом, каждый раз так или иначе проявляя к нему свою любовь и преданность. Лиз стала настоящим другом. Она многое понимала. Все чувствовала. Но это не давало отцу права взвалить на ее хрупкие плечики ни капли своего груза. И так за последние четыре года в девочке произошли разительные перемены. Из маленькой веселой щебетуньи она превратилась в высокую, очень тоненькую девочку. Задумчивую и скрытную. Родители перезванивались, обсуждая, как быть. Но что они могли сделать? Его-то больше всего смущало не только внешнее, но и внутреннее сходство дочери с ним.

Что она делает сейчас в своей комнате? Подняться? Поговорить? Нет. Он остановил себя. Девочка разволнуется. Зачем — зазря? А если не зря, то все равно ей придется пройти через это. Так пусть уж лучше попозже…

По совету Рэда и из любопытства, перенеся запись в студии на другое время, Джон почти робко подошел к дверям своей музыкальной комнаты. Сквозь маленькую щелку донесся голос Чарли:

— Я дам тебе послушать вот это.

— Ой, какие красивенькие и как смешно называются, — заверещала Лиз. Потом молчание, и снова ее ставший уже серьезным голосок:

— А папа их любит?

— Да, очень.

— Ну, тогда и я.

Папа же стоял в полном недоумении — кого же будет слушать дочка и откуда она знает название. Чарли ничего ведь не назвал. Он что же, читать ее выучил? Ей нет пяти. Ох, Чарли. Может, Прис и Рэд правы — пусть подольше продлится детство. И тут же подумал: «А сам? Мама учила меня в том же возрасте».

Печальные голоса «Чернильных пятен» выводили мамин любимый госпел. Чарли-волшебник! Он всегда знает, когда госпел должен звучать. С тем и распахнул дверь…

Двое в комнате не сразу заметили вошедшего за огромной установкой. Не ждали. А он одним взглядом охватил выражение личика дочурки — такое торжественное, и ее самое любимое платье, которое та надевала, как говорила жена, только в предвкушении праздника. Лицо Чарли было грустным. Друг на друга они не смотрели. Каждый был поглощен музыкой.

Ничего-то он не знает толком о тех, кто любит его, дурака, по-настоящему.

Кашель прорвался непроизвольно. Слушавшие испуганно вскинулись, и Джон заметил, как Чарли резко принял оборонительную позу, закрыв собой Лиз. Тут оба увидели — свой. Босс и отец.

— Папочка! — крикнула Лиз. — Ты послушай, как они поют! Ты ведь не будешь ругать нас? — И рванулась к отцу.

Он подхватил ее на руки, крепко, но осторожно прижав к себе.

— Босс… — начал было Чарли.

— Не надо, дружище. Спасибо тебе. Я ведь не додумался. Занят только собой да своей музыкой. Всех забросил. Сам знаешь, скоро концерты.

— Господи, босс! Я давно хотел, но не решался тебе сказать. Она очень тянется к музыке. У нее отличный слух. Может, певица выйдет?

— Никогда! Ни за что! О, Чарли, только не это! Ты-то знаешь об этом труде больше любого другого. Ничего, кроме музыки. О, Господи, нет!

— Ладно, нет. А доведись тебе начинать сначала? Что?.. Джон опустил голову, и Лиз коснулась маленькими пальчиками волос отца, упавших на лоб.

— Да, другого мне не дано, — выдавил медленно и потом заторопился: — Так хотелось бы учиться. И годы не Бог весть какие. Но как подумаю, что мое общество будет мешать и студентам, и преподавателям… Ох, нет.

— Прости, босс, но их учеба только для себя. Ты же даешь им другую жизнь. Жизнь чувств, которая, в сущности, только одна и делает людей счастливыми или несчастными.

— Уж ты скажешь… — смущенно пробормотал Джон, делая вид, что поправляет платьице притихшей дочери.

— Нет, правда-правда, — загорячился Чарли.

— Пусть так. Оставим это. Поздно мне меняться. Так что мой маленький крольчонок? — снова повернул он разговор на дочь.

— Спроси лучше у Лиз.

— Так как, Лиз?

— Папочка, я… Можно, мы с Чарли и Ламом будем слушать твои пластинки? Мы осторожно. Это так интересно. И весело. И грустно. И всем хочется помочь.

— Конечно, мой крольчонок. Только, если хочешь, давай заведем тебе твою дискотеку.

— Папочка! Да! — взвизгнула Лиз, но почти тотчас какая-то тень коснулась ее личика.

— Что, Лиз? Что? — забеспокоился отец.

— А как я узнаю, что мне нравится? Я ведь не покупаю пластинки.

Ошеломленные, Джон и Чарли переглянулись — в вопросе была ясная недетская логика.

— Ну, ты будешь вначале слушать пластинки здесь, а…

— Папочка, ты только не сердись. Здесь — как праздник. И мама скажет — еще музыка…

— Ну, раз мама, мы должны слушаться, — твердо ответил отец, но исподлобья глянул на Чарли.

— Ты бы послушал свое чадо. Лиз, почему бы тебе не спеть?

— Хорошо. Только что, Чарли? Чтобы папе понравилось. Господи, никто так искренне и бескорыстно не старался ему понравиться. Чарли что-то прошептал Лиз на ухо и потянулся к гитаре. Струны жалобно дрогнули, издав звуки, похожие на шум дождя. Лиз от старания облизала губы, сна чала закрыла, а потом широко открыла серо-голубые, как у отца, глаза и запела «Дождь в Кентукки», самую сложную из его последних вещей. Затаив дыхание, он с ужасом ждал, что вот-вот она сорвется. Но она не сорвалась, не сфальшивила. Какая-то сила берегла ее, подсказывая, как обойти трудные места. Музыкальность?

Закончив петь, Лиз робко посмотрела на отца. А тот только и мог, что поцеловать ее да попытаться не показать выступившие слезы…

Лиз пела и теперь. Но очень редко. И отец втихомолку радовался. Но она совершенно не была подвержена влиянию моды. Не слушала супер-группы. Только то, что любил он. Как-то месяца два назад в честь ее приезда отец спросил, не хочет ли она пойти с ним на концерт очень сильной и очень модной европейской группы. Лиз, удивленно взглянув на отца, ответила — нет! Объяснений не последовало, а было интересно — почему?

— Тебе не нравится эта группа?

— И эта тоже.

— Но почему, Лиз? Нельзя же слушать одних кантристов да меня. Мы, в сущности, мамонты.

Он всегда говорил с ней о музыке без скидки на возраст.

— Другого мне не надо, — упрямо заявила дочь. Разговор иссяк. Отец не знал — радоваться или огорчаться. Во всяком случае, упрямство дочери заслуживало раз мышлений.

Он думал упорно. Терялся в догадках. Но не спрашивал, боясь добавить боли к дочкиному горю. Собственно, горе было общим — он и Прис расстались четыре года назад. Только, как мужчине, ему удалось заглушить боль. Лиз же была беззащитна. Любя отца, она и представить себе не могла, что навсегда останется без матери. Рвалась между ними, пыталась сделать невозможное — восстановить семью.

Знал он, что расставание неизбежно? Если покопаться внутри? Знал? Нет. Слава его в тот момент была так абсолютна, что и мыслей не возникало о подобной катастрофе. И самым болезненным оказалось то, что Прис выбрала себе не какую-нибудь «звезду», а самого простого смертного.

Джон даже сейчас скрипнул зубами от пережитого унижения. Предпочти она кого-то вроде Вождя, не было бы так обидно.

Во время очередного фестиваля в Городе Развлечений прилетела Прис, оста вив дочь дома. У них было время походить вместе по злачным местам. Но ребята, на тасканные Полковником после угроз мафиози, держались поблизости, беся Прис.

— Когда-нибудь мы можем побыть одни? Ну, хоть вечер?

— Хорошо, родная. Завтра устроим побег.

Слово Джон сдержал. В наемном автомобиле они приехали к одному из новых баров на окраине, надеясь, что уж тут-то их не обнаружат. Прис не сняла шляпу. Ему же пришлось нацепить светлый парик.

Мирно отдыхая рядом с женой, Джон вдруг увидел, как в дверь бара вошли Рэд, Чарли и их новый знакомый — Майк, инструктор по каратэ.

— Все, — раздался тусклый голос Прис. — Кончилось наше счастье. Рэд уже увидел их и двинулся вперед.

— Босс, так нельзя. Полковник и твой отец бьются в истерике. Ребята рассортированы на группки и разосланы, кто куда. А мы вот уже отчаялись, когда встретили Майка, который видел вас в наемном авто и узнал тебя, несмотря на этот маскарад. Решили искать вместе и, слава Всевышнему, нашли.

— Слава была бы, если бы не нашли, — сердито обрезала Прис, выходя из-за спины мужа и становясь рядом.

— Маленькая, раз уж так вышло, разреши представить тебе Майка. Того самого, что покорил меня своим мастерством во время моих гастролей на Островах.

— О, муж после встречи с вами усиленно уговаривает меня заняться каратэ, — приветливо произнесла она, протягивая руку.

— Позволю себе заметить — правильно, мэм. Вам будет нетрудно. Вы легкая.

— Вот-вот. В точности мои слова, — Джон обрадовался такому совпадению мнений и возможности занять жену. Да и Майк отличный парень. У него тоже маленькая дочка. Кто знает, возможно, лет через десять Лиз и дочка Майка тоже будут заниматься каратэ?

— Спасибо. Я подумаю, — мягко закончила разговор Прис. Рэд смотрел на всю эту сцену странными глазами. Рыжие искры так и полыхали в них.

— Ты чего? — тихо спросил Джон.

— А ничего. Такие вы теперь светские — просто не рассказать. Будто ваши предки приплыли на «Мейфлауэре».

— Ладно-ладно. Издеваешься! — примирительно засмеялся Джон.

— Конечно, босс. Прости. Забылся. Позвольте ваш набалдашник, босс, — Рэд явно дурачился.

Давненько между ним и старым школьным другом не было такой легкости. Возможно, Рэд понял, наконец, что нечего делить? Джон подмигнул Рэду. Оба заговорщически хмыкнули. Рэд, крутя парик на пальце, пропустил его, Прис и Майка вперед, а сам, подхватив под руку Чарли, громко сказал:

— Ча, что-то даст нам Полковник за найденного Короля?

— Как что? По сигаре из полковничьих запасов. Все рассмеялись. Даже недовольство Прис улетучилось. Она никогда не шла на конфликт с менеджером мужа. Боялась его. И чувствовалось — преклонялась перед ним. Как-то раз сказала мужу:

— Хотела бы я, чтобы ты так принадлежал мне, как Полковнику.

— Девочка моя, не понял. Какие претензии к Полковнику?

— К нему?! Никаких.

На том и порешили.

Очень бы не хотелось вспоминать то время. Однако выбросить такой кусок из жизни нельзя — за всем стоит Лиз.

Медленно, но почти без напряжения Джон пошел в гостиную. Диваны-уголки были расставлены так еще Прис. Как она рассчитала — секрет, только ни одного из них солнце не касалось. Единственное, что осталось в доме от ее присутствия… Может, сменить? Не стоит. Так удобно. Пусть уж. И потом, теперь все равно. Он сжился со своими шрамами…

Итак, Прис была занята до предела. У него не всегда хватало сил дождаться ее после многочисленных занятий. Она тоже перестала его беспокоить. Но при встречах за столом сама каждый раз рассказывала о своих занятиях в студии Майка. Она уже получила первый пояс и готовилась к получению следующего.

Прис познакомилась с Мейбл, женой Майка, и нахваливала эту женщину. Подруг у Прис не могло и быть, поэтому муж только радовался, что появилась женщина, с которой она может отвести душу.

Так прошел год. Теперь же Прис почти не говорила о Майке и Мейбл. Джон не спрашивал. Некогда было — готовился к небывалому турне. Вечером, отупевший от усталости, сидя в гостиной, он сквозь дрему услышал звук подъехавшей машины жены. Встрепенулся, не желая показывать усталость и нарываться на нравоучения. Прис вошла слегка грустная и задумчивая.

— Ты что?

— Устала.

Он улыбнулся.

— Теперь ты у меня перегружена. На ногах едва держишься. Садись-ка отдохни. Я сейчас придумаю тебе что-нибудь поесть.

— Ох, не хочу. Погоди. Ты у Лиз был?

— Конечно. Все в порядке. Они с Чарли прогуливали в парке щенка. Потом мы слушали музыку. Я сам уложил ее спать.

Заметив, что упоминание о музыкальных занятиях принято женой с явным неудовольствием, Джон постарался отвлечь ее, перевести разговор.

— Что-то ты давно ничего не рассказываешь о Майке и Мейбл?

— С Майком все в порядке — хочет сделать из нас чемпионов. А Мейбл… Знаешь, она… расходится с ним.

— Силы небесные! Почему?

Он от удивления не заметил, каким смущенным стало выражение ее глаз и как медленно она говорит.

— Майк очень занят. Соревнования. Подготовка спортсменов. Часто вне дома. Ну вот, она и не выдержала.

— Она что, не знала, чем он занимается, когда выходила за него?

— Почему? Знала.

— Какого же дьявола? Ждала, что Майк все бросит ради ее прихоти? А где же любовь?

— Но ее-то жизнь проходит.

— Интересно. Она уже нашла замену, с которой ее жизнь будет новой и наполненной?

— Ну, Мейбл не красавица. Она просто будет жить спокойно. Не будет думать о том, как Майк касается женщин, занимающихся в студии. — Прис засмеялась слегка принужденно. — Не думала я, что Мейбл ревнива. Глупо. Пойду-ка я к себе. С ног валюсь.

Весь тон жены и особенно смешок не понравились Джону. Следовало поговорить с Чарли. В этот час ребята еще сидели в студии.

— Ча, дружище, можно тебя?

— Что случилось?

— Сам не знаю. Прис только что рассказала про Майка и Мейбл.

— ?

— Мейбл подала на развод. Ревность к его ученицам. Может, не стоило мне знакомить его с Прис и отправлять ее на занятия? Вдруг его предполагаемый развод отразится на нас с ней?

— Какая дикость, босс! Прости. Прис вне подозрений. Да и Майк знает, с кем имеет депо. Он сроду не рискнет. И малый-то он славный.

— Ладно, старик. Это я так. Для успокоения собственной совести. Время шло, и Джон все чаше замечал рассеянный вид Прис. Она все время торопилась. Лиз все чаще оставалась с ним. Наступил момент, когда дочурка спросила:

— Папуля, а где наша мама? Я так редко ее вижу.

— Как редко, малыш? — удивился отец.

— Реже, чем тебя, — подумав, ответила Лиз.

Когда дочка ушла, он задумался. Дверь распахнулась без стука.

— Босс, мы ждем тебя. Для записи все готово, — говорил Рэд, в своей стремительности не замечая состояния друга.

— Боюсь, ничего сегодня не выйдет. Не в голосе я. Кроме того, мне срочно нужна Прис. Будь другом, Рэдди, сгоняй за ней и попроси сразу же из студии приехать домой.

— 0'кей! Ты, может, позвонишь ей сначала в студию?

— Нет. Поезжай.

С нетерпением ждал Джон приезда жены. На дорожке парка раздалось — шурк-шурк. Машина Рэда. Где же вторая?

(Даже сейчас он машинально глянул в окно. Подъездная аллея была пуста. Тишина. Так и тогда…)

Вошел несколько озадаченный Рэд.

— Босс, ее там нет. Кажется, она поехала в гости к Мейбл.

— Ладно, — махнул рукой Джон. — Спасибо. Отдыхай.

Итак, Прис в студии не было, и новость эта почему-то успокоила его. Уже в своей спальне он услышал звук подъезжавшей машины жены. Спустя минут десять она слегка постучала в его дверь. Он затаился, боясь встречи.

Утром он пришел к завтраку поздно. Маркизы на окнах были подняты, но день был тяжелым, знойным, и солнце не веселило комнату. Прис уже выпила свой кофе и теперь курила, стоя у окна. Поза ее была какой-то робкой и неуверенной. Обернувшись на звук его шагов и изобразив улыбку, она начала было:

— Вчера я ездила к Мейбл. Она не хочет, чтобы Майк встречался с ребенком. Я согласилась ему помочь — поговорить с ней. Мейбл теперь решила, что отец и дочь будут видеться в ее новом доме, но в ее отсутствие.

— Хорошо, Прис. Я ведь не собираюсь контролировать твои поступки. Я только боюсь за твою безопасность. Кстати, завтра у меня концерт. Ты не забыла? Пойдешь?

И вдруг он отчетливо увидел — она забыла. Краска смущения проступила даже на ее лбу.

— Понимаешь, я не забыла, конечно, — залепетала она, — но у меня получение пояса.

— Я договорюсь с Майком, и получение отложится всего-то на пару-тройку дней. Идет?

Она покорно кивнула.

— А сегодня меня не жди. Буду очень поздно. Последние приготовления.

В глазах Прис появилось что-то похожее на благодарность. Он не захотел вникать.

В день концерта Чарли утром зашел к Джону и сказал:

— Босс, звонил наш друг из полиции — Дейв. Сегодня ночью машина Прис была замечена почти на всех постах города. За твои деньги они хорошо справляются. Дейв послал свою машину охранять ее.

— Та-а-ак… — протянул Джон. — Хорошие дела. Спасибо, Ча. Ты не знаешь, пресса пока ничего не пронюхала?

— Нет вроде. Молчат.

Больше откладывать разговор было невозможно. Но вечером концерт. Надо еще отдохнуть перед этим.

Он зашел в комнату жены. Она была готова. Выражение лица ее было упрямым. Снова молчание.

Концерт прошел, как обычно, — под вой публики. А на следующий день одна из газет все-таки поместила статейку об автопрогулке Прис, перепутав числа, с заголовком «Где была во время концерта жена звезды?». Теперь появился предлог для разговора.

Брезгливо держа газету в руках, он спустился к завтраку. Прис сидела одна. Сидела немного вызывающе, положив ногу на ногу, держа в зубах незажженную сигарету. Очевидно, уже знала про статью.

— Я вижу, ты знаешь, что у меня в руках.

— Да, эта бульварщина.

— Они лгут? Отвечай! Если — да, будем судиться. — Щеки его горели. Ах, как хотелось услышать — лгут.

— Нет. Я правда прокаталась всю ночь по городу. Лиз спала. Тебя нет. Мне страшно. Тоскливо.

— Чего ты боишься, девочка моя?

— Себя! — закричала она неожиданно низким голосом. — Себя! Себя! Тебе я не нужна. Лиз — тоже. Ее первый вопрос — когда папа вернется? Никому не нужна. Зачем я всему училась? Где это все приложить? — Она торопилась высказаться. Он понял — такой разговор у них впервые. Бедняжка, она, может быть, столько лет этого ждала. Его затопила жалость к этой маленькой женщине, его жене.

— Прис, девочка, я так виноват. Что я могу сделать для тебя? Как облегчить твою жизнь?

— Дать мне жить, — неожиданно твердо и зло ответила она.

— Но как? Мы семья…

— Нет. Есть ты — звезда первой величины. И есть я. Никто. Лиз не в счет. А я хочу быть Кем! Обо мне еще услышат. Я ухожу из твоего дома.

— Силы небесные! К кому?

— Да ни к кому. К себе. Я больше не могу. Я сойду с ума или покончу с собой. Что лучше для карьеры Короля? Отпусти меня.

— Ты осуждала когда-то Мейбл. Чем ты лучше? Та хоть ревновала… Прис дергалась от слов мужа, словно через нее пропускали ток. Наконец она взяла себя в руки. Выпрямилась, и лицо ее приняло насмешливо-защитительное выражение. А муж продолжал:

— Ты ведь тоже все знала. Я несколько раз предупреждал тебя. Надоело? Или ты полюбила другого?

— Да, я не рассчитала своих сил. А мои чувства?.. Вряд ли тебе интересно. И хватит об этом. После наступления Нового года я уйду. Не беспокойся, скандалов не будет. Лиз тоже какое-то время останется с тобой. Пока я не устроюсь. А праздники я проведу в твоем доме.

О чем еще было говорить? Но жене показалось мало:

— И не вздумай предъявлять свои супружеские права. Иначе я вынуждена буду защищаться через прессу.

Вульгарность угрозы была столь чудовищна, что он, не проронив ни слова, повернулся и вышел из комнаты.

Пройдя к себе, набрал номер менеджера:

— Полковник, это я. Мне необходимо повидаться с вами. Нет, нет. Лучше прямо сейчас. И у вас. 0'кей!

Полковник встретил питомца явно встревоженный.

— Что, мой мальчик? Мафия? Что? Не томи.

— Прис, Полковник. Она оставляет меня. Она полчаса назад объявила мне об этом, сопровождая свои слова угрозами на случай, если я… Я виноват перед ней. Но это из-за кого-то. Не надо догадок, Полковник. Я хочу от нее услышать.

— Стоп, стоп. Я ждал чего-то в этом роде. Уж очень много у нее было свободного времени. Надо было бы завести еще парочку крошек.

— Она не хотела. Теперь ведь женщина всегда может сделать так, чтобы их не было. Она мечтала о другой жизни, но я-то не гожусь на эту роль.

— Тогда выполняй ее условия. И ты выиграешь. Ты Король, мальчик. Нельзя, чтобы даже из-за такой хорошенькой женщины рухнула твоя империя. Не спорь. Все вижу. Все понимаю. Но мы должны идти дальше. Держись. Пусть все видят — нет твоей вины. Есть ее взбалмошность. И еще держись за Лиз. Друг растет.

Странно, но менеджер говорил без присущей ему в таких ситуациях патетики, и глаза его даже выражали печаль. Постарел, что ли? Но все равно — Королю бы такую уверенность и хватку.

— Ребята, конечно, будут в курсе. Не вздумай только обсуждать с ними свои проблемы и не говори о нашей встрече.

— Естественно. И еще — она проведет праздники в моем доме. Хотите — приезжайте. Я буду рад, — просто добавил Джон.

— Спасибо. Нет. Не хочу, чтобы кому-нибудь пришла мысль, что я тебя охранять приехал. Да… Ты отцу сказал?

— Нет. Вам первому.

— За доверие спасибо. Но ты ему скажи. Сказать отцу… Джон тут же и отправился.

— Сынок, привет. Как девочки?

— Па… Прис уходит от меня.

— То есть?! Не понимаю. К кому?

— Говорит — к себе. Хочет жить полной жизнью.

— И ты поверил? Нет. Что-то не так. Я сам разузнаю.

— Прошу тебя, папа, не надо. Это моя забота. Никто не должен вмешиваться. Послезавтра мы с ней летим домой. Надеюсь, ты тоже?

— Как скажешь, сын. Только не волнуйся, а то опять давление подскочит.

— Ничего, па. Не такое выдерживал.

Грустной была та новогодняя ночь, хотя гости, ничего не подозревая, веселились вовсю. Прис старалась очаровать каждого. Но ни на секунду Джон не обманулся. Она уже далеко. Однако для всех держаться надо. Он тоже разыгрывал роль радушного хозяина и заботливого супруга. Прис танцевала весь вечер, а он переходил от одной группы гостей к другой, держа ее в поле зрения. Вот после очередного танца она подсела к Бэкки и ее мужу и начала что-то оживленно рассказывать. Джон решился подойти.

— Что-нибудь надо, детка? — наклонившись через ее плечо, спросил он.

— Благодарю. Ничего. Мне чудесно, — слегка передернув плечами и отодвинувшись от него, ответила жена, даже не взглянув.

Обида захлестнула Джона, но он тут же взял себя за горло: не сметь, не поддаваться.

Два дня спустя Прис постучалась в его кабинет.

— Нам надо поговорить, ты не находишь?

— Я слушаю тебя внимательно. Мне сказать нечего. Ты ведь все решила, на сколько я понимаю?

— Однако ведь есть же масса вопросов, Лиз, средства к существованию, наши взаимоотношения.

— О, наши — что? — Оборвал себя. — Говори.

— Пусть Лиз пока поживет с тобой. Объясним ей что-нибудь.

— Нет. Только правду. Ты уходишь, потому что хочешь жить по-иному.

— Хорошо. Пусть так. Я буду брать ее на уик-энд. Обещаю никоим образом не настраивать дочь против тебя. Надеюсь, ты не слишком урежешь сразу мои расходы и не заставишь срочно браться за любую работу. Иждивенкой я не буду. Я пойду работать. Обещай не интересоваться моими знакомствами. Для своего же блага. И послед нее — возможно, я пойму, что не могу без тебя. Поэтому я пока не подам на развод.

Он удивленно воззрился на жену. Всерьез? Или это спектакль?

— О, Прис! Благодарю за снисхождение. Но последнее я не очень приемлю. Я вовсе не хочу быть женатым холостяком. А уж ждать такой милости, как возвращение… Нет. Я для этого не создан. Не рассчитывай на меня. Да и тебе стоит решить, хочешь ли ты снова выйти замуж.

— Вот как? Ты печешься о моем счастье? — Недоуменная обида от столь спокойного поведения мужа явственно читалась на ее хорошеньком лице. И, не удержавшись от укола, она спросила:

— Ты хоть знаешь, кому меня отдаешь?

Нельзя было проронить ни звука, если Джон хотел узнать, кого Прис предпочла ему. Просто равнодушно пожал плечами.

— Да, Майк! Майк!!! Ты ведь догадывался. И знай — это с ним я чувствую себя, как за каменной стеной. С ним хочу начать новую жизнь. Нет, замуж за него я не выйду. Он просто помог мне обрести себя, стать личностью.

Все сдвинулось со своих мест, но не мог же он показать перед ней свою слабость. Никак не отреагировав на откровения жены, Джон подвел черту:

— Хватит истерики. Разводом я займусь, когда у меня будет время на это.

В день отъезда жены он даже не вышел попрощаться. Лиз, проводив мать, пришла к нему.

— Папочка, мы ведь поедем на Побережье? Мама будет ждать.

— Да, мой крольчонок. Только прости нас, но тебе придется быть то с ней, то со мной.

Лиз по-старушечьи вздохнула и тихо сказала:

— Я знаю. Мама говорила.

Она подошла к отцу, и тот усадил ее на колени, прижался щекой к ее пушистым волосам. Что можно сказать? Ничего. И оба молчали.

Ребята тоже жались по углам, не решаясь показаться на глаза. Даже Лиз как-то спросила:

— Папочка, а Чарли уже никогда не будет слушать со мной пластинки? Страшно сделалось от этого «никогда», но, не подав вида, он спросил:

— Почему, крольчонок?

— А почему он не приходит?

— Вот ты сама его и спроси. Позвони и попроси зайти.

Чарли пришел не один. Ребята поняли — опять наступили перемены. Король с инфантой были им рады. И, вопреки случившемуся, в тот вечер всем было хорошо. Лиз сидела на коленях отца, слушая воспоминания его друзей, и была взволнована так, что, несмотря на позднее время, сна не было у нее ни в одном глазу. Наконец, усталость все-таки взяла свое, и головка Лиз припала к плечу отца. Он бережно отнес ее в спальню.

Вернувшись к ребятам, с порога выложил:

— Все, мужики. Я снова холостяк. С той только разницей, что у меня дочь. Надеюсь, мы по-прежнему будем вместе…

— Да ладно тебе реверансы-то делать, — заговорил Рэд. — У нас тоже не сахар. Сам знаешь: Джо с женой разошелся, я и Пат живем отдельно. У Лама и Чарли сроду семьи не было.

— Господи, я виноват и перед вами.

— Чушь порешь. Не в этом дело. Знаешь же отлично — мы все дышали смолоду одним воздухом. Нам сам черт не брат. Мы даже с родными готовы расстаться. Ты тоже. Ведь не покончишь же ты с собой из-за ухода Прис? Ну, вот. А Лиз будет с тобой.

— Ребята, я хочу задать вам один вопрос. Вы знали — с кем она и что происходит? — Смущенное молчание повисло в комнате. Лам и Чарли сидели, опустив головы. Джо начал что-то мямлить. И снова вступил Рэд:

— Знали. Все знали. И что она с Майком. Думаешь, я не знал, где она, когда ты велел ее найти? А как-то однажды, когда ты забыл сумку с шарфом и сувенирами для фэнов, и я примчался за ней домой, у ворот стояла машина Майка, в которой сидели они оба. Только чужая семейная жизнь — темный лес. Мы бы ни за что не стали вмешиваться. Но, коль скоро она сама тебе все сказала, я готов выполнить любое твое приказание.

— Какое, Рэд?

— Хочешь, он исчезнет? Навсегда?

— Господи помилуй, ты заигрался в мафию, дружище. Ни за что! Я не хочу ни единого волоса с его головенки. Просто я еще раз начинаю сначала. И хочу, чтобы вы были со мной.

— Когда собираться, босс? — тут же и подвел черту Рэд.

— Завтра. А теперь — спать! Простившись с ребятами, Джон вернулся в гостиную выключить свет и увидел стоявшего у стола Чарли.

— Случилось что, Ча?

— Босс, я был так уверен в Прис, так уважал Майка. Я и тебе об этом говорил. Погано мне. Может быть, Рэд и прав?..

— Чарли, — строго прервал Джон, — никогда, слышишь, никогда не смей даже думать так. Да, я раздавлен. Оплеван. Но я сам в этом виноват. Не надо было жениться.

С тех пор Джон ни с кем больше не заговаривал о своей жизни. Молчали и ребята. Лиз всю неделю проводила с ним. Она прекрасно чувствовала, когда у отца есть время. Никогда не досаждала ему. Такое стремительное взросление пугало его. Но малышка так была весела в обществе отца, что оставалось надеяться — ребенок не стал обостренно чувствительным.

Тем не менее он не знал свою дочь до конца. В день развода, почти полтора года спустя после их с Прис расставания, Лиз за завтраком была тиха.

— Мой крольчонок плохо себя чувствует? — кладя ей на лоб руку, спросил отец. Дочка подняла свои серо-голубые серьезные глаза:

— Папа, как я буду жить, когда вы с мамой разведетесь?

Ох, как он испугался. Откуда она знает? Кто посмел сказать? На ходу придумывая отговорку, начал плести что-то успокаивающее. Лиз вдруг, сорвавшись с места, подбежала к отцу, прижалась к его коленям и зарыдала, сотрясаясь под охватившими ее отцовскими руками.

— Мой крольчонок, может быть, ты хочешь жить с мамой и приезжать ко мне на уик-энд?

— Я хочу с тобой и с мамой. Руки его разжались.

— Невозможно, Лиз. У мамы своя жизнь. Она заслужила ее. Я слишком долго бывал в отъездах и всегда занят. А маме было тоскливо ждать.

— Мне вот не тоскливо. Я тебя жду и, папочка, я так рада, когда ты возвращаешься.

— Лиз, ты не должна так говорить. Ты же любишь маму?

— Да, папочка. А ты?

— Ох, дочка, мы с мамой всегда будем друзьями, потому что у нас есть наш крольчонок.

В тот же день, обеспокоенный таким разговором, Джон позвонил Прис и предложил встретиться. Та без колебаний пригласила бывшего мужа к себе. Очевидно, предложение принимать не стоило: пресса караулила. Но было не до всех. Слишком напугала его дочурка. А пресса со смаком мурыжила имена Прис, Майка и его. Но прав оказался Полковник. Питомец стал одиноким и несчастным, и общественное мнение оказалось на его стороне. Он выиграл свою карьеру. Душа? Кого интересовала его душа? Да и положена ли душа Королю имиджа?

В общении с ним Прис была собранно-деловита, всячески стараясь показать, что у нее появилось дело всей жизни. Присутствие Майка не ощущалось. И, когда Прис пообещала уладить по-матерински все дела с дочуркой, он встал, откланиваясь.

— Может, выпьешь кофе? Или пепси?

— Нет, благодарю, — церемонно ответил он. Прямо глядя ему в глаза, Прис спросила:

— Как живешь?

— Нормально, как всегда.

— Ну да, по-прежнему музыкой.

— Музыкой и Лиз. До свидания.

Не мог же он сказать ей, как наваливались то черная бессонница, то какой-то обморочный сон. Расслабиться он тоже не мог. И стал снова принимать наркотики, прячась от Лиз и обманывая ее, как когда-то его мама. Все чаще он ощущал, что почва уходит из-под ног. Давление скакало. Внутри все разладилось. Но имидж обязывал. Выступления продолжались. Рыдающая нота прорывалась теперь в каждой песне. Словно пел смертельно раненный человек. Он сделался трагичен, но не мрачен. Если условия контракта ничего почти не позволяли ему в действительной жизни, то в песне он мог все.

А была ли она у него — действительная жизнь? Он был словно законсервирован. Ничего не знал. Не видел. Даже заграничные гастроли были не для него. Полковник не хотел, чтобы питомец осознал свою настоящую ценность. Он, размазня, и не бился вовсе. Только когда Полковник заболевал или уезжал отдыхать, что-то менялось в его творчестве. Прорывалось заветное, настоящее. Но Полковник такие периоды ненавидел и ругательски ругал перед фирмой самые лучшие и любимые вещи. И умел, проходимец, сделать так, что два ведущих музыкальных журнала после первых восторженных отзывов вскоре находили в этих же вещах «но». Публика проглатывала пилюлю. Спрос именно на эти пластинки падал. Они уценивались. Полков ник сокрушенно говорил:

— Видишь?.. Я говорил. Ты настоял на своем. Давай попробуем программу фирмы.

Джон смирялся. Нельзя было упрекнуть программу фирмы в дурном вкусе. Вещи отличные. Подборка составлена в высшей степени грамотно. Хотелось просто другого — того, что облегчало боль. Он не мог душить ее куревом или алкоголем. Оставались наркотики. Даже док Джордж считал, что транквилизаторы пациенту не противопоказаны. Действие их, правда, было несколько странным — появлялся зверский аппетит. Джон набрал лишних тридцать фунтов. Появились отеки. Перепуганный врач отменил таблетки и посадил его на жесточайшую диету. Вес-то он согнал быстро, но засбоило сердце. Вот тогда он и вспомнил про наследственность. Начал читать книги по медицине и узнал, что ему нельзя никаких транквилизаторов. Мало того, нельзя пользоваться и теми лекарствами, которые были постоянными спутниками его слабого горла и связок — результат чрезмерной нагрузки. Последствия предсказывались самые плачевные.

Ладно. Выяснили и это. Только мало, в сущности, осталось у него невыясненных вопросов.

Подумаешь, умник-всезнайка. Все знания-то — фу-ук! Просто выяснять нечего. Бездарно прошла жизнь. Песенки пел. Больше ничего не мог. Ой ли? Может быть, все-таки что-то и ему удалось? Положа руку на сердце, он все же не мог считать себя неудачником. Неудачник — это когда талант, заложенный в человеке, не реализо ван. Человек не может найти свое место. Появляется скепсис, брюзжание. Тяжелый характер был и у него. Возможно, от сверхреализации себя. Не прародитель современной музыки. Не Король. Артист. Ведь равнодушных не было. Не всем нравился. Не стал просто развлекателем. Возможно, именно поэтому и решили фэны отметить его сорокалетие. Он-то всегда забывал свои дни рождения. Никогда не отмечал. Не удобно как-то.

Но его родной город готовился к юбилею активно. Город еще не знал, что кумир во время своего последнего турне вдруг снова увидел перед глазами кровавые полосы. Звон в ушах становился все непереносимей. Сдержав нечеловеческим усилием воли эту круговерть, Джон нетвердо вышел за кулисы.

— Босс! Что с тобой?

— Ча, мне плохо… Воздуха!..

Прямо с концерта его отправили самолетом в госпиталь родного города. Там и встретил он свое сорокалетие. К себе он допустил только отца и дочь.

— Папочка, милый, мы с дедушкой тебя поздравляем. Ты скоро поправишься? Я так соскучилась. Хочу пойти с тобой в парк на аттракцион. И потом, там на улице столько народу, и все тебя ждут. Дедушка уж меня прятал. Но они и меня приветствовали.

— Крольчонок мой, спасибо вам с дедушкой. А мы с тобой нашу программу выполним обязательно.

— Всегда-всегда?

— Что, малышка?

— Всегда-всегда мы будем выполнять наши программы? Да, папуля?

— Я постараюсь, Лиззи…

Отец смотрел на сына грустными влажными глазами. В руках он держал огромный пакет. Лиз вдруг обернулась к деду:

— Дедушка, почему мы не взяли свои подарки?

— Лиз, мы же договорились. Папе будет приятно получить их дома.

— Да-а… А вот ты привез какой-то пакетище.

— Лиз, это же поздравления. Сын, я привез тебе кое-что из почты. Отобрал самые красивые конверты. Развлекайся.

— Спасибо, папа, — сказал Джон растроганно.

Расцеловавшись с дочкой, пожав руку отцу, он облегченно вздохнул — не хотелось, чтобы даже они видели его поверженным. А под окном, Джон твердо знал, безропотно ждали ребята, которых он запретил пускать к себе. Все по той же при чине.

Сам-то он понимал, что «ребята» уже давно не ребята. И нечего думать о таких пустяках. Но за этим стояло другое: Джон знал, что парни, давно поняв, что жизнь при Короле хоть и нелегка, зато обеспечена, потеряли вкус к откровенности. Перемена была заметна многим. Винить же можно только себя. Он был готов и к этому. Горько? Да. Джон не стал требовать объяснений. Не проронил ни слова. Просто собирал урожай от воспитания Полковника — «никаких друзей у Короля». В его речи все чаше стали проскальзывать повелительные нотки босса. Парни покорились мгновенно и безропотно.

Чувство вины надо было заглушить теперь, как и тогда. Вообще есть ли среди окружающих его лиц, перед кем он не был бы виноват? Мама и отец. Лиз и Прис. Ребята. Отчего это? Только не от самовлюбленности. В этом его нельзя обвинить. Как и в сверхсерьезном отношении к себе. Пресса, правда, иногда обзывала его Нарциссом. Но как только за двадцать с лишним лет не обзывала его пресса?! Время от времени газеты начинали обсуждать вопрос — почему Король ведет столь замкнутый образ жизни? Откуда им было знать (но что началось бы, если б узнали!), что жизни-то, по правде говоря, и не было. Музыка, Лиз и… и… пустота.

В попытке занять себя Джон стал разбирать письма из пакета. Отец действительно отобрал очень красивые конверты. Фирмы, фэны. Все ликующее тепло-национальное. Как реклама соков, повышающих гемоглобин. Снова от «стариков» — Скотти и Ди Джи, Карла и Мэка. Письма Джерри среди кипы не было. Так. Чье вот это великолепие? Ох, батюшки, старый знакомый! Мистер Пьезолини. Что там? О, угроза. Столько лет спустя.

Джон протянул руку к телефону и набрал номер Полковника.

— Алло? Ты, мальчик? Поздравляю. Выздоравливай скорее. Что? Ах, от того макаронщика. Читай. Что-что?! Обещает отомстить? Как? Через какой-нибудь прогрессивный журнал? Где? В Италии? Будешь выставлен самым мерзким пугалом? Стукачом? Плюнь. У мафии везде щупальца, даже в самых прогрессивных журналах. Это уж не твоя забота. И хватит об этом. Испугал ты меня, мальчик. Черт-те что померещилось. Даже твои дурацкие слова перед тем старым концертом вспомнил. Тьфу-тьфу-тьфу.

— Что мы так-то, по телефону? Приезжайте. Вам можно.

— От молодец. Хорошо придумал. Твоих не возьму: они не должны видеть никакой твоей слабины.

— Да, ладно. До скорого.

Разговор с Полковником был долгим. Менеджер соглашался на все. Бил себя в грудь, клятвенно заверяя в преданности. Обещал дать отдых своему мальчику. Устроить, наконец, заграничные гастроли. Лишь бы питомец ожил. Лишь бы захотел чего-нибудь. Пусть хоть взбрыкнет.

О, как понимал тогда Джон своего наставника! Все шито белыми нитками. Или так было всегда? Только он не догадывался. Сейчас он смотрел на все словно со стороны. Полковник снова боялся. На сей раз уж не провала, а конца. Если Короля не будет, зачем Полковник? Ничего, найдет себе занятие. Будет торговать па мятью о нем. Тогда уж ему будет все равно. Или нет?..

В конце разговора Полковник вдруг сказал:

— Слушай, не мое это дело. Знаю. Только бы лучше рядом была какая-нибудь женщина. Друг. Любовница. Но постоянно. Тебе нужно расслабиться.

Джон посмотрел на своего менеджера чуть ли не с ужасом — тот повторял фразу, сказанную одним врачом двадцать с лишним лет назад в городке, где его свалила ангина. «Научитесь расслабляться». Он не научился. Видно, таким был рожден.

Он слышал ее потом столько раз, эту фразу, ни разу не вняв, не вникнув По-настоящему в смысл. Прис столько попыток предприняла:

— Остановись. Деньги нам не нужны. Отдохни. Ты становишься тяжелым, раздражительным. Вскрикиваешь по ночам. Утром выглядишь, словно с похмелья. Ты так долго не протянешь. Может быть нервное расстройство.

Он отмахивался, полагая, что жена просто хочет засадить его дома. А мама? Мама сколько раз говорила:

— Мальчик мой дорогой, мне невыносимо видеть тебя после твоих концертов. Изможденный. Опустошенный. С погасшими глазами. Ты не доживешь до тридцати.

Но и она не могла удержать сына от бесконечного марафона, превратившего его в сорок с небольшим в жирного, обрюзгшего, отечного полуслепого старика.

Не ради денег он так работал. В музыке была его единственно настоящая жизнь. Некогда было заниматься собой. Даже когда три года назад у него обнаружили глаукому и могли бы вылечить, Джон не нашел на это времени. Мчимся дальше. А сейчас вот — специальные очки. Газеты тут как тут — «Новое в образе Короля». Пресса с упоением обсуждает его нынешние стати. Да, в благословенном отечестве, особенно для звезд, самое страшное — потеря сексапильности. Талант уж вроде и не ну жен. Холеное тело — основа успеха. Будь тебе хоть сто лет. За последний год газетный вой на эти темы, благо никаких интервью он не давал, сделался невыносимым. Пресса сумела втянуть в дискуссию даже фэнов. Да и что такое фэны? Им несть числа, с безумным блеском в глазах и открытыми в вопле ртами. Ценителей мало…

В памяти всплыл концерт в родном городе. За год до злополучного юбилея.

Джон вглядывается в зал. Дома! Наконец-то опять дома. Он вернулся сюда на совсем. Как обещал когда-то. Он так волновался — свои, родные. Он так тщательно отбирал песни. Но стоило ему открыть рот, как земляки зашлись в истошном вопле, мешая ему петь, а себе слушать. Да им это было и не нужно. Сегодня и навсегда Король принадлежит им. Даже в своем родном городе он не смог выйти на бис — толпа рвалась к сцене. Пришлось уходить через черный ход. В машине ждали Джо и Рэд.

— Господи, — сказал первый, — я уж начал волноваться. Давно не видел, чтобы публика так очумела.

— Может, я тому виной, ребята? Ведь столько раз повторялось.

— Ага-а, почувствовал. Самое время тебе послушаться Полковника. Сменить репертуар. Вон Вождь сколько лет процветает, потому что держит нос по ветру, — горячо заговорил Рэд.

— Ты: что, дружище? Ты это — мне?!

— Тебе. Кому же еще? На кого стал похож. Отец за тебя боится: «Рэд, присмотри за сыном» .Как? Ты ведь никого слушать не хочешь.

— Хватит — наслушался.

— Раньше хоть ради матери держался, — хлестко обрезал Рэд. Бессмысленная жестокость фразы даже Джо заставила вздрогнуть. Джон же сидел, растерянный, словно мальчишка. Снова Рэд имел над ним власть старшего.

Снова. Сколько можно?

— Предлагай!

— Уйди на радио. Передохни. Пой рождественские песни. Другие же поют. И ничего. Приведи себя в порядок. Пока все…

— Да?.. Все?.. Программа минимум, дружок? — тон был зловещим. Рэд затаился — такого Короля он явно побаивался. Джо, не отрывая взгляда от дороги, примирительно забормотал:

— Хватит вам. Ведь вы же ближе всех друг к другу. Рэд, ты сейчас не трогай босса. Сам понимаешь…

— Заткнись, шестерка, — заорал Рэд и тут же прикусил язык.

— Ты всех обличаешь сегодня? — осведомился Джон все с той же тихой яростью. — А ну, катись отсюда, обличитель! — И повелительным жестом притронулся к плечу Джо. Тот остановил машину.

— Катись. И в ближайшее время не попадайся мне на глаза. Будешь нужен, сам позову.

— О'кей, ваше величество. Век не забуду вашей монаршей милости. Отблагодарю…

Снова в голове забухали молоточки. Дурнота облепила. Пот заструился по спине. Нет, надо поскорее дозвониться до дока Джорджа. Он, наконец, добрался до телефона. Набрал номер. Ти… ти… ти… Не судьба. А что, собственно, Джордж? Чем он поможет? Никто уже не поможет. Солнце раскаленное. Земля раскаленная. Ни облачка в небе. Значит, и маме ничто не угрожает. Мама, мама. Хорошо, что ты меня не видишь. Хорошо, мамочка.

— Фу, брежу я, что ли? Нет, так нельзя. И ничего нет страшного. Сейчас поднимусь наверх. Лягу. Отдохну. Пройдет.

Еще посидел. Подождал. Не отпускало. Еще пару таблеток. Закрыть глаза. Отогнать мысли. Воспоминания. Все. Не-е-т. Воспоминания — груз не пристегнутый. На дороге не оставишь. Все вросло в душу.

Да, его жизнь более всего похожа на мутную реку. Стоит только опустить руку в воду, как веером поднимается грязь. А если в эту реку войти — засасывает ил. Как в одной из песен — «Я мыл руки в мутной воде». Уж куда как мутна река его жизни.

Собрав себя в кулак, Джон прошел через гостиную мимо бильярдной. Кий на столе напомнил, что еще вчера Чарли и Лам здесь бились, а он и Лиз были маркерами. Дочь отнеслась к своим обязанностям абсолютно серьезно, он же погрузился в мрачные размышления, связанные с Рэдом…

После того разговора Рэд заходил к ребятам, но всегда в его отсутствие. Однажды хозяин вернулся домой раньше обычного и, проходя через гостиную, где сидели ребята, лишь слегка кивнул им. Вдруг лицо Рэда словно надвинулось на него. Красное. Пьяное. Донеслись хвастливые слова: «… никуда не денется». Резко повернувшись, Джон пошел назад. Что было делать? Выяснять при остальных отношения с самым старым другом? Ни за что.

Чтобы успокоиться, он пошел проведать Лиз, которая снова была с ним. Однако тут покоя тоже не было. Из-за двери дочкиной комнаты доносился тихий плач. К такому он не был готов. Поэтому и ворвался в ее комнату, не думая, что может испугать дочь еще больше.

Лиз всхлипывала, уткнувшись в одеяло, и не сразу заметила, что в комнате отец.

— Девочка моя! Лиззи!!! Кто обидел тебя? Или ты больна?!

Испуг отца был столь очевиден, что Лиз мгновенно перестала плакать.

— Папуля, родной, не бойся. Ничего. Я читала грустную сказку. Там про мальчика, которого украла Снежная Королева и заставила из ледышек складывать слово «вечность», а он не мог.

Отец уже успокаивался, как вдруг дочка спросила:

— А ты читал эту сказку, когда был маленьким?

— Нет, моя хорошая. У меня не было книг. Мы жили очень бедно. Я ведь рассказывал тебе.

— Да, я помню. Тогда я тебе расскажу все, что я прочитала, а ты почитай мне конец, ладно? — ластясь, спросила Лиз.

— Как скажешь, родная.

— Тогда ты мне почитай вот отсюда: «Стены чертогов Снежной Королевы намела метель, окна и двери проделали буйные ветры».

Джон начал читать, и что-то смутное его мучило. Когда он прочитал про ледовую игру Кая и произнес слово «вечность», Лиз вдруг обрушила на него один из тех вопросов, от которых нельзя отделаться общими словами:

— Папочка, а что это — вечность?

— Ох, Лиз, не знаю и боюсь, никто не знает. Думаю — сюда входит все: жизнь, любовь, счастье и бессмертие. Ты понимаешь меня?

— Кажется, немножко… Только тогда получается, что вечности нет…

— Почему?

— Потому что все умирают, и потому что нет счастья, потому что ты и мама… — Она снова заплакала, сквозь слезы продолжая. — Я, значит, правильно все поняла.

— Крольчонок мой, погоди. Не плачь. Счастье у тебя еще будет. Уже есть. Мама и я любим нашего крольчонка. Мы постараемся дать тебе счастье

— А у вас оно есть? Что же вы будете мне давать?

Справедливый и жестокий детский упрек. Вот что мучило, когда он читал сказку, — счастья нет. Уж до вечности ли тут?

В тот вечер дочурку удалось успокоить. Надолго ли? Корни обреченности человека могут быть в воспитании, в домашней обстановке. У него — мамина опека. Он знает об этом чуть ли не с рождения. А Лиз? Травма, нанесенная ей родителями, скажется обязательно. Вопрос — когда? Было страшно думать: дочь проживет жизнь (или то, что под этим подразумевалось) так же бездарно, как ее родители. Результат — одиночество.

Один. Сейчас и всегда — один. Сам знал — музыка затмила всех. Осталась толь ко Лиз. Вспомнил со страхом, что вчера звонила Прис. Спрашивала планы относительно дочери, потому что завтра начинается очередное турне. А он тут сидит, как квашня. Плохо, плохо… Сполохи перед глазами. Тошнота. Дурнота. Конец? Путь вниз? Туда? Сам себе накаркал — записал песню с таким названием. Да и содержание подходящее. И вышел громоподобный хит. Прис поздравила с успехом:

— Ты меня радуешь. А то пресса совсем завралась: «Толстый, петь не может, в брюки не влезает». Я-то не верю. Ты есть ты.

— Ты льстишь мне. Зачем, Прис?

— Может, одумаешься?.. С Майком я рассталась. Собственное мое дело — горит. Нет, прав был твой Полковник. Не стоило мне затеваться…

— Поздно, Прис. Я уже ничего, даже прежних крох не смогу тебе дать. Так что Майк? Где?

— С твоим Рэдом. Организуют новую студию каратэ. Да, хочу тебя предупредить во имя былого. Твой бывший друг затевает какую-то пакость против тебя. Книгу воспоминаний, что ли.

Он вежливо поблагодарил. Поверил не очень, но проверить не мешало. С Прис они договорились, что та приедет за дочерью на премьеру.

Разговор разбередил еще одну рану. Царапину? Неважно. Очередной шрам. Рэд… «Друг, почти брат». Рэд не простил ему той выволочки из-за Джо. Все чаше его рыжие глаза нахально, с вызовом оглядывали отяжелевшую фигуру Короля. Разговора по душам так и не получилось. Рэд ускользал, явно рассчитывая, что сломит сопротивление босса и тот снова ощутит свою вину.

Но в Джоне что-то заколодило. Не мог. Не хотел. И понимал — Рэд озлобляется еще больше. Чарли, Лам, Джо и все остальные пытались помирить их будто ненароком. Ан, не вышло. Пожалуй, даже стало хуже.

Около года назад произошел окончательный разрыв. Как-то, вернувшись с просмотра фильма, Джон услышал в гостиной голос Рэда:

— О чем ты говоришь? Конечно, помогу. Могу и лично принять участие. Это был удобный момент для разговора, и Джон уже было собрался уйти, что бы не мешать Рэду, а потом перехватить друга, как услышал:

— Чего бояться-то?.. Ах, Короля?.. Еще чего? Он замер на месте. Рэд действительно не боялся, что кто-то его услышит. И Джон стал слушать, стыдясь и желая выяснить все до конца.

— Да и вообще, осточертела мне вся эта королятина. Подумаешь, некоронованное величество! Что он, собственно, сделал? Направление? Олухи вы все. Ален дал направление. Полковник все это расширил и оформил. Фирма субсидировала, потому что юнцы жаждали новенького. Вот тебе и империя. Ну, был хорош вначале. Свеж. А вдуматься — все поет: ритм-энд-блюз — пожалуйста, кантри — пожалуйста, рок — пожалуйста. Ты вслушайся — каша. Нет ни того, ни другого, ни третьего. Все смешано. Называется — музыка Короля. Ведь скучно. Чем он лучше Вождя и остальных? Сопли сплошные стали. Да нет же, старик. Плевать я хотел. Я и сам давно собираюсь уходить. С помпой. Хочу воспоминания отгрохать. Зол я. А? Нет. Пусть покрутится. Все думают — образец для подражания. Не пьет. Не курит. Куда к черту! Личность-то ничтожная. За душой ничего. Вахлак, в сущности. Ногти до сих пор грызет. Порочен? Уж как водится. Вседозволенность полная. Даже Полковник в руки взять не может. Наркотики. Бабы. Нет-нет. Не вру. Ей-ей! Хорошо, что Прис тогда ушла с тобой, Майк. Услышит и услышит. Сам давно собираюсь оставить сей мрачный замок. Всего. Можешь на меня рассчитывать.

Положив трубку, Рэд поднялся с кресла и встретился с взглядом Короля. Не вздрогнул, но поежился.

— Прекрасно, Рэд. Надеюсь, мне не придется выставлять тебя из замка, коль ты сам решил его покинуть. Счастливого пути, — без видимых эмоций обронил Король. Рэд стоял, упрямо набычив шею:

— Слышал? Вот и прекрасно. Ты еще силен, но я сделаю из тебя чучело. Не отмоешься. За все мои унижения.

Джон молчал, пораженный сходством угроз мафиози и лучшего друга, но лицо его говорило яснее слов — бесконечное омерзение было на нем. Рэд вышел, не проронив больше ни звука.

Так… Еще одна связь с молодостью оборвалась.

Рэд был вычеркнут. О нем не вспоминали в присутствии Короля. Впервые он снова услышал о бывшем друге два месяца назад. Незадолго до своего последнего концерта, устроенного крупнейшими звукозаписывающими фирмами страны, Джордж отозвал его и, весь трясясь от гадливости, сказал, что от верных людей знает — Рэд уже сделал книгу. Никто, правда, не хочет связываться — столько там мерзости. Но Рэд нашел какого-то писаку. Тот обещал пристроить в одно полупорнографическое издательство. Если у них выйдет, неприятности начнутся после середины августа.

— Самое время им начаться. Черт с ним! Теперь все равно. А ведь, пожалуй, Рэд просчитался. О покойниках… Тьфу, дурак. Опять за свое. Ох, несдобровать Рэду. Пусть хоть застрелится. Не взять ему надо мной верх!

Джон медленно усмехнулся левым уголком рта, понимая, что это случится. И хватит на грустные темы. Надо ведь еще дойти до мамы. Нет, на Форест-хилл уже не добраться. В ее комнату.

И словно спала с глаз пелена. Словно силы вернулись. Никакой одышки. Ничего. Эх, спеть бы еще разок. Нет. Обвалы в груди не прекратились. Сердце дрожало, как в лихорадке. Но к маме он зашел. Сесть не решился. Постоял совсем недолго.

— Мама, мамочка! Видишь, я, в сущности, так же беспомощен, как Лиз. Я умудрился не повзрослеть за все эти годы. Музыка отгородила меня от жизни. Я только старел. Прости меня, родная. Я никогда не забывал тебя. А сейчас пойду. Боюсь. Не хочу — здесь. Они, знаешь, чего потом понапишут. Прощай, ма…

Ключ щелкнул в замке, отсекая его этим звуком навсегда от матери. Его убежища. Его оплота.

Он сел перед бюро. И тут силы оставили его окончательно. Все поплыло перед глазами. Взгляду не на чем было сфокусироваться, кроме высохшего букета синих и ярко-желтых цветов на длинных стеблях, стоявших в вазе причудливой формы. Он тупо на них и уставился. Цветы с последнего концерта. За два месяца, прошедших после него, от букета немного осталось. Но оставшиеся не потеряли даже цвета.

Тот концерт. Последний… Фирмачи и газетчики ходили среди публики, брали интервью. Газетчиков больше всего интересовал вопрос — почему люди все-таки пришли? Король так плохо еще никогда не выглядел. Фирмачей же интересовало — стоит ли заключать с ним очередной контракт или он никому уже не нужен.

Джон и сам знал, что ужасен. Похож на старую толстую бабу. Он был бы рад, окажись зал пустым. Так ведь нет. Имидж продолжал работать на него. «Король, — объясняли пришедшие на его концерт. — Он и впрямь Король. Из золушек в принцессы. О, Король есть Король». Ничего вразумительного. Никто и слова не сказал о его пении, о его голосе.

Он вышел к краю сцены, пытаясь увидеть хоть первые ряды. Вдруг удастся понять, что манило на его концерты людей в течение двадцати с лишним лет. Нет, понять было трудно. Они требовали от него песен и сувениров. Расшвыривая им свои сувенирные шарфы, Джон вдруг заметил в первом ряду женщину, которая и пальцем не пошевельнула, чтобы схватить летевший мимо нее шарф.

Случайная? В первом ряду? Очень захотелось узнать — кто, что, почему? Он запел «Мой путь» и медленно пошел в сторону этой женщины…

Приглядевшись, Джон обомлел. Лицо женщины заливали слезы. Она сидела, слегка откинувшись в кресле. Ни намека на привычную истеричную поклонницу. Руки были сложены на коленях и придерживали огромный букет синих и желтых цветов. Слезы даже не производили впечатления настоящих — словно потоки дождя, струящиеся по лицу.

Так, стоя перед ней, он и закончил песню. Потом оркестр заиграл попурри из его ранних хитов. «Ей не понравится», — решил Джон и пошел по сцене прочь. Но не выдержал — оглянулся. Женское лицо смеялось, ликовало. Но поза не изменилась. Он хотел было пойти назад, к ней. Что она знала о нем? Почему плакала? Чему смеялась? Что задел он в душе этой женщины? Он не мог, не хотел сопротивляться себе. Его влекло туда, где она сидела. Чарли тоже заметил ее. Как и состояние Короля. И, подавая ему ритуальный стакан воды, шепнул:

— Ты ее знаешь? Кто она?

— Нет, Ча…

— Узнать?

— Не надо. Так даже лучше. Я могу выдумывать, что угодно. Не надо, — повторил еще раз быстро и твердо.

Но в нем самом что-то произошло. Ожил! Подтянулся. Расправился, почувствовав радость от общения с залом. Несмотря на свою полноту, гибко скользнул к микрофону. Послал публике воздушный поцелуй. И зал зашелся ревом. А он уже летящим молодым шагом, волоча за собой шнур, шел туда, где — о, впервые он знал это твердо — его понимали. Следующая песня называлась «Волшебная сказка». Глаза женщины сначала стали испуганными, потом светлыми, прозрачными. Она, не мигая, смотрела на Короля, но взгляда поймать было нельзя. Глаза уплывали в ту сказочную страну, о которой он пел:

«Счастье — сказка для детей, Моя единственная. А мы уже выросли и знаем — Счастья нет, и все проходит».

Закончив, он вдруг увидел пристальный, требовательный взгляд Чарли. Понял мгновенно и запел мамин госпел.

Женщина опять изменилась. Подалась вверх и замерла. Чувствовалось, что в ней все вибрирует.

Как он был благодарен незнакомке! Как хотел оставить что-нибудь на память. Шарфики ей не нужны. Быть может, кольцо?.. Нет. Такая не возьмет. Обидится. Что же? Он не хочет ничего знать о ней. Что он может дать женщине, развалина? Весь свой излом, боль? Счастья нет. Но нынешний вечер для них — Певца и Ценителя.

Начиная последнюю песню концерта, он вдруг снова сделал пируэт, опустился на колени и наклонился к ней. Жест был рискованным при его нынешних габаритах. Но опять она, казалось, все поняла и подалась навстречу. Он протянул ей микрофон, положил ей на плечи руки и запел.

Зал, подозревая обычный трюк Короля, снова заголосил. Он не стал поощрять публику. Он не слышал зала. Он пел, словно первый раз в жизни, забыв на эти несколько минут, что в зале Лиз, что она видит все и что вдруг ей будет горько:

Лицо женщины снова залили какие-то солнечные слезы. Она понимала его, как когда-то понимала Марион. Ему казалось, что их в зале двое. Но вокруг уже засверкали блицы. Необходимо увековечить Короля таким. Новым.

Песня замерла на какой-то трагической ноте. Зал молчал, потрясенный. У него осталась секундочка, не вставая с колен, прошептать: «Что я могу подарить вам на память?». Она покачала головой и протянула свой невероятный букет и пластинку для автографа. Последнюю. «Путь вниз». Он вздрогнул, но она мягко коснулась его руки, подавая шариковую ручку. Секунда?

И тут взорвался зал. Надо было раскланиваться. А женщина, воспользовавшись моментом, уже уходила по проходу, держась абсолютно прямо. Он смотрел ей вслед и твердо знал — все. Продолжения не будет. Бережно держа букет, он прошел за кулисы. Джо и Лиз уже ждали.

— Ну, босс… Давно я тебя таким не видел. Еще одно рождение. Таким. Незнакомке спасибо.

— Ох, Джо. Боюсь, поздно мне начинать сначала.

— Глупости, — отверг Джо, и, повернувшись к Лиз, добавил: — Спроси дочь. Застенчиво потупившись, Лиз прошептала с восторгом:

— Ты должен так петь всегда.

— Есть, мой командир, — отшутился он и, взяв маленькую ручку дочери в свою гибкую большую мужскую руку, пошел к выходу.

Он осторожно потрогал остатки букета. Спасибо, мой последний ценитель! Сердце от таких воспоминаний не успокоилось. Ему хотелось еще разок просмотреть свои распоряжения на случай… Но боль так быстро нарастала, сердце так толкалось в ребра и дышать было так трудно, что он отказался от своих намерений. Счастливее никто не станет. Нет, он, конечно, не Кай, Но зачарованная страна была. Только вместо слова «вечность» он пытался выложить слово «счастье». Не удалось. И вдруг, словно кто ударил его изо всей силы по ребрам. Дыхание перехватило и сердце остановилось. Но тут же боль и прошла. Осталась лишь пустота. Пустота ширилась и ширилась, заполняя все внутри…

Не удалось счастье. И тогда, устав перебирать льдинки, из которых так и не составилось заветное слово, бедный мальчик из южного штата закрыл глаза и рухнул на пол…

Прощай, Король!

Июль 1979 — июнь 1980 г.