"Генри лайон Олди. Реквием по мечте." - читать интересную книгу автора

собираются в Сальферну, но зная норов або и их отношение к любопытным
чужакам - зная и не желая портить налаженных отношений, все засовывали
язык куда положено и помалкивали.
Вся эта компания торчала у нашего забора, находясь в состоянии
крайнего веселья, потом один из чужих вытер слезящиеся глаза и кинул
Хосите монету. Тот поднял ее, сдул пыль и вернул владельцу.
- Ты не хочешь денег? - удивился приезжий.
- Нет, господин.
- Чего же ты тогда хочешь?
- Ничего, господин.
- Совсем?..
Хосита улыбнулся. Приезжие переглянулись и двинулись дальше, что-то
разъясняя мерно шагающему невозмутимому Аллану.
Самый толстый стал крутить у виска сосискообразным пальцем и
заработал себе врага в моем лице. Все-таки японец был моим работником...
или моим другом? Если только работник может работать бесплатно, а друг
молчать неделями и годиться тебе в отцы. Они ничего не смыслили в жизни,
эти приезжие, и они уходили в Сальферну, уходили, надеясь вернуться, и
поэтому ничего не смыслили в жизни. Отец шел за мамой, брат - за ними, или
за чем-то своим, непроизнесенным, а они шли из своей, городской корысти, и
очень многого хотели от жизни, ничего в ней не понимая, и боялись або.
А я не боялся и, войдя в дом, сказал улыбающемуся японцу, сидящему на
поношенной пестрой циновке: "Хо, завтра я ухожу в Сальферну. Аллан
проведет веселых приезжих, а я пройду за ними. Хо, мне пора, наверное."
- Да, хозяин, - кивнул Хосита и сунул в котомку коричневую пористую
чашку. Я понял его жест.
- Хо, я знаю, за чем иду. Или делаю вид, что знаю. А зачем идти тебе?
Чего ждешь от Сальферны ты?
- Ничего, хозяин.
- Тогда зачем?!.
Он улыбнулся, привычно вздергивая верхнюю губу. Он был совсем
неправильный японец.
Ночью пошел дождь, и мне опять приснился мой сон. Он снился нечасто,
всего шесть раз, я помнил точно, и в нем опять сплетались переходы, копоть
низкого прогибающегося потолка, вязкие зовущие тени, и мама, только очень
грустная, склонившаяся над лежащим у нее на коленях отцом, бледным,
неподвижным, с чернеющим третьим глазом на разгладившемся лбу, а брата не
было, он тонул в рыхлом смраде, и это было очень стыдно, до рези в животе,
до слез, и я не хотел туда нырять, но пришлось, и Хо, злой суровый Хо,
ранее никогда не снившийся, и рыжий взъерошенный Брамапутра, клюющий
кричащего шамана або, и...
- Вставай, хозяин. Аллан увел чужих в заросли. Пора.
Я встал, и мы пошли. Вряд ли здесь годилось другое определение, кроме
простенькой жесткой фразы: я встал, и мы пошли. Пошли, подхватывая
собранные предусмотрительным японцем котомки, а за фермой обещал
присмотреть Большой Бен, после огорода внезапно подобревший. Пока я ждал,
Хо втолковывал ему о тонкостях обращения с Брамапутрой, о его любви к
замоченному саго, о необходимости ежедневной чистки хвостового оперения,
причем Большой Бен внимательно слушал многословного японца, кивая и
соглашаясь - а слушать внимательно кого бы то ни было вообще не входило в