"Николай Орехов. И в этом мире мне жить (Журнал "Фантакрим-MEGA")" - читать интересную книгу автора

друга, вытирая слезы по очереди выпростанной из кармана рыжей Алешкиной
бородой, а потом она промокнет, а мы - возродимся... Ипполашка мне морду
набьет, глаза от любви закатив, и кинет камень в меня из-за пазухи, и
промажет, а после простит, что в глаз не попал... Рудик сядет рядом со
мной, и окажется как я, а я - как он, и только прозрачное зеркало между
нами, а мы стиснем руками его прохладный обод, напрасно вглядываясь в
отражения и не признавая себя в них...
И только с Володенькой Левинсоном мы переглянемся, сумрачно кивнем друг
другу и судорожно оставим знакомство на потом, на после того, ради бога, а
не сейчас.
Теперь о том, как мы сроднились.
Не знаю точно, как это случилось. Помню только, что потянулись глаза к
глазам, карие к серым, синие к голубым, мои к твоим, а его к нашим. Ни
слова не было сказано меж нами, так, словеса простые, бессмысленные,
необязательные, зряшные. Если пожелать, многое может исполниться, а мы
захотели, и стало так. Появилось Нечто меж нами, и каждый взял себе,
сколько хотел и сколько мог унести. И обрадовались мы, и воздали хвалу, и
каждый ушел впятером.
Во мне же от этого родились тоска и растерянность, и запутался я,
заплутав, и скрыл тоску, и долго еще колола она меня в подреберье.
Ибо не знал я еще, в каком мире буду жить.
А в вечер появилась Она и окончательно приземлила наши воплощения.
Пригасли печальные сути богов, исчезли на время дары прозрения и
предугадания... Простой и четкой предстала перед нами земная явь, и
проступили детали, и даны были имена всему сущему.
Честное слово, сначала мне боязно было к ней подойти!
Высокая, стройная, с раскосыми глазами азиатской богини и тонкими
светлыми длинными волосами - такое вот сочетание! - с удивительно строгими
линиями и чертами, она была и казалась недостижимо далекой, как бодисатва,
непостижимо холодной, как мрамор...
И посейчас не знаю ее программы, мне она ничего не сказала. Ни словом
единым мы не перемолвились! Я только молча наблюдал за ней...
Как оказалось, она прекрасно пела и играла на гитаре, и сразу же стали
за ней увиваться поэтишки, сатиры и фавны...
Я-то знал, что рано утром, придя к себе в комнату и смыв с ресниц тушь,
она утомленно садится на кровать, вытягивает усталые ноги, поглаживает и
растирает пальцы на руках, чтобы унять противную дрожь, и пьет таблетки.
Старенький домашний халатик с оторванной пуговицей - пластмассовой, с
перламутровым блеском, с четырьмя дырочками и торчащим обрывком
разлохмаченной белой нитки - распахивается и обнажает гладкую загорелую
кожу, а она не обращает на это внимания.
Не для кого!
Я знал все это, конечно, чисто теоретически. Никогда я не бывал в ее
комнате, но не раз наблюдал ранее такие вот метаморфозы с другими, и
всегда испытывал при этом острую жалость. Никогда уже женщина с
облупившимся носом, слезами, стынущими в глазах, и с ногами, заляпанными
грязью и искусанными комарьем, не становилась для меня богиней.
В крайнем случае сестренкой.
Именно поэтому мне было страшно к ней подходить.
Если вдуматься, логика ее поведения была довольно проста.