"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

застрелился. Он приходил к нам чуть не каждый день, отец помогал ему что-то
там проектировать. И вдруг - на тебе. Из-за чего?
"Из-за меня, - веселым голосом объявила мама. - Не на ту напал. Ошибся
в проекте, мальчик. А я роковая женщина. Поглядел на меня только, и хоп, -
нету инженера. Федя, я роковая женщина! Я Кармен. Федя... Федюша..."
Но Федюша был уже по ту сторону страстей человеческих.
В марте 1933 года, когда я заканчивал свой первый класс, отец
скончался. Я помню эту ночь. Отец хрипел, распростертый на постели. Взрослые
по очереди держали его за руку, сидя на кровати. Обо мне забыли. Я лежал на
диванчике напротив, смотрел на его слепое лицо, слушал бесконечные,
непереносимые - хрип, бульканье, свист; я ничего не чувствовал, кроме
тягучей тяжести, как при болезни, когда снится один и тот же навязчивый сон;
потолок опускается, ниже, ниже - и чем ближе, тем тоскливее на душе. К утру
бабушка начала читать отходную - вместо священника: где теперь найдешь попа?
Но мама налетела, зашептала с яростью: "Не умирает, не умирает еще, не
каркай!" и бабушка смиренно остановилась. Братья молчали, сидели оба на
кровати, безотрывно глядя на отца и держа его руки в своих руках.
Завод организовал гражданскую панихиду: речи, оркестр. Меня посадили на
катафалк, рядом с кучером. Позади лежал отец. Был теплый весенний день.
Белые кони везли нас неторопливо под похоронные марши. Мальчишки бегали
кругами, завистливо разглядывая меня. Я стеснялся, хотелось, чтобы поскорее
доехали.
В крематории, только что построенном возле крепостных стен
кожгалантерейной фабрики имени МЮД, бывшей до революции Донским монастырем,
отца сожгли. Толпились любопытные, вежливо ожидая, когда труп приподымется,
охваченный огнем, и задвигаются в судорогах мышцы. Но отец не приподнялся.
"Жилы перерезали, потому и не встал. На ногах и на руках. Тута и тута.
Понял? Не понял? Али ты сын яво? Сын? Вишь ты, сын, говорит. А мать-то у те
есь? Вон та что ль мать? Ну и то. Молода-ая! С отцом-то хорошо жила? Самое
главное, что мать. А отец приложится, хе-хе. Не горюй".
В те годы разрешалось смотреть, как сжигают покойников, чтобы и самым
темным гражданам было ясно, что никакого таинства в смерти нет.
Стержень семьи сломался.
Митя сразу же запил. Однажды утром я сонно открыл глаза. Бабушка летела
к окну. Ударилась в подоконник. Упала. "Зверь", - сказала тихо, поднялась с
усилием и медленно пошла к двери. Но наткнулась на Митин кулак и опять
полетела к окну. "Зверь", - повторила она печально и снова пошла навстречу
Мите. Лицо ее было все в крови. Я закричал. Она закрыла лицо руками и,
оттолкнув Митю, бросилась в дверь. Не глядя на меня, Митя поспешно вышел за
ней. Я закрыл глаза. Как плохо без отца. Как хорошо в деревне. Играть на
сеновале. Ловить карасей корзинкой в осоке...
Вот умру. Будут хоронить с оркестром. Народу! Все плачут. Вся Москва
идет за гробом. "Он герой, - говорят про меня. - Наш самый главный
спаситель". А потом... А что потом? Нет, на самом деле я не умру. Вдруг
встану и скажу: "Я живой!"
После смерти отца сладкие мечты начали преследовать меня: о подвигах, о
торжественной смерти и чудесном воскресении. Может быть, его смерть
наложилась в моем сознании на смерть Христа. Не многие из ребятишек знали в
те годы о Христе. Но мне в деревне бабушка читала по складам Евангелие. Это
была моя первая книга.