"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

же побреюсь в парикмахерской внизу.

СОФЬЯ И ЗОНТИК

На Софье были надеты военного пошива сапоги с высокою шнуровкой (у ее
родни в городе желтого дьявола недурной вкус), волосы она спрятала под
тонкую вязаную шапочку черного цвета. Теперь ее покрывала мерцающая
изморозь. На бульваре было темно, и фонари внизу на набережной освещали
только ее длинные ноги. Пребывая в полумраке, лицо Софьи казалось хищным и
непроницаемым, а бледность ее кожи скрывала биение потусторонней жизни. Мы,
такие притихшие, стали спускаться к воде по каменной лестнице без украшений.
Река уже начала покрываться льдом у берега. Отражения фонарей на
противоположной стороне ложились на воду заостренными осколками. Софья
выпустила мою руку, и в каком-то упоении принялась скалывать каблуком
намерзшую ледяную кромку. Восхищенный ее яростью, я молча наблюдал, опершись
на вкопанный криво пивной столик. По-прежнему не говоря ни слова, она
подошла ко мне и, едва заметно отдав честь, опустилась на мое колено,
затянутое в коричневую кожу. Я стал целовать ее губы, нос с горбинкою,
холодные щеки, а она только нервно покачивала головой. Электрический свет на
той стороне, казалось, удлинил свои отблески. Мои руки обнимали ее.
Внезапно странное волнение, незнакомое доселе, пронзительное ощущение
бездны охватило меня - то мои пальцы сжались на костяной рукоятки софьиного
зонтика, который она, трогая пальцами мои веки, держала у себя между ног.
Подросток ловким жестом опустил на воду воздушный матрац и тотчас же
лег на него, взявшись руками за края - я узнал эти руки, они несли
праздничный торт, обильно политый сливочным кремом. Но матрац не слушался
своего мучителя и продолжал изгибаться, почти на двое переламываясь на
волнах:
"Эй, Лу Рид! Лу! Гонолулу-лулу (оба слова - ударение на первое
"у")!!!" - я выкрикнул, точно сперва записали на одной скорости, а
проигрывают на другой, более медленной, причем прежняя запись слышна:
"Бархат: культ: хаос:" Сквозь сон я догадался, что он уже здесь. Он здесь с
тех пор, как похерен гимн в моем узилище. Как в моем номере перестал по
трансляции в 6 утра звучать гимн СССР.
"Шостакович, выпрыгни из окна", - предлагали консерваторы на митинге в
Алабаме. Что ж, когда-то и я рассуждал: "Давно настало время чинно и опрятно
самоистребиться. Но мы разучились хоронить себя, не оставляя следов".
Когда прекратил свое существование "матильдин двор" - сад за дощатым
забором, в котором я никогда не бывал? Как известно, судьбой сада
распорядились Розенкрейцеры, выкупившие его у Матильды, выжившей из ума.
Деревья срубили, но и ограду сломали тоже. До растений мне было мало нужды.
Единственное, что вспоминаю, так это тополь у помойки. Когда его спилили, я
взбесился и написал в Лигу защиты природы жалобу, закончив ее словами
Лужина: "одной из главнейших обязанностей наших". Было мне тогда десять лет.
Когда же любители розы и креста развоевали забор, открыв тем самым мне
дорогу в таинственный двор Матильды, я был уже в том возрасте, когда
мальчики донашивают красный галстук.
Архитектор из Литвы, приглашенный нарочно, появлялся на строительстве в
пелерине с застежкой в виде эсеровских рук: Что-то посветило с улицы в окно,
и я заметил, как мои руки поверх одеяла принимают невольно положение,