"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

наслаждался красочными картинками, описанием амеб и инфузорий, фемопильского
ущелья и таинственной лейденской банки. Бабушка хорошо читала по
церковно-славянски, гораздо легче, чем современные сочинения, вроде брошюрок
по садоводству, которых у ней было много. Я начал их читать к шести годам, и
она гордилась этим.
"Все пожгли, разорили до основания, - говорила бабушка, шустро обирая
ягоды своими маленькими ручками, - думали, так лучше будет. Мы новый мир
устроим. Я и сама так думала. А на разоре-то бурьян растет. Я, вот, в
гражданскую войну вовсе до сумы дошла. Побиралася... Ты одну ягодку в банку,
одну в рот, одну в банку, одну в рот... А что ж, что побиралась? Побираться
не грех, коли греха на душе нет. Возьму Феденьку, возьму Петеньку, Зиночку
дома оставлю, и пойдем, и пойдем по селам. Кто где хлеба кусок, кто и
пирожка даст. Кто рубашечку. И что же? Все живы. Все сыты ".
Она хитро улыбалась всеми морщинами своего живого маленького лица; так,
как будто всех обманула.
"А ведь и мы с тобой теперь вроде как побираемся. А? А живем!" Начинал
накрапывать дождь, дождь перешел в ливень, мы уселись под елью.
"Жить можно, Егорушка, трудись только. Трудись и трудись. Бог даст".
Я считал, что мы живем замечательно. И правда, за два года этих далеких
лесных путешествий, молочно-ягодных обедов в лесу, я окреп необычайно.
Бабушка присматривала за Зюзей.
"Зюзя знаешь какой был? В пятьдесят-то лет коня догонял".
"Коня-а?"
"Да. Он коней пас, Зюзя. Прыткий. А вот черт попутал, и нет Зюзи. Бог
наказал".
"Черт? Как попутал?"
"А никак, никак. Пойдем ему молочка отнесем."
Мы входили в зловонную Зюзину развалюху, ставили банку молока на
подоконник. Зюзя сидел на печке, свесив ноги, перед печкой висела детская
люлька.
"Ну, что это ты опять натворил в люльке-то? Зюзя!" - с укоризной
выговаривала бабушка. Страшный косматый старик что-то мычал. Бабушка молча
убирала.
"Не дает снимать люльку, и только. Без ума, а силища. Так и ходит, и по
малой нужде и по большой, прямо в люльку".
Много лет спустя, перед войною, я гостил у бабушки и спросил о Зюзе. Он
был еще жив, и она все еще посматривала за ним. Сидя с ней под черемухой
возле нашего дома, я увидел незнакомого высокого аккуратно одетого мальчика,
медленно идущего по пыльной дороге. Он смотрел себе под ноги.
"Это, видишь его сын и внук. Зюзи", - сказала бабушка. Я промолчал. Я
перестал любить расспрашивать.
"Дочь его, как родила, так скоро и уехала от позора. И никогда не
приезжала, прокляла отца. А вот теперь пустила сына повидаться. Помирает
Зюзя".
И тогда я понял, что это была его люлька, этого мальчика.
В 1931, когда мне пошел восьмой год, бабушка отвезла меня в Москву.

ГЛАВА ВТОРАЯ
В ГОРОДЕ