"Фрэнк О'Коннор. Единственное дитя (Из автобиографических книг) " - читать интересную книгу автора

знавший меня, попросил спеть ирландскую песню. В мои четырнадцать с
небольшим мне это было лестно, и я попытался спеть разбойничью балладу
семнадцатого века "Шон О'Двайер из долины".
После первого же куплета я скис - я всегда скисал, когда приходилось
выступать на публике, подавленный несоответствием между тем, что
происходило в моей голове, и тем, что творилось в реальном мире, - но это
не имело особого значения.
В любой момент могла нагрянуть полиция, и на этот раз дело, возможно,
кончилось бы настоящим кровопролитием. Только неистовое упорство могло
заставить почтенных людей идти пешком несколько миль ради концерта, не бог
весть как им интересного, но они заплатили свои шесть пенсов и
возвращались домой, по праву чувствуя себя истинными его участниками.
Нечто подобное происходило и во время воскресной мессы. "..."
Конечно, в этом было много детского, как, впрочем, и во всем остальном.
Например, вы вдруг замечали, что бакалейная лавочка покрашена наново, а
имя ее хозяина Дж. Мёрфи, стоявшее на вывеске, заменено на Шон О'Мершадха.
Я берусь почти точно определить годы рождения поколения, носящего имена
Лайэм, Шон и Пидар. Думаю, что за эти несколько лет в Ирландии печаталось
больше книг, чем в последующие два десятилетия. Хотя, бог свидетель,
отнюдь не первосортных, как и те газетки, которые то и дело появлялись,
были отнюдь не первосортными. Но они выражали дух времени.
Одну такую газетку я до сих пор вспоминаю с нежностью: в ней
предлагалось употреблять в качестве "второго языка" не английский, а
французский. Тогда эта мысль показалась мне великолепной. Невозможное, и
только невозможное, было законом. Какой благодатный фон для таких, как я,
кому оставалось надеяться только на невозможное!
А затем реальные события стали превосходить фантазию. Английские
полисмены убили лорд-мэра, Томаса Мак-Картина, в его собственном доме, на
глазах жены; на его место избрали нового лорд-мэра - Теренса МакСвайна,
который был тут же арестован. Оп объявил голодовку и умер в Бристоиской
тюрьме. Мы с мамой были среди тех, кто шел вереницей мимо его гроба, когда
он, согласно своему званию, лежал в ратуше, обряженный в форму волонтера,
- худое, темное, фанатическое лицо, которое я всего несколько месяцев
назад видел живым, когда он беседовал с Коркери у Нового моста. Много лет
спустя я разговорился с сельским лавочником из Северного Корка,
сформировавшим в те дни отряд волонтеров в родном городе. Инспектировать
его приехал на велосипеде из Корка высокий темнолицый юноша, перед которым
он так трепетал, что пз робости не спросил, есть ли у того ночлег.
Позднее, когда он сам отправился на велосипеде домой, то увидел в поле у
дороги человека и, подойдя к нему, узнал Мак-Свайна - тот спал на мокрой
траве, подстелив старый плащ. Этот образ МакСвайна преследовал его все
годы разочарований.
В городе ввели комендантский час, сначала с десяти, потом с пяти
вечера. Епископ отлучал от церкви всякого, кто стоял за физическую
расправу, но она все равно продолжалась. Однажды ночью на нашей улице
загремели выстрелы и в конце площади остановился грузовик. Кто-то (судя по
произношению, англичанин) кричал: "Ой, спина! Спина!", но из-за дикой
пальбы между потерявшими голову людьми никто не посмел выйти из дому.
Вскоре в дело вступили войска, и из нашей кухонной двери мы увидели
красное зарево, подымавшееся над плоской частью города. Отец, мать и я по