"Давид Ортенберг. Год 1942 " - читать интересную книгу автора

фронтом или армией, репортаж специального корреспондента, писательский
очерк. Так и ныне.
Опубликована статья командующего 44-й армией генерала А. Н. Первушина
"Десант в Феодосии". Бои за овладение городом проходили в тяжелейших
условиях. Вот что писал об этом командарм:
"Ночь, на которую назначалась операция, выдалась плохая. Море бушевало.
Временами шторм достигал семи и даже девяти баллов. Вода перекатывала через
палубы кораблей... Бойцы соскакивали в воду, сбегали по трапам и сразу, взяв
гранату в одну руку, винтовку - в другую, бросались в город... Передовой
отряд вел бой с превосходящими силами врага... Семь часов наши бойцы
непрерывными атаками изматывали противника и к вечеру отбросили его далеко
за город. Феодосия стала советской".
Подробности боев за Керчь передал наш спецкор Петр Слесарев. Такая же
погода. Такое же штормовое море. Кроме боевых кораблей в операции
участвовало много различных рыбацких судов, барж, баркасов, сейнеров,
прозванных "тюлькиным флотом". С волнением читаются строки о встрече с
местными жителями. На Камыш-Бурунской косе горожане и колхозники под огнем
противника сразу же бросились на помощь десантникам. Вместе выгружали оружие
и боеприпасы. Женщины несли раненых к себе домой и там отогревали,
перевязывали. Еще одна корреспонденция - "Герои Керчи и Феодосии", в ней
имена первых героев-десантников.
В общем, подборка как будто удалась. Над ней заголовок: "Начало
освобождения Советского Крыма". Потом стало ясно, что мы с ним изрядно
поторопились. А пока операция продолжалась. Ждали очерков Симонова,
командированного в Крым. Но они пришли позже...
Константину Симонову и на этот раз не повезло. Вылетел он первого
января, чтобы через пару дней вернуться с очерком.
Выхлопотали ему место в бомбардировщике, летевшем на Южный фронт. Но по
дороге на аэродром перед "эмкой" встали почти непроходимые сугробы. Когда
корреспондент прибыл туда, самолет уже выруливал. К "счастью", колеса
самолета тоже попали в сугроб и забуксовали. Симонов подбежал к машине,
однако его место уже было занято, и летчик категорически отказался взять
лишнего пассажира. Размахивая корреспондентским удостоверением, писатель
все-таки уговорил его. А что было дальше, Симонов сам рассказал:
"Меня впихнули и защелкнули снизу люк. Самолет рвануло, и он стал
взлетать. Сесть было даже некуда, и я устроился полусидя, вкось, на
рукоятках пулеметов. В этой тесноте я почти не мог пошевельнуться, трудно
было двинуть рукой, чтобы вытереть лицо или поправить на голове шапку.
Погода была скверная. Мы обходили какие-то бураны, нас качало и трясло.
Из пулеметных прорезей врывался холодный воздух, а мороз в этот день и
внизу, на земле, был около тридцати... Я вылез из самолета полуживой. Лица
не чувствовал, рук - тоже, ноги почти не отзывались на боль. Я трясся от
холода... Утром, посмотрев в осколок зеркала, я увидел, что щеки, подбородок
и лоб покрыты у меня багровыми пятнами, на которых местами запеклась черная
корка. В таких же пятнах были и руки. А ноги так распухли, что я с трудом
влез даже в валенки..."
По всем законам медицины Симонову положено было отлежаться. Но на нем
"висела" неудачная поездка под Калугу, когда он вернулся больным в Москву,
не выполнив редакционного задания. "Слишком много болезней", - сказал он
себе. Заехал в госпиталь, где ему густо намазали лицо и руки какой-то мазью.