"Василина Орлова. Голос тонкой тишины [H]" - читать интересную книгу автора

метрополитеном. Длинное, нудное перечисление по пунктам. А смысл
укладывается в короткую, всем давно надоевшую фразу типа: не делай другому
так, как не хочешь, чтобы сделали тебе. Будь я действительно инопланетянкой,
эти правила сказали бы мне о здешних обычаях больше, чем любые литературные
памятники.
Метро сгущалось людьми в черном. Меня не оставляло ощущение, что сейчас
в двери вскочит черт и схватит меня. Им известно, куда я направляюсь.
- Кто тронет меня, пожалеет себя! - пробормотала я заклинание, и
старушка, стоявшая рядом, проворно юркнула в другой конец вагона.
В голове у меня затанцевало.
- Мы все, - звучал мой собственный голос, - бесконечные отображения
одного. Мы всесильны. Мы бессильны. Мы вольны. Мы не вольны. Мы - это мы.
Нас нет. Безразлична наша жалость, безразлична и бессильна наша смелость,
наша гордость, наша слабость - безразличны. Не имеет значения, осознаем мы
это или нет...
- Я плачу! - рыдал маленький, похожий на крота, человечек и вытирал нос
большим грязным платком. - Вы слышите, я плачу! Я так высокомерно считал,
будто что-то решаю... Я чувствовал ответственность за происходящее, свою
вину... Мир идет вниз, к невежеству, к отсутствию света. И человечество во
мне печалится. Прекрасны люди в невежестве своем - вопит во мне
человеческое...
- Прекрати кривляться! - Силой воли я прихлопнула его.
- Движенья нет, движение - отсутствие покоя, - воскликнул безо всякой
связи третий голос. - Твое физическое тело - всего лишь отросток, не более
чем условное обозначение... Твое отражение в стекле вагонной двери и
пассажирка напротив тебя, которая задумчиво уставилась в пол, - это два
отражения одного...
- Все желания исполняются, - мерно гудит четвертый, бас, - все
намерения получают продолжение... Будь скотом или человеком, предметом или
тенью предмета - ты не можешь быть частью, а можешь только считать себя
таковой...
-Стоп! Молчать! Оставьте меня в покое! - закричала я и закрыла уши
руками.
Пассажиры с беспокойством заоборачивались.
-Простите, простите, - бормотала я. - Я больна. Я, наверное, схожу с
ума. Но мне уже лучше. Я уже ухожу, прощайте... Мне станет легче, уверяю
вас...
Задерживать меня никто не собирался.
Я была наверху, у Кремля, и на минуту застыла: мне показалось, что на
башнях вместо красных пентаклей машут мне белыми крыльями ангелы. Или они
пронзены шпилями и бьются из последних сил в попытке взлететь. Наваждение не
рассеивалось.
Я летела к церкви Богородицы (почему-то именно в эту церковь, я знала,
мне надо попасть). У входа в Исторический музей предо мной предстал человек
с половинчатым лицом. Правая часть была красива, обрисованная мягко, глядела
на меня теплым, проницательным, всепрощающим взглядом. Левая же половина
лица была уродливо перекошена, с хищным крылом носа, заостренной скулой и
впалой щекой. Прищуренный глаз был яростен. В правой руке человек держал
зонтик-трость, но, приглядевшись, я поняла, что это шпага в дивных
инкрустированных ножнах. В остальном он был совершенно обыкновенным.