"Джон Осборн. Комедиант (мюзикл) " - читать интересную книгу автора

занавес на авансцене. На нем изображены громадные обнаженные юные девы,
машущие ярко раскрашенными веерами и лихо взбрыкивающие. Поперек крупными
буквами надпись: "Рок-н-ролл во всей его наготе". За тюлевым занавесом свет
выхватывает старика. Он идет по сцене слева направо. В центре
останавливается и поднимает голову. Слышны крики и вопли. Кричит женщина,
разнимая двух мужчин, видимо сына и любовника: "Оставь его! Не надо!
Пожалуйста, не надо! Оставь его в покое". Старик уходит за кулису справа,
появляется из-за следующей и направляется к середине. Слышен грохот, удары.
Он останавливается, затем опять делает несколько шагов. Женщина издает
истошный вопль. Он опять останавливается, оборачивается и, склонившись над
перилами, кричит вниз: "Вы там потише не могли бы?" Прислушивается, но
ответа нет. "Я требую прекратить этот гам!" Все это не срываясь и сохраняя
достоинство, хотя голос у него настолько сильный, что шум сразу
прекращается. Он удовлетворенно кивает и снова пускается в путь. Слышен
крик: "Сам лучше глотку заткни, старый дурак!" Женское рыдание обрывает
конец фразы, старик обеспокоенно останавливается, оборачивается и кричит
вниз: "Вы живы, миссис?" Слышен мужской голос, настойчивый и возбужденный.
Хлопает дверь, и голос стихает. Рыдания еще слышны, но скандал, по всей
видимости, затухает. Старик возвращается в центр и входит в квартиру через
дверной проем.
Билли Райс - подтянутый мужчина слегка за семьдесят. Он чрезвычайно
гордится своей физической формой, что неудивительно для человека, всю жизнь
служившего образцом сложения и выправки. Он худощав, строен, крепок. Так и
сияет своим потускневшим великолепием. Волосы у него седые, густые и от
частого употребления щетки шелковистые. Одежда, включая остроносые лаковые
туфли, носится уже лет двадцать пять, но костюм тщательно отглажен и вполне
хорош на вид. Цепочка от часов начищена до блеска, воротник скреплен
галстучной булавкой, заколотой под туго завязанным черным галстуком,
коричневая шляпа чуть-чуть блестит на сгибах. Говорит он с достойным
старомодным произношением; равно чуждым и манерному оксфордскому
растягиванию слогов и простонародному кокни с его проглоченными гласными.
Однако это не производит впечатления напускного аристократизма. Собственно,
здесь мы имеем дело с акцентом определенной эпохи, а не социального класса.
Сейчас мало кто так говорит. Тюлевый занавес поднимается, Билли подходит к
столу в центре, выкладывает на него сложенную газету, две бутылки пива и
телеграмму, на которую лишь бросает взгляд. Идет к двери справа, проходит в
нее, напевая торжественно, но бодро: "Пасть веков раскрыта мне, скоро
скроюсь я в тебе". Возвращается без пиджака, в тяжелом шерстяном халате
поверх жилета. Продолжая напевать, садится, наливает себе стакан пива и
принимается развязывать шнурки. Туфли кладет в коробку с оберточной бумагой
в глубине сцены. С лестницы опять доносится шум. Билли отхлебывает пива,
вынимает пилочку для ногтей и стоя начинает придирчиво чистить ногти.
Похоже, будто ему не дает покоя одна невесть откуда взявшаяся крупинки
грязи. Снизу раздается вопль. Билли говорит сурово, уверенный в своей
правоте.

Билли. И все ведь поляки да ирландцы! (Садится и надевает шлепанцы.
Вынимает очки из футляра, надевает на нос.)

Хлопает парадная дверь.