"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

Азизяна и удержать в гигиенической узде всегда готового следовать дурному
примеру Нападающего. Так и теперь, проникнув в "залу" семьи Головастика я
приступил к осмотру прикнопленных девочек из собрания Инженера
Москаленко-младшего, напевая:

Трое друзей, трое друзей, трое друзей
- зей - зей.
Один из них - чертит,
Другой из них - дрочит.
А третий - в залупу
Гвозди забива-ает

- Папа, чье это? - взволнованно заинтересовался Азизян, было очевидно,
что песня его тронула, отвлекла от невеселых мыслей.
- Энрико Масиас, - сбрехнул я, но сразу открыл и правду, - Игорь Ноздря
придумал. Тот самый басмэн из кабака, которому нелегко было "превращаться в
белых журавлей", останавливать голосом "птицу счастья завтрашнего дня" и
быть "по-прежнему таким же нежным" из вечера в вечер.
- Игорь со шрамом и абсолютным слухом, - уточнил я, прислушиваясь к
звону посуды на кухне. Там уже возился Нападающий, расставляя стаканы, -
пойду, руки вымою.
"Трое друзей" - это чертежник Трифонов хромой, преподаватель слесарного
дела Филин, и конечно физкультурник Смит, ведь "один из них дрочит". У него
даже пятна желтые видны на синих тренировочных, обрисовывающих хуек. И Алла
Минц-переросток уверяет, что Эдуард Константинович лапает школьниц, потом -
взбутетенив себя этими прикосновениями, теребит свою приправу у себя в
каптерке, а потом - пьянствует себе, как и всякий другой дяхорик. Сочиняя
стихотворение, где "лиловые пятна - лимоны любви возникают невнятно, словно
дым на крови", я представлял именно желтый перед синих штанов Эдуарда
Константиновича Смита. Алла Минц...Алла Минц должна знать. Алла Минц
наверняка тоже сегодня гусарила в Интуристе.
Мы допиздовали до "Интура" примерно за полчаса. Кабаки уже позакрывали,
и, как обычно в такое время, тротуары перед ними кишели людьми. Взглянув на
них, можно было подумать, что все они знакомы друг с другом. Неоновая газета
на телеграфе вспыхивала словами правительственных поздравлений. Тридцать три
года этот народ прожил без войны. Рожденные после сорок пятого научились
нагло судить обо всем на свете. Привыкли давать толкование неистолкуемым
вещам. Толстенькие советские тридцатилетние, одетые в "коттон", пользующиеся
пятнадцатирублевой компактной пудрой - они были нам отвратительны. Живое
доказательство, что "победа" обернулась для Империи "желаемым недоказуемым".
Мы брели сквозь столпотворение, точно надменные военнопленные последнего
батальона, переодетые в шутовские лохмотья штатских, выродившиеся из зрелых
солдат в слабовольных, снедаемых похотью и себялюбием сопляков. Мы шли к
подземной параше в самом центре площади, чтобы дать возможность Нападающему
помочиться.
Подземный бункер, обильно освещенный как со стороны кабин, так и со
стороны писсуаров, был пуст в этот праздничный вечер, как склеп живых
мертвецов, покинутый ими ради кровавой охоты. Обычно погруженный в полумрак,
этот извечный союзник любителей пососать, сейчас бункер был залит светом,
иллюминирован. Кабины не содержали в себе ничего живого, мы их проверили.