"Ричард Олдингтон. Все люди - враги " - читать интересную книгу автора

пятнадцатилетнем школьнике страсть к писанию стихов. Эта страсть
укоренилась в нем вопреки повседневным наставлениям как вызов буржуазному
практицизму и стандарту.
Книги и общение с природой помогали сопротивляться рутине, развивать
самостоятельность суждений и вкусов. Отец Олдингтона, скромный
провинц-иальный адвокат, большой любитель литературы, собрал обширную
библиотеку, и будущий писатель зачитывался английскими поэтами. С семи до
семнадцати лет Олдингтон подолгу жил вне города. Как говорит он сам, в
детстве ему "посчастливилось жить в деревне", на лоне сельской природы - -
действительность с ее "грубыми истинами" пролегала гдето в стороне. "Боги
горькой скуки" преследовали его, и погружение в собственную личность было
естественно. Созерцание внутреннего микрокосма становилось привычкой,
томительно приятной и самоценной. Чувство индивидуальности взвинчивалось,
повышенная эстетическая восприимчивость приобретала изощренность.
Поэтическое озарение явилось вдруг: юный натуралист вышел на ловлю
бабочек, собираясь методически описывать образцы местной фауны,
решительным движением перевернул блокнот и вписал в него робкие
стихотворные строчки; спустя год одно из его стихотворений появилось в
столичной печати.
Получить высшее образование Олдингтону не удалось: необходимость
зарабатывать на жизнь заставила его уйти из Лондонского университета. Он
покинул его без сожаления: колледж, в котором он учился, "несмотря на все
свои достоинства, был оплотом филистерства". Испытывая отвращение к
чиновничьей лямке и "паразитам коммерции", он избрал литературную
деятельность.
Искания поэта, жизнелюбивые порывы сопровождались элегическими
настроениями. Они были исполнены сетований неудовлетворенного
эстетического чувства, приправлены горечью несбывающихся надежд. Олдингтон
с упоением созерцал образы античной красоты, восхищался многосторонностью
человека Возрождения. Увлечение эллинизмом и Ренессансом было у него
устойчивым, искренним, органичным для его устремлений, посвоему
возвышенных и гуманных. Ему претил торгашеский практицизм, безнадежно
измельчавший буржуазный дух, но его порывы были далеки от запросов
времени. При столкновении замкнутого личного мирка с реальностью легко
ранимая чувствительность судорожно навлекала на себя защитные покровы. И
то, что могло и должно было быть источником радости, отзывалось болью в
душе. "Красота, ты истерзала меня. Свет ранит меня. Мягкие звуки бередят
мою рану", - с тоской говорил поэт.
Мещанские прописи и риторика буржуазной поэзии вызывали в нем
отвращение. В надежде обновить стих словом-метафорой он примкнул к
имажизму. Мелководное русло этого модернистского течения стесняло поэта -
его влекло к сильным и цельным чувствам, в нем не ослабевал смутный, но
страстный порыв к иной жизни. Среди образов ранней лирики Олдингтона
трудно не заметить трепетный силуэт одинокого тополя. Он хорош собою, его
ласкают ветер и дождь, и "белый туман, как застенчивый влюбленный, робко
вьется у его колен". Но бесстрастны их ласки. И слышен призывный голос
поэта: "Сдвинься скорей и шагай... если у тебя есть хоть чуточку силы...
по дороге за ломовым извозчиком..."
В армию Олдингтон вступил в 1916 году добровольцем, на фронт пошел
рядовым; в конце войны командовал ротой. Домой вернулся контуженным.